Том 1. Солнце мертвых
Шрифт:
– Чтобы я к тебе пошел?! Да я и сапоги-то брошу, в которых и был-то у тебя! Это все через таких, как твой сын, мерзавец! Они-то и натравливают! Их вешать всех надо поголовно, стрелять, сукиных детей!
И тогда я уж не мог стерпеть. Вышел я на тротуар, в окно голову просунул и сказал отчетливо:
– Все это, по-вашему, может, очень хорошо и умно, а жаль, – говорю, – что такой сволочи, как вы, они вам головы не оторвали!..
Очень я расстроился. А он так и закаменел.
– Повторите, повторите!
Плюнул
И вдруг заявляется к нам заведующий от Бут и Брота, на лихаче прикатил. Такой разодетый, в шубе с бобрами. Наташа его приняла, и что-то они поговорили – не слыхал я. Сама и дверь за ним заперла. Стал я спрашивать, по какому случаю он к нам.
– У нас вышли недоразумения… Он мне замечание сделал, а теперь извиниться приезжал…
И по лицу ее понял я, что что-то не так… А разве от нее добьешься? Да и в голове-то у меня не то было. И опять стала на службу ходить.
А Черепахин совсем тогда расклеился. Как вечер, так у него голова болит. Все себе голову полотенцем стягивал и в темноте сидел. Веточку какую-то принес из сада и в бутылку посадил.
– Для чего это вам? – спрашиваю.
– А это я сюрприз хочу для праздника… Очень стал странный, и я подумал, не тронулось ли у него тут. А раз ночью слышу, беспокойство у него в комнате. А это он с музыкантом рассуждает, и очень настойчиво:
– Одевайся, одевайся! Едем! Там электричество и котлеты… Супом тебя будут кормить…
А скрипач его молит:
– Что вы меня дергаете, Поликарп Сидорыч? Оставьте меня в покое!..
– Нет, нет! Дай мне дело совершить! Я докторам речь скажу… Нельзя тебе здесь, здесь температура высокая и от окон дует…
А у нас действительно высокая была температура: плюнешь – и примерзает.
Пристал и пристал к нему. И тот уж всячески отговариваться стал:
– У меня и калош нет, простужусь…
– Подарю тебе калоши!
– Да они мне велики… Я и здесь не умру…
– Умрешь обязательно! – молит Христом-богом, прямо смех. – А там вином тебя отпоят…
Тогда уж скрипач его зацепил.
– Вы хотите меня прогнать, боитесь, что за угол не заплачу! Так я опять скоро буду на работу ходить… Тут произошло молчание.
– В таком случае вам нельзя в больницу. Я этого не подумал…
А это в нем уж начиналось проявление. Возвращаюсь
– С Натальей Яковлевной произошло… Плакала сегодня ночью, в три часа… Я не могу смотреть… Одна ездит ночью…
Думаю, может, это ему представляется. А он вполне рассуждает:
– Потому мамаши у них нет, а мужчинам может не показаться. Ежели кто их обидел! – Даже зубами заскрипел. – Что-то у них внутри есть…
Прошел я к Наташе – спит. Поставил самовар, сходил в булочную, а уж восемь часов, и, слышу, Наташа проснулась. Прошел к ней и спрашиваю, почему так поздно воротилась, дворник мне сказал.
А она мне гордо:
– Кажется, не маленькая! Сама зарабатываю и не даю отчета…
Волосы чесала, так и рвет гребенкой, даже трещат. Стал я ей выговаривать, а она шварк гребенку – и на меня:
– Ну, что вы на меня уставились? Когда только кончится проклятая жизнь!
– Да что с тобой? И Черепахин слышал, как ты ночью плакала…
– Ну и плакала! Хотела – вот и плакала! И отвяжетесь вы от меня с вашим Черепахиным!..
И кофточки швыряет, и по комнатам мечется…
– Спасибо, – говорю, – тебе…
Села чай пить, пощипала белый хлеб и на службу. Так ничего и не добился.
Недели две прошло. Раза три ночью возвращалась. Начнешь говорить, один ответ – не маленькая, у подруги в гостях была. И то на нее хмара нападет, сидит – дуется, то на мандолине бренчит. Опять завела. Не пойму и не пойму. И вот раз вечером прибегла из магазина – и одеваться. Перчатки лайковые по сих пор надела…
– Куда собралась?
В театр. Не могу я в театр Поехала. В четвертом часу ночи – звонок.
– Что так рано? – спрашиваю.
– Потому что не поздно!..
Дерзко так. Прошла мимо меня – шур-шур юбками. И так от нее духами. Перчатки сорвала, швырнула.
– Этого, – говорю, – я больше не дозволю! Не должна ты себя срамить!
– Мое дело!
– Как так – твое дело? А замуж-то я буду тебя отдавать?
Передернула она плечами, как, бывало, Колюшка.
– Не собираюсь!.. И вот что я вам скажу. И вас я стесняю и себя… Все мне надоело… Лучше я буду отдельно жить.
Убила она меня этим словом.
– Все равно семьи нет… Только по утрам и видимся… И не своим голосом, а как насильно.
– А-а… вот как! Так ты свободной жизни захотела?! Ну, так ты прямо мне скажи, всади уж лучше нож в душу! Скажи, я тебя бить не буду!.. Захотела свободной жизни?
Отвернулась она и молчит. И больно мне и даже страшно стало оттого, что она не ответила.
– Скажи, Наташа! Детка ты моя, родная!.. Дернулась она и руки сжала.
– Ну, что я вам скажу? Что?