Том 1. Повести и рассказы

Прус Болеслав

— Говорят, из Варшавы приехало несколько философов?

— Басни, Гильця… как тебе…

— Я слышала, что они хотят засвидетельствовать мне свое почтение.

— Что за сплетни! Что за гнусные сплетни!

— Надо дать им возможность познакомиться с нами…

— Гильця, не верь этому, — умолял Диоген, переступая с ноги на ногу и с отчаянием кутаясь в одеяло.

— Ты глупости болтаешь! — нетерпеливо возразил голос. — Я ведь знаю, что приехали оба Клиновича, и они что-то писали о бессознательном.

— Но…

— Отстань! Ты пригласишь их на сегодняшний вечер!

— Но…

— Размазня! — взвизгнул голос. — Ты пригласишь

их на сегодняшний вечер — и баста! Я так хочу!

В ответ на столь категорическое требование талантливый Дынцек хлопнул себя по ляжке правой рукой, что сопровождалось звуком, похожим на удар палкой по стене, в отчаянии бросил одеяло на кровать и стал поспешно одеваться.

В этот день уездный город X., один из первых уверовавший в прогресс, эмансипацию, англо-французский туннель, передовицы «Еженедельного обозрения» и в персидский порошок в качестве противохолерного средства, — в этот день город X. был потрясен. Говорили — кто шепотом, кто вполголоса, а кто и во весь голос, — что в гостинице «Бык» остановилось множество докторов философии, приехавших познакомиться с паном Диогеном, поцеловать ручки благородной Гильдегарде, обнять пана Каэтана Дрындульского — словом, принести дань уважения всем местным знаменитостям, а самое главное — выбрать среди уездных красавиц верных спутниц жизни.

Как легавые за дичью, бегали за ростовщиками запыхавшиеся, хотя и солидные, отцы семейства, с целью выудить у них небольшую сумму денег для предстоящих торжественных приемов. Мамаши, озабоченные будущностью своих дочек, расспрашивали прежде всего о количестве приезжих, а затем — обеспечивается ли профессия доктора философии хорошим доходом. А дочки? Дочки не интересовались ни доходом, ни профессией, они думали только о том, чтобы обнаружить перед верховными жрецами науки и рулевыми кораблей человечества возможно больше физических ценностей, а также и духовных богатств из сокровищниц своих девственных мыслей и чувств.

Гостиница «Бык» была буквально осаждена. Интеллигенция — в цилиндрах и в фуражках, с тросточками, с зонтами и зубочистками — глазела на почтенное здание, как будто стены его, подобно шерсти легендарной клячи из Микуловиц, обладали способностью излучать свет. Многие вспоминали весьма удачное стихотворение пана Каэтана Дрындульского, в котором этот талантливый, хотя и мало известный миру, поэт изложил (по материалам пятидесяти томов) свой взгляд на прошлое, настоящее и будущее философии. Люди более серьезные рассуждали о бессознательном с таким основательным пониманием вопроса, как будто всю жизнь пребывали в этом любопытном психическом состоянии. Публика же, менее сведущая в философии, поэзии и бессознательном, толковала о том, что окна знаменитых путешественников выходят во двор, как раз на сточную канаву, что в одном из окон виден подсвечник, а в другом какая-то полотняная одежда весьма сомнительной формы. Энтузиасты хотели собственными глазами взглянуть на подсвечник и одежду и под предлогом не терпящих отлагательства личных дел поминутно бегали во двор.

Вдруг на тротуаре, на мостовой и у подъезда гостиницы воцарилась тишина, потом раздался шепот, потом… опять тишина. Жаждущая знаний толпа заметила улыбающегося врача Коцека, которого (конечно, с левой стороны) сопровождал сияющий от гордости Каэтан Дрындульский, автор стихотворения о будущем, настоящем и т. д. философии, в шелковом цилиндре, белом галстуке и философской сорочке в шоколадную

полоску. Один из тех, кто минуту тому назад с наибольшим знанием дела рассуждал о бессознательном, пошел им навстречу и, обратившись к врачу Коцеку, спросил:

— Скажите, сколько их на самом деле?

— Клиновичей двое, — ответил врач.

— Чеслав и Вацлав, — добавил Каэтан Дрындульский. — Два этаких громких имени вместе — воплощение таланта, труда и чести!

— А сколько же докторов философии? — прервал знаток бессознательного.

— Как это — сколько? — удивился врач. — Один только Чеслав.

— Это звезда первой величины, и ее все вы знать должны: автор труда о бессознательном, который этим трудом замечательным человечеству новые пути открыть спешит, исследуя глубочайшие тайники души!.. — добавил ударившийся в рифму Каэтан Дрындульский, застегивая цветную сорочку, которая поминутно распахивалась, открывая нескромным взорам пунцовую фуфайку.

— У кого вы сегодня будете?

— Они оба сегодня обедают у своего дяди Федервайса.

— И я туда их сопровождаю. Я Федервайса тоже знаю; знаю и уважаю… честное слово!..

— А вечером мы все будем у Пастернаковских… — хотел докончить врач.

— И я, и я… буду у Пастерна… ковских, непременно… К этому семейству чувство дружбы у меня неизменно, — перебил поэт, искоса взглянув на собравшихся, чтобы увидеть, какое впечатление производят его несравненные экспромты.

Но собравшиеся, вероятно вследствие соседства с гостиницей, один из номеров которой занимали знаменитые философы, не замечали, казалось, красот внезапно прорывавшихся стихов и ничуть не удивлялись необыкновенному искусству незаурядного сочинителя.

— Сейчас вы, вероятно, идете к ним? — спросил кто-то из толпы.

— Конечно, конечно! — с наслаждением ответил Дрындульский, рассматривая свои нарядные лакированные ботинки. — Каждая минута в обществе таких людей, как эти, может считаться одной из счастливейших на свете!..

— Дорогой Дрындульчик, — зашушукал на уха поэту некий Корнелий Кларнетинский, младший из двенадцати Кларнетинских, с незапамятных времен занимавших низкие должности в уезде, — дорогой Дрындульчик, познакомь и меня с этими господами…

— Ты хочешь сказать — с доктором философии и его братом? — с достоинством поправил его Дрындульчик, прищуривая глаза. — Хорошо, подумаем об этом!

— Кайцек, милый, — прошептал кто-то другой, легонько потягивая поэта за рукав, — мне бы хотелось познакомиться с этими субъектами.

— Ты говоришь о докторе философии и его брате? — спросил пан Каэтан, выпятив нижнюю губу. — Не ручаюсь, но… попытаюсь.

— Коцек! Кайцек! Доктор! Дрындульчик! Надеюсь на вас! Привет философам! — кричали местные интеллигенты.

— Попытаемся! Посмотрим! Постараемся! — отвечал всем элегантный Дрындульчик, по адресу которого кто-то из его недругов сказал, что он похож на осла, навьюченного мешком с бриллиантами.

Минуту спустя Коцек с неразлучным поэтом (конечно, с левой стороны) вошел в подъезд и скрылся на лестнице, а толпа, вздыхая или посвистывая, смотря по настроению, разбрелась в разные стороны.

В первом этаже керосиновая лампа (привязанная к перилам, во избежание последствий местного позитивизма), во втором легроиновый кенкет и в третьем две стеариновые свечи заливали потоками света дорогу к квартире господ Пастернаковских, известных своими семейными добродетелями.