Том 1. Стихотворения 1838-1855

Некрасов Николай Алексеевич

«Еду ли ночью по улице темной…»^*

Еду ли ночью по улице темной, Бури заслушаюсь в пасмурный день — Друг беззащитный, больной и бездомный, Вдруг предо мной промелькнет твоя тень! Сердце сожмется мучительной думой. С детства судьба невзлюбила тебя: Беден и зол был отец твой угрюмый, Замуж пошла ты — другого любя. Муж тебе выпал недобрый на долю: С бешеным нравом, с тяжелой рукой; Не покорилась — ушла ты на волю, Да не на радость сошлась и со мной… Помнишь ли день, как, больной и голодный, Я унывал, выбивался из сил? В комнате нашей, пустой и холодной, Пар от дыханья волнами ходил. Помнишь ли труб заунывные звуки, Брызги дождя, полусвет, полутьму? Плакал твой сын, и холодные руки, Ты согревала дыханьем ему. Он не

смолкал — и пронзительно звонок Был его крик… Становилось темней; Вдоволь поплакал и умер ребенок… Бедная, слез безрассудных не лей! С горя да с голоду завтра мы оба Так же глубоко и сладко заснем; Купит хозяин, с проклятьем, три гроба — Вместе свезут и положат рядком… В разных углах мы сидели угрюмо. Помню, была ты бледна и слаба, Зрела в тебе сокровенная дума, В сердце твоем совершалась борьба. Я задремал. Ты ушла молчаливо, Принарядившись, как будто к венцу, И через час принесла торопливо Гробик ребенку и ужин отцу. Голод мучительный мы утолили, В комнате темной зажгли огонек, Сына одели и в гроб положили… Случай нас выручил? Бог ли с помог? Ты не спешила печальным признаньем, Я ничего не спросил, Только мы оба глядели с рыданьем, Только угрюм и озлоблен я был… Где ты теперь? С нищетой горемычной Злая тебя сокрушила борьба? Или пошла ты дорогой обычной И роковая свершится судьба? Кто ж защитит тебя? Все без изъятья Именем страшным тебе назовут, Только во мне шевельнутся проклятья — И бесполезно замрут!..

Август 1847

«Ты всегда хороша несравненно…»^*

Ты всегда хороша несравненно, Но когда я уныл и угрюм, Оживляется так вдохновенно Твой веселый, насмешливый ум; Ты хохочешь так бойко и мило, Так врагов моих глупых бранишь, То, понурив головку уныло, Так лукаво меня ты смешишь; Так добра ты, скупая на ласки, Поцелуй твой так полон огня, И твои ненаглядные глазки Так голубят и гладят меня, — Что с тобой настоящее горе Я разумно и кротко сношу И вперед — в это темное море — Без обычного страха гляжу…

1848

«Когда горит в твоей крови…»^*

Когда горит в твоей крови Огонь действительной любви, Когда ты сознаешь глубоко Свои законные права, — Верь: не убьет тебя молва Своею клеветой жестокой! Постыдных, ненавистных уз Отринь насильственное бремя И заключи — пока есть время — Свободный, по сердцу союз. Но если страсть твоя слаба И убежденье не глубоко, Будь мужу вечная раба, Не то — раскаешься жестоко!..

Вино^*

1

Не водись-ка на свете вина, Тошен был бы мне свет. И пожалуй — силен сатана! — Натворил бы я бед. Без вины меня барин посек, Сам не знаю, что сталось со мной? Я не то чтоб большой человек, Да, вишь, дело-то было впервой. Как подумаю, весь задрожу, На душе всё черней да черней. Как теперь на людей погляжу? Как приду к ненаглядной моей? И я долго лежал на печи, Всё молчал, не отведывал щей; Нашептал мне нечистый в ночи Неразумных и буйных речей, И на утро я сумрачен встал; Помолиться хотел, да не мог, Ни словечка ни с кем не сказал И пошел, не крестясь, за порог. Вдруг: «Не хочешь ли, братик, вина?» — Мне вослед закричала сестра. Целый штоф осушил я до дна И в тот день не ходил со двора.

2

Не водись-ка на свете вина, Тошен был бы мне свет. И пожалуй — силен сатана! — Натворил бы я бед. Зазнобила меня, молодца, Степанида, соседская дочь, Я посватал ее у отца — И старик, да и девка не прочь. Да, знать, старосте вплоть до земли Поклонился другой молодец, И с немилым ее повели Мимо окон моих под венец. Не из камня душа! Невтерпеж! Расходилась, что буря, она, Наточил я на старосту нож И для смелости выпил вина. Да попался Петруха, свой брат, В кабаке: назвался угостить; Даровому ленивый не рад — Я остался полштофа распить. А за первым — другой; в кураже От души невзначай отлегло, Позабыл я в тот день об ноже, А на утро раздумье пришло…

3

Не водись-ка на свете вина, Тошен был бы мне свет. И пожалуй — силен сатана! — Натворил бы я бед. Я с артелью взялся у купца Переделать все печи в дому, В месяц дело довел до конца И пришел за расчетом к нему. Обсчитал, воровская душа! Я корить, я судом угрожать; «Так не будет тебе ни гроша!» — И велел меня в шею прогнать. Я ходил к нему восемь недель, Да застать его дома не мог; Рассчитать было нечем артель, И меня, слышь, потянут в острог… Наточивши широкий топор, «Пропадай!» — сам себе я сказал; Побежал, притаился, как вор, У знакомого дома — и ждал. Да прозяб, а напротив кабак, Рассудил: Отчего не зайти? На последний хватил четвертак, Подрался — и проснулся в части…

«Поражена потерей невозвратной…»^*

Поражена потерей невозвратной, Душа моя уныла и слаба: Ни гордости, ни веры благодатной — Постыдное бессилие раба! Ей всё равно — холодный сумрак гроба, Позор ли, слава, ненависть, любовь, — Погасла и спасительная злоба, Что долго так разогревала кровь. Я жду… но ночь не близится к рассвету, И мертвый мрак кругом… и та, Которая воззвать могла бы к свету, — Как будто смерть сковала ей уста! Лицо без мысли, полное смятенья, Сухие, напряженные глаза — И, кажется, зарею обновленья В них никогда не заблестит слеза.

«Вчерашний день, часу в шестом…»^*

Вчерашний день, часу в шестом, Зашел я на Сенную; Там били женщину кнутом, Крестьянку молодую. Ни звука из ее груди, Лишь бич свистел, играя… И Музе я сказал: «Гляди! Сестра твоя родная!»

1850

«Прихожу на праздник к чародею…»^*

Прихожу на праздник к чародею: Тьма народу там уже кипит, За затеей хитрую затею Чародей пред публикой творит. Всё в саду торжественно и чудно, Хор цыган по-старому нелеп, Что же мне так больно и так трудно, Отчего угрюм я и свиреп?.. Уж не жду сегодня ничего я, Мой восторг истрачен весь давно; Я могу лишь воспевать героя — Как в нем всё велико и умно! Он Протей! он истинный художник! Как его проказы хороши! И артист, и барин, и сапожник — Все найдут здесь пищу для души!

«Так это шутка? Милая моя…»^*

Так это шутка? Милая моя, Как боязлив, как недогадлив я! Я плакал над твоим рассчитано суровым, Коротким и сухим письмом; Ни лаской дружеской, ни откровенным словом Ты сердца не порадовала в нем. Я спрашивал: не демон ли раздора Твоей рукой насмешливо водил? Я говорил: «Когда б нас разлучила ссора — Но так тяжел, так горек, так уныл, Так нежен был последний час разлуки… Еще твой друг забыть его не мог, И вновь ему ты посылаешь муки Сомнения, догадок и тревог, — Скажи, зачем?.. Не ложью ли пустою, Рассеянной досужей клеветою Возмущена душа твоя была? И, мучима томительным недугом, Ты над своим отсутствующим другом Без оправданья суд произнесла? Или то был один каприз случайный, Иль давний гнев?..» Неразрешимой тайной Я мучился: я плакал и страдал, В догадках ум испуганный блуждал, Я жалок был в отчаянье суровом… Всему конец! Своим единым словом Душе моей ты возвратила вновь И прежний мир, и прежнюю любовь; И сердце шлет тебе благословенья, Как вестнице нежданного спасенья… Так няня в лес ребенка заведет И спрячется сама за куст высокой; Встревоженный, он ищет и зовет, И мечется в тоске жестокой, И падает, бессильный, на траву… А няня вдруг: ау! ау! В нем радостью внезапной сердце бьется, Он всё забыл: он плачет и смеется, И прыгает, и весело бежит, И падает — и няню не бранит, Но к сердцу жмет виновницу испуга, Как от беды избавившего друга…