Том 1. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

Лебедь

Заводь спит. Молчит вода зеркальная. Только там, где дремлют камыши, Чья-то песня слышится, печальная, Как последний вздох души. Это плачет лебедь умирающий, Он с своим прошедшим говорит, А на небе вечер догорающий И горит и не горит. Отчего так грустны эти жалобы? Отчего так бьется эта грудь? В этот миг душа его желала бы Невозвратное вернуть. Все, чем жил с тревогой, с наслаждением, Все, на что надеялась любовь, Проскользнуло быстрым сновидением, Никогда не вспыхнет вновь. Все, на чем печать непоправимого, Белый лебедь в этой песне слил, Точно он у озера родимого О прощении молил. И когда блеснули звезды дальние, И когда туман вставал в глуши, Лебедь пел все тише, все печальнее, И шептались камыши. Не живой он пел, а умирающий, Оттого он пел в предсмертный час, Что пред смертью, вечной, примиряющей, Видел правду в первый раз.

Бесприютность

(сонет)

Меня не манит тихая отрада, Покой, тепло родного очага, Не снятся мне цветы родного сада, Родимые безмолвные луга. Краса иная сердцу дорога, Я слышу рев и рокот водопада, Мне грезятся морские берега, И гор неумолимая громада. Среди других обманчивых утех Есть у меня заветная утеха: Забыть, что значит плач, что значит смех, — Будить в горах грохочущее эхо. И в бурю созерцать, под гром и вой, Величие пустыни мировой.

Над пучиной морской

Фаине ***

Над пучиной морской, тяготея, повисла скала, У подножья скалы бьются волны толпой неустанной, Греет зной ее камни, к ней ластятся ветер и мгла, Но безмолвна она — в час ночной, в час зари златотканной. Белоснежная тучка мелькнет и растает над ней, Прощебечет блуждающих птиц перелетная стая, Загорится, забрезжит за морем звезда золотая, Небо вспыхнет в ответ мириадами синих огней. Но не видя, не внемля, гранитная дремлет громада, Если ж волны сильнее нахлынут, журча и звеня, Словно шепчет она еле слышно: «Не надо… не надо… Утишите волненье свое… Не будите меня…»

В пещере

В пещере угрюмой, под сводами скал, Где светоч дневной никогда не сверкал, Иду я на ощупь, не видно ни зги, И гулко во тьме отдаются шаги. И кто-то со мною как будто идет, Ведет в лабиринте вперед и вперед. И, вскрикнув, я слышу, как тотчас вокруг, Ответный, стократный, разносится звук. Скользя по уступам, иду без конца, Невольно мне чудится очерк лица, Невольно хочу я кого-то обнять, Кого, — не могу и не смею понять. Но тщетно безумной томлюсь я тоской: — Лишь голые камни хватаю рукой, Лишь чувствую сырость на влажной стене, — И ужас вливается в сердце ко мне. «Кто шепчет?» — кричу я. «Ты друг мне? Приди!» И голос гремит и хохочет: «Иди!» И в страхе кричу я: «Скажи мне, куда?» И с хохотом голос гремит: «Никуда!» Бесплодно скитанье в пустыне земной, Близнец мой, страданье, повсюду со мной. Где выход, не знаю, — в пещере темно, Все слито в одно роковое звено.

Аюдаг

Синеет ширь морская, чернеет Аюдаг. Теснится из-за Моря, растет, густеет мрак. Холодный ветер веет, туманы поднялись, И звезды между тучек чуть видные зажглись. Неслышно Ночь ступает, вступает в этот мир, И таинство свершает, и шествует на пир. Безмолвие ей шепчет, что дню пришел конец, И звезды ей сплетают серебряный венец. И все полней молчанье, и все чернее мрак. Застыл, как изваянье, тяжелый Аюдаг. И Ночь, смеясь, покрыла весь мир своим крылом, Чтоб тот, кто настрадался, вздохнул пред новым злом.

«В этой жизни смутной…»

В этой жизни смутной Нас повсюду ждет — За восторг минутный — Долгой скорби гнет. Радость совершенства Смешана с тоской. Есть одно блаженство: — Мертвенный покой. Жажду наслажденья В сердце победи, Усыпи волненья, Ничего не жди.

«Нет, не могу я заснуть, и не ждать, и смириться…»

Нет, не могу я заснуть, и не ждать, и смириться, В сердце волненье растет и растет! Может ли ветер свободный кому покориться? Может ли звезд не блистать хоровод? Нет, мне не нужно покоя, не нужно забвенья, Если же счастья нам не дано, — В море отчаянья, в темную бездну мученья Брошусь на самое дно!

В час рассвета

Над ущельем осторожным, меж тревожных чутких скал, Перекличке горных духов в час рассвета я внимал. Со скалы к скале срывался, точно зов, неясный звук. Освеженный, улыбался, пробуждался мир вокруг. Где-то серна пробежала, где-то коршун промелькнул, Оборвался тяжкий камень, между скал раздался гул. И гнездится, и клубится легкий пар, источник туч, Зацепляясь, проползает по уступам влажных круч. И за гранью отдаленной, — радость гор, долин, полей, — Открывает лик победный, все полней и все светлей, Ярко-красное Светило расцветающего дня, Как цветок садов гигантских, полный жизни и огня.

Ветер («Я жить не могу настоящим…»)

Я жить не могу настоящим, Я люблю беспокойные сны, Под солнечным блеском палящим, И под влажным мерцаньем Луны. Я жить не хочу настоящим, Я внимаю намекам струны, Цветам и деревьям шумящим, И легендам приморской волны. Желаньем томясь несказанным, Я в неясном грядущем живу, Вздыхаю в рассвете туманном, И с вечернею тучкой плыву. И часто в восторге нежданном Поцелуем тревожу листву. Я в бегстве живу неустанном, В ненасытной тревоге живу.

Призраки

Шелест листьев, шепот трав, Переплеск речной волны, Ропот ветра, гул дубрав, Ровный бледный блеск Луны. Словно в детстве предо мною, Над речною глубиною, Нимфы бледною гирляндой обнялись, переплелись. Брызнут пеной, разомкнутся, И опять плотней сожмутся, Опускаясь, поднимаясь, на волне и вверх и вниз. Шепчут темные дубравы, Шепчут травы про забавы Этих бледных, этих нежных обитательниц волны. К ним из дали неизвестной Опустился эльф чудесный, Как на нити золотистой, на прямом луче Луны. Выше истины земной, Обольстительнее зла, Эта жизнь в тиши ночной, Эта призрачная мгла.

Зарождение ручья

На вершине скалы, где потоком лучей Солнце жжет горячей, где гнездятся орлы, Из туманов и мглы зародился ручей, Все звончей и звончей по уступам скалы Он волной ударял, и гранит повторял Мерный отзвук на звук, возникавший вокруг. Как прозрачный кристалл, как сверкающий луч, Переменчивый ключ меж камней трепетал, На граните блистал, и красив, и певуч, Жаждой жизни могуч, он от счастья рыдал, И кричали орлы, на уступах скалы, У истоков ручья, в торжестве бытия.