Том 1. Рассказы и повести
Шрифт:
— А мы!.. — пролепетал Йожеф Инокаи.
— А вы добились у султана обещания, что он откажет надькёрёшцам, с какой бы просьбой они ни пришли. Чтоб вы подохли!
С этими словами бек повернулся и, по турецкому обыкновению, дважды плюнул на землю перед кечкеметцами.
Можно было себе представить досаду посланцев Кечкемета: Лештяк принялся кусать ус, честный Поросноки так и сыпал ругательствами, у Криштона со страха кровь из носа пошла, а старый Инокаи не удержался и заплакал. Что же до господина Агоштона, — то он, не теряя ни минуты, помчался к телегам, стоявшим у Дуная, забрался на одну из них и укрылся шубой: на бедняжку напал такой озноб, что сто
— Теперь нам можно и восвояси отправляться, — нарушил печальное молчание Криштон.
— Подождем решения султана, — отозвался бургомистр. Завечерело, когда наместник султана, пришедший за ними в сопровождении толмача, привел кечкеметцев в один зал, где вручил им какой-то кафтан и через переводчика передал:
— Это посылает вам его величество падишах. Надеюсь, кафтан вам еще пригодится!
Сенаторы печально смотрели на темно-зеленый бархатный кафтан, украшенный золотой шнуровкой и позументами, образовывавшими всевозможные причудливые фигуры; во взоре господ кечкеметцев можно было прочесть глубокое разочарование: «Только-то и всего?»
Поросноки даже вслух решился высказать свое недовольство, спросив:
— И больше ничего не передавал для нас великий падишах?
— Нет, ничего, — флегматично отвечал наместник. — Султан был очень добр к вам, но, дав слово, он вынужден его сдержать. Ведь вы и сами того хотели?
— Нельзя к нему еще раз на прием попасть?
— Нельзя.
— Черт возьми! Хороша историйка! Вот будет радости-то дома.
— Ну, коли так, пусть будет так, — с ледяным спокойствием заключил бургомистр. — Берите кафтан, господин Криштон.
Ференц Криштон сердито и далеко не почтительно сгреб в охапку кафтан с подкладкой из медвежьей шкуры и — нет того, чтобы покрыть его поцелуями, — небрежно поволок за собой, так что одна пола кафтана все время тащилась по земле.
Подойдя же к повозке, он бросил кафтан в задок телеги, словно какую-нибудь дырявую конскую попону.
Господина Агоштона к тому времени и след простыл: от одного из возниц сенаторы узнали только, что Агоштон велел отвезти его в Вац, где живет замужем одна из его дочерей. Говорил он-де мало, так как все время сильно дрожал и не попадал зубом на зуб, но все же из его слов можно было понять, что ему никогда больше не видать Кечкемета.
Пока наши герои накормили, напоили лошадей и отправились в дорогу, наступил вечер. Печной дым смешался с опускавшимся на землю туманом; в пештских болотах на нынешней площади Цепного моста противно заквакали, заскрипели лягушки, на будайских минаретах невыносимо тоскливо запели муэдзины, а в старом пештском замке зловеще заухали сычи. И только где-то далеко-далеко, в маленькой деревеньке, печально стенал христианский колокол.
Из полупрозрачного, розовато-белого, как парное молоко, тумана издевательски скалились карлики, сражающиеся драконы, покрытые чешуей чудовища, привидения в белых саванах. А небо затянула широченная и неуклюжая темно-синяя туча…
Миновав последние домики пештской окраины, наши герои с большим трудом перебрались через поросшие камышами и ракитой болота, начинавшиеся сразу же за Хатванскими воротами города. Здесь, на месте нынешнего Национального театра, чуть было не завязла в болоте телега господина Криштона. Туча на небе шевельнулась, и луна исчезла в ее утробе, словно серебряный талер в синем чулке. Стало еще темнее. На спящую природу опустилась торжественно-печальная тишина. Только телеги поскрипывали на рытвинах, да одинокие петухи запевали на пештских хуторах. Лошади нехотя плелись,
Кони головной подводы заупрямились, возница проснулся и поднял голову, а из тумана донесся мягкий женский голос:
— Остановитесь!
Католик Инокаи сотворил крестное знамение и пролепетал: «Боже, смилуйся над нами».
— Кто там? — спросил Криштон.
— Это я, Цинна. Цыганка. Возьмите меня с собой! Теперь перепугались уже не только Инокаи, но и Поросноки с Криштоном. Даже ехавший на второй подводе Лештяк не поленился спрыгнуть с телеги.
— Ты как сюда попала, сорока?
— Убежала, — коротко ответила Цинна.
— Да почему же ты убежала, маленькая чертовка?
— Наскучило мне там.
— Ах ты, черт тебя побери! — поскреб в затылке Криштон. — Да знаешь ли ты, что из-за тебя всех нас перевешают? Убирайся сейчас же. Что нам делать? Что нам делать!!
— Надо отвезти ее назад.
Опять из-за тучи выглянула сверкающая тарелка луны и осветила красивую девушку. Дорогое платье на ней вымокло, запачкалось, сафьяновые сапожки были в грязи, юбка обтрепалась, пока она брела по камышам да по болотам. И только на дивную фигуру, подчеркнутую прилипшей к телу мокрой одеждой, нельзя было досыта наглядеться.
— Не хочу я назад, — упрямо проговорила цыганка, не попадая зубом на зуб. И зябко запахнула жилетку.
— А нужно. Иначе нам всем голов не сносить, — заявил Лештяк.
Подняв на него чудесные свои глаза, девушка содрогнулась. И столько в них было очарования и упрека, что бургомистр не выдержал и крикнул:
— Ну, семь бед — один ответ! Садись ко мне на телегу. Отвезем тебя домой.
— Господин бургомистр, ах, господин бургомистр! — сокрушенно проговорил Поросноки. — Что вы делаете?
— Под мою ответственность.
— Juventus ventus [81] , — пробормотал Инокаи.
Глаза Цинны вновь сверкнули. В них теплился теперь огонек собачьей преданности доброму хозяину. Легким красивым движением, будто дикая лесная кошка, цыганочка вспрыгнула на телегу и уселась подле Лештяка.
Подводы снова тронулись.
— Замерзла? — обронил Лештяк, услышав, как прерывисто дышит девушка.
Достав из задка телеги засунутый туда султанский кафтан, он прикрыл им колени своей спутницы. После этого он пощупал ладонью лоб Цинны. Лоб был чуточку горяч. Однако от этого прикосновения к бархатистой, нежной коже цыганочки и у молодого Лештяка кровь в жилах закипела.
81
Юность ветрена (лат.).