Том 1. Рассказы и повести
Шрифт:
Тут Лештяк с помощью ловких риторических приемов расписал султану, что за великолепная жизнь ожидает его наместника в Кечкемете: горожане выстроят ему за свой счет каменный дом, будут почитать его, услуживать ему, сладким медом из собственных рук кормить и т. п. Назур-бек, толмач будайского паши, перевел речь кечкеметского головы султану, слушавшему с бесстрастным лицом человека, которому наскучило все на свете, даже сама жизнь. Лишь изредка он едва заметно одобрительно кивал головой. Между прочим, султан был довольно красивый и симпатичный мужчина лет
Ибрагим-паша, будайский визирь, стоял подле султана, скрестив на груди руки, а в налитых кровью глазах его можно было ясно прочесть напряженное ожидание, словно он хотел сказать: «Речь вашу мы уже слышали, посмотрим теперь, каковы ваши «доводы».
И «доводы» не заставили себя ждать.
Вперед выступил Габор Поросноки. Раскрыв яблочно-зеленого цвета чехол, который он все время держал перед собой, он вынул из него и положил на скамеечку у ног султана золотой кнут и топорик дивной работы.
— Слагаем к ногам твоим, великий император, оружие Кечкемета.
Султан наклонился, взял кнут в руки и некоторое время рассматривал его, а затем перебросился несколькими словами с Ибрагимом-пашою.
Тем временем господин сенатор Инокаи почтительно крякнул и, прочистив горло, затараторил:
— Величайший из великих султанов! Мы предлагаем также скромный дар и для котла доблестных воинов твоих. Соизволь выглянуть в окно.
Назур-бек механически перевел, и султан, нехотя поднявшись с оттоманки, подошел к окну, через которое можно было увидеть красавцев волов и диких скакунов. О последних дарственное слово пролепетал Ференц Криштон. Однако все это не очень-то интересовало могущественного повелителя Востока, и он снова лениво опустился на свое ложе.
Но тут дверь распахнулась, и по залу пролетел нежный ветерок. Может быть, его вызвал шелестящий плеск четырех юбок? В зал вошли кечкеметские девушки, прелестные, так и дышащие свежестью.
Увидев их, султан с живостью вскочил.
Криштоф Агоштон вышел на середину и, став в позу школьника, преподносящего папаше букет, стыдливо продекламировал:
— Принесли мы и немножко цветов…
Султан, разумеется, не понимал по-венгерски, но тут он заулыбался, не дожидаясь вмешательства переводчика, а затем весело крикнул будайскому визирю:
— Покрывало на них поскорее, Ибрагим! (Что на восточном языке означало: «Чтобы вы ни единого мига не оскверняли их своими грешными взглядами!»)
Пока паша помчался отдавать распоряжения, султан медленно, небрежно сказал что-то толмачу.
— Его величество султан, чью тень оберегает аллах, говорит вам, неверные, что он обдумает вашу просьбу. А пока можете идти и ждать его решения, — перевел толмач и сделал знак, что аудиенция окончена.
Но почтеннейший Агоштон, видя султана в отличном расположении духа, решил, что наступил час свершить поступок, который навеки запечатлеется в людской памяти. Поэтому он легонько дернул за ментики уже направившихся к выходу товарищей и, обращаясь к переводчику, сказал:
— О всемогущий толмач, правая рука владыки, передай своему
Великий визирь и все присутствовавшие паши и улемы метнули негодующие взоры на безумца. Не меньше были удивлены и господа кечкеметцы. Однако султан, все еще думавший о цветах Кечкемета, улыбался. А коли султан улыбается, то и солнце светит, в трава растет, и даже камни поют, — словом, все пребывает в наилучшем порядке.
— Ну, чего еще хотите вы, ненасытные? — по-венгерски обрушился на них тихайский бек Хасан, приближенный Ибрагим-паши. — Поскорее выкладывайте просьбу. А то нынче еще много других депутаций дожидается приема его величества.
— Вот-вот, — осмелев, продолжал Агоштон. — Видели мы в передней надькёрёшскую депутацию и просим его султанское величество: чего бы ни попросили землячки наши, пусть откажет им повелитель!
Хасан-бек засмеялся и сам перевел повелителю правоверных вторую просьбу кечкеметцев. Султан тоже рассмеялся такому странному желанию, еще не встречавшемуся в его практике, и с живостью спросил:
— А в чем причина?
Ответил на вопрос Михай Лештяк:
— Надькёрёш и Кечкемет — такие же друзья, что Мекка и Меддина, или, проще сказать, — кошка с собакой…
Султан пришел в великолепное расположение духа, и толмач, улыбаясь во весь рот, сообщил ответ властелина:
— Радуйтесь! Милостивый падишах обдумает ваше первое пожелание и выполнит второе.
После этого кечкеметцы проследовали во двор, на ходу пожелав «счастливого доброго утра» соседям надькёрёшцам, тоже ожидавшим приема. Спустя несколько минут к ним выглянул тихайский бек (которого накануне посетил «смазчик») и, похлопав сенаторов по плечу, с покровительственным видом обнадежил их:
— Ну и счастливчики вы, плутищи! Угодили вы султану, развеселили его. Будьте покойны, все будет по-вашему.
И он удовлетворенно потер руки в предвкушении ста золотых, обещанных ему в случав, если Кечкемет получит собственного турецкого чиновника…
Обнадеженные кечкеметцы ожидали во дворе, расхваливая речь своего бургомистра и инициативу сенатора Агоштона, который был в необычайном восторге от самого себя и без устали повторял:
— Ну как? Гожусь я на что-нибудь? Есть, есть тут немного ума, землячки! — И при этом похлопывал себя по лбу.
Примерно через полчаса Хасан-бек появился снова. Но на этот раз он свирепо размахивал руками, а гневная жирная рожа его была багровее перца.
— Ну что, свиньи! — еще издали закричал он. — Нахрюкали на свои головы?
Почтенные господа кечкеметцы, как истуканы, недоуменно уставились на него:
— Ради бога, что случилось-то?
— А то случилось, что вы безмозглые! Ведь надькёрёшская депутация пришла к султану с жалобой, что им-де невыносимо тяжело улаживать свои повседневные дела и нести повинности, поскольку сольнокский и будайский паши находятся далеко от их города. И просили они поэтому создать новый турецкий административный центр поблизости, в городе Кечкемете.