Том 1. Стихотворения

Бунин Иван Алексеевич

1905

Потоп ^*

Халдейские мифы

Когда ковчег был кончен и наполнен И я, царь Касисадра, Ксисутрос, Зарыл в Сиппаре хартии закона, Раздался с неба голос: «На закате На землю хлынет ливень. Затвори В ковчеге дверь». И вот настало время Войти в ковчег. Со страхом ждал я ночи, И в страхе затворил я дверь ковчега И в страхе поручил свою судьбу Бусуркургалу, кормчему. А утром Поднялся вихрь — и тучи охватили Из края в край всю землю. Роману Гремел среди небес. Нэбб и Сарру Согласно надвигались по долинам И по горам. Нергал дал волю ветру. Нинип наполнил реки, и несли Смерть

и погибель Гении. До неба Достигли воды. Свет потух во мраке, И брат не видел брата. Сами боги К вершинам Анну в страхе поднялись И на престолах плакали, и с ними Истара горько плакала. Шесть дней И семь ночей свирепствовали в мире Вихрь, ураган и ветер — наконец, С рассветом дня, смирились. Воды пали. И ливень стих. Я плакал о погибших, Носясь по воле волн, — и предо мною, Как бревна, трупы плавали. Я плакал, Открыв окно и увидавши солнце.

1905

Эльбурс ^*

Иранский миф

На льдах Эльбурса солнце всходит. На льдах Эльбурса жизни нет. Вокруг него на небосводе Течет алмазный круг планет. Туман, всползающий на скаты, Вершин не в силах досягнуть: Одним небесным Иазатам К венцу земли доступен путь. И Митра, чье святое имя Благословляет вся земля, Восходит первый между ними Зарей на льдистые поля. И светит ризой златотканой И озирает с высоты Истоки рек, пески Ирана И гор волнистые хребты.

<1905>

Послушник ^*

Грузинская песня

«Брат, как пасмурно в келье! Белый снег лежит в ущелье. Но на скате, на льдине, Видел я подснежник синий». «Брат, ты бредишь, ты бледен! Горный край суров и беден. Монастырь наш высоко. До весны еще далеко». «Не пугайся, брат милый! Скоро смолкнет бред унылый К ночи вьюга пустыни Занесет подснежник синий!»

<1905>

Хая-Баш ^*

(Мертвая голова)

Ночь идет, — молись, слуга пророка. Ночь идет — и Хая-Баш встает. Ветер с гор, он крепнет — и широко, Как сааз, туманный бор поет. Ты уже высоко, — от аула Ты уже далеко. А в бору Зимней стужей с Хая-Баш пахнуло, Задымились сосны на ветру. Вас у перевала только двое — Ты да конь. А бор померк, дымит. Звонкий ветер в крепкой синей хвое Все звончей и сумрачней шумит. Где ты заночуешь? Зябнет тело, Зябнет сердце… Конь не пил с утра… Видишь ли сквозь сосны? Побелела Хая-Баш, гранитная гора. Там нависло небо низко, низко, Там снега и зимняя тоска… А уж если своды неба близко — Значит, смерть близка.

<1905>

Тэмджид ^*

Он не спит, не дремлет.

Коран

В тихом старом городе Скутари, Каждый раз, как только надлежит Быть средине ночи, — раздается Грустный и задумчивый Тэмджид. На средине между ранним утром И вечерним сумраком встают Дервиши Джелвети и на башне Древний гимн, святой Тэмджид поют. Спят сады и спят гробницы в полночь, Спит Скутари. Все, что спит, молчит. Но под звездным небом с темной башни Не для спящих этот гимн звучит: Есть глаза, чей скорбный взгляд с тревогой, С тайной мукой в сумрак устремлен, Есть уста, что страстно и напрасно Призывают благодатный сон. Тяжела,

темна стезя земная. Но зачтется в небе каждый вздох: Спите, спите! Он не спит, не дремлет, Он вас помнит, милосердый бог.

<1905>

Тайна ^*

Элиф. Лам. Мим.

Коран

Он на клинок дохнул — и жало Его сирийского кинжала Померкло в дымке голубой: Под дымкой ярче заблистали Узоры золота на стали Своей червонною резьбой. «Во имя бога и пророка. Прочти, слуга небес и рока, Свой бранный клич: скажи, каким Девизом твой клинок украшен?» И он сказал: «Девиз мой страшен. Он — тайна тайн: Элиф. Лам. Мим». «Элиф. Лам. Мим? Но эти знаки Темны, как путь в загробном мраке: Сокрыл их тайну Мохаммед…» «Молчи, молчи! — сказал он строго, — Нет в мире бога, кроме бога, Сильнее тайны — силы нет». Сказал, коснулся ятаганом Чела под шелковым тюрбаном, Окинул жаркий Атмейдан Ленивым взглядом хищной птицы — И тихо синие ресницы Опять склонил на ятаган.

<1905>

С острогой ^*

Костер трещит. В фелюке свет и жар. В воде стоят и серебрятся щуки, Белеет дно… Бери трезубец в руки И не спеши. Удар! Еще удар! Но поздно. Страсть — как сладостный кошмар, Но сил уж нет, противны кровь и муки… Гаси, гаси — вали с борта фелюки Костер в Лиман… И чад, и дым, и пар! Теперь легко, прохладно. Выступают Туманные созвездья в полутьме. Волна качает, рыбы засыпают… И вверх лицом ложусь я на корме. Плыть — до зари, но в море путь не скучен. Я задремлю под ровный стук уключин.

<1905>

Мистику ^*

В холодный зал, луною освещенный, Ребенком я вошел. Тенями рам старинных испещренный, Блестел вощеный пол. Как в алтаре, высоки окна были, А там, в саду — луна, И белый снег, и в пудре снежной пыли — Столетняя сосна. И в страхе я в дверях остановился: Как в алтаре, По залу ладан сумрака дымился, Сквозя на серебре. Но взгляд упал на небо: небо ясно, Луна чиста, светла — И страх исчез… Как часто, как напрасно Детей пугает мгла! Теперь давно мистического храма Мне жалок темный бред: Когда идешь над бездной — надо прямо Смотреть в лазурь и свет.

<1905>

Статуя рабыни-христианки ^*

Не скрыть от дерзких взоров наготы, Но навсегда я очи опустила: Не жаль земной, мгновенной красоты, — Я красоту небесную сокрыла.

<1903–1905>

Призраки ^*

Нет, мертвые не умерли для нас! Есть старое шотландское преданье, Что тени их, незримые для глаз, В полночный час к нам ходят на свиданье, Что пыльных арф, висящих на стенах, Таинственно касаются их руки И пробуждают в дремлющих струнах Печальные и сладостные звуки. Мы сказками предания зовем, Мы глухи днем, мы дня не понимаем; Но в сумраке мы сказками живем И тишине доверчиво внимаем. Мы в призраки не верим; но и нас Томит любовь, томит тоска разлуки… Я им внимал, я слышал их не раз, Те грустные и сладостные звуки!