Том 1. Произведения 1926-1937

Введенский Александр Иванович

Зумир.

Мы выслушали смерти описанья, мы обозрели эти сообщенья от умирающих умов. Теперь для нашего сознанья нет больше разницы годов. Пространство стало реже, и все слова — паук, беседка, человек, — одни и те же. Кто дед, кто внук, кто маргаритка, а кто воин, мы все исчадия наук и нами смертный час усвоен.

Чумир.

Спят современники морей.

Кумир.

Куда же им.

<1931–1934>

Очевидец

и крыса ^*

Он.

Маргарита отвори мне окошко поскорей. Маргарита говори мне про рыб и про зверей. Опустилась ночи тень, всюду в мире свет потух. Маргарита кончен день, дует ветер, спит петух. Спит орёл на небесах, спят растения в лесах, будущие спят гробы, сосны, ели и дубы. Воин выходит на позор, бобр выходит на грабёж, и бросая в звёзды взор, счёт ночам заводит ёж. Рыбы бегают в реке, бродят рыбы по морям, и скворец в своей руке тихо держит мёртвый храм. И дрозды поют слегка, и рычит печальный лев. Гонит Бог издалека к нам на город облака, и рычит печальный лев.

Он.

Мы не верим что мы спим. Мы не верим что мы здесь. Мы не верим что грустим, мы не верим что мы есть.

Он.

Холод горы озаряет, снежный гор больших покров, а в снегу как лунь ныряет конь под тяжестью ковров. На коврах курсистка мчится, омрачённая луной. На коня глядит волчица, пасть облитая слюной. Лежебока, бедный всадник, мчится в тройке как лакей, входит в тёмный палисадник, кость сжимая в кулаке. Отдаёт курсистке плеть он, подаёт старухе трость. Каждый час встречая тостом, он лихую гладит кость. А курсистка как карета запылённая стоит. С незнакомого портрета глаз не сводит. И блестит.

Он.

Я мысли свои разглядывал. Я видел у них иные начертания. Я чувства свои измеривал. Я нашёл их близкие границы. Я телодвижения свои испытывал. Я определил их несложную значимость. Я миролюбие своё терял. У меня не осталось сосредоточенности. Догадывающийся догадается. Мне догадываться больше нечего.

Он.

Сейчас я буду говорить.

Пока он говорит, является небольшая комната. Всё рассечено. Где ты наш мир. Ни тебя нет. Ни нас нет. На тарелках сидят Пётр Иванович Иванович Иванович, курсистка, дворецкий Грудецкий, Степанов-Песков и четыреста тридцать три испанца.

Входит Лиза или Маргарита.

Одна из двух.

Что вижу я. Здесь общество собралось адское. Огнём и серой пахнет здесь. И шеи у вас какие-то пороховые, и уши, и руки, ноги, и носы и глаза. Вы все как в столбняке. Уже зима который час стоит, не вышло ль здесь убийства.

Дворецкий-Грудецкий.

Маргарита иди Лиза, чаю дать вам иль часы.

Она (одна из двух).

Ах Грудецкий вы подлиза ещё с царских времён вы Семён. Я спрашиваю: не было ли здесь убийства.

После этого три часа играла музыка.

Разные вальсы и хоралы.

Кириллов за это время успел жениться. Но чего-то ему недоставало.

Степанов-Песков.

Убийство. Не говори так много об убийстве. Мы ещё не поняли убийства. Мы ещё не поняли этого слова. Мы ещё не поняли этого дела. Мы ещё не поняли ножа.

Костомаров (историк).

Тринадцать лет. Двенадцать лет. Пятнадцать лет. Шестнадцать лет. Кругом одни кустарники.

Грибоедов (писатель).

О чём тут быть может разговор, ясно что он вор. Крутые волшебные виденья мне душу посещают. Неизъяснимые больные наслажденья они мне обещают. Мой ум они вскружили, я сам теперь как белка в колесе. Создания нездешние уйдите, я еду в Грузию сегодня как и все.

Бледные на тарелке четыреста тридцать три испанца воскликнули одногласно и недружелюбно:

Убийству произойти пора-с.

И тут свершилась тьма-темь. И Грудецкий убил Степанова-Пескова. Впрочем о чём тут говорить.

Все вбежали в постороннюю комнату и увидели следующую картину. Поперёк третьего стола стояла следующая картина. Представьте себе стол и на нём следующую картину.

Воззрясь на картину, Грудецкий держал в руке как картину кровавый кинжал. Ложилась на землю и капала кровь, вращалась земля и планеты кружились. Лежал на полу Степанов-Песков подобно орлу без сапог и носков. Лежал он босой как шиповник. Укушен осой был чиновник.

Тут снова входит Лиза и кричит:

Ага-ага я говорила, что убийство свершится.

Все на неё закричали, все зашикали.

Тише, Лиза, Лиза, тише, тише, вы одна из двух.

Потом опять стал говорить он.

Он.

Мы видели бедное тело, оно неподвижно лежало. В нём жизнь непрерывно редела под диким ударом кинжала. Глаза как орехи закрылись. Что знаем о смерти мы люди. Ни звери, ни рыбы, ни горы, ни птицы, ни тучи мы будем. Быть может страна иль диваны, быть может часы и явленья, морские пучины, вулканы имеют о ней представленье. Жуки и печальные пташки, что тихо летают под тучей в своей небогатой рубашке,— для них смерть — изученный случай.