Том 10. Адам – первый человек. Первая книга рассказов. Рассказы. Статьи
Шрифт:
– Понимаешь, Луи, я два года жил в России, очень часто езжу туда по делам и вроде бы многое знаю о России и русских, но кое-что не могу понять. Ты, наверное, сейчас подумал о том, о чем все думают: почему в самой большой и самой богатой стране мира так много бедных? Нет, Луи, в моем уме сейчас мелькнул вопрос попроще. Например, вот сейчас зима и световой день здесь очень короток, а местные власти взяли и отняли у людей еще час светлого времени суток. Целый час! Зачем? Я у многих об этом спрашивал, но никто так и не объяснил мне толком, «где тут собака зарыта», как говорят опять же русские. Хотя, извини, Луи, я забыл про одного старика. Понимаешь, какое дело: когда у меня выпадает часа два свободного времени, я очень люблю ездить по Москве на трамвае. По нынешним временам это даже старинный вид транспорта, и особенно хорошо, что у трамваев в Москве есть круговые маршруты. Обычно я делаю два круга, сижу, смотрю в окно, иногда
Я знаю, что такое каракуль, потому что у моей русской жены была очень тяжелая каракулевая шуба. Когда мы ходили в театр, после спектакля я держал наготове эту тяжелую шубу, а жена все прихорашивалась перед зеркалом или невероятно долго искала губную помаду в недрах своей сумочки; у меня даже начинали подрагивать от усталости вытянутые перед собой руки, я ведь держал шубу раскрытой.
Но вернемся к моему визави по трамваю. Лицо у него было угрюмое, как и у многих других русских, когда они в толпе наедине сами с собой. Лба его я не видел из-за шапки, светло-серые глаза были усталые, смотрящие как бы внутрь самих себя, нос крупный, ровные белые зубы явно вставные, подбородок венчала маленькая седая борода, очень аккуратно подстриженная. Пальто на мужчине было из дорогого габардина (я хорошо знаю эту ткань), но очень старое, да еще заштопанное на левом рукаве. Брюки тоже старые и опять же аккуратно заштопанные на левом колене – наверно, он когда-то упал на левую сторону или кто-то чем-то ударил, туфли почти разбитые, но начищенные гуталином до блеска. Все в старике говорило о том, что он держится из последних сил, но все-таки держится с достоинством, и при этом от всего его существа исходит удивительное спокойствие. Да, и еще: у него на коленях лежал прозрачный полиэтиленовый пакет с большой бутылкой молока и маленьким черным хлебцем. По-моему, он называется у русских «бородинский». Бородино – это русское село, где произошла великая битва между войсками Наполеона и войсками Кутузова. Со времени той битвы прошло двести лет, но так и неясно, кто тогда победил. Французы считали и до сих пор считают, что они, а русские уверены, что это их победа.
Не знаю почему, но вдруг я спросил моего визави:
– Скажите, пожалуйста, а для чего отняли у людей час личного светлого времени суток? В чем дело?
Мужчина окинул меня неожиданно цепким взглядом еще минуту назад таких усталых, потухших глаз. Выдержал паузу. И наконец, ответил мне негромким глуховатым голосом:
– Поскольку вы иностранец, надобно бы для вас выразиться изящно. Свое изящное что-то не приходит мне в голову. Но вот недавно один наш ученый выразился так: «всплыли легкие фракции».
Трамвай подошел к остановке. Я понял не все, сказанное моим визави, а он уже был у дверей, и когда они открылись, то осторожно спускаясь по ступенькам, мужчина обернулся ко мне и добавил:
– Слышу, что вы швейцарец, но хорошо говорите по-русски, и мне были приятны и ваш французский язык, и ваш франко-контийский акцент с легким налетом берн-дойча.
Мужчина давно сошел, трамвай тронулся в путь, а я все сидел с открытым ртом. Понимаешь, Луи, как непостижимы эти русские. Можно понять, что я швейцарец, можно заметить французский акцент, даже франко-контийский, но налет берн-дойча! Нет, это невероятно. Значит, передо мной был такой знаток языков, какие встречаются один на миллион, а может, и того реже. Нет, дорогой Луи, проживи я в России хоть всю оставшуюся жизнь, все равно не пойму очень многого.
День получился у меня не сильно загруженный, я отказался от званого ужина и рано пришел в отель. Рано по нашему, по среднеевропейскому времени, а по московскому – в девять часов вечера. Немножко посидел за своим дорожным компьютером и кое-что узнал про арабские цифры, о которых говорил мне ночью Луи. Вдруг и сегодня он мне приснится, так у меня будет, что ему ответить.
После легкого душа я поставил будильник моего телефона на шесть утра по московскому времени, задернул тяжелые портьеры на окне, чтобы мерцающий цвет рекламных вывесок не помешал мне заснуть, и лег в постель. Даже в самых дорогих отелях мира в номерах пахнет прежними постояльцами. Сколько ни проветривай, сколько ни брызгай дезодорантом, сколько ни пылесось, ни три, ни мой, все равно прежние запахи не истребишь абсолютно. Конечно, все зависит от силы обоняния и его тонкости. У меня обоняние не хуже, чем у хорошей гончей собаки, которая идет по следу. Когда-то давным-давно кто-то сказал
Мне пятьдесят. Когда-то это считалось старостью, и сам я в юности точно так же думал об этом возрасте. А по нынешним меркам я молодой мужчина, и теперь я тоже так о себе думаю.
– Ну, что, Луи, приснись мне, пожалуйста, – сказал я негромко и повернулся на правый бок в надежде уснуть. И уснул. И Луи услышал мою просьбу и снова приснился мне под утро.
Я еще и не улетал из Москвы, а во сне оказался уже дома, и мы с Луи разговаривали в небольшом дворике моего шале.
– Понимаешь, Луи, я кое-что выяснил насчет арабских цифр. Оказалось, что цифры, которыми пользуется весь мир, вовсе и не арабские, а индийские. Возникли они в Индии, кажется, в те времена, когда Александр Македонский пытался завоевать эту великую страну, или в начале нашей эры. Теперь мне ясно, почему и сегодня в Индии так сильны математики и так высоко стоит все, что связано с этой сферой. Из Индии понятие ноль и цифры 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9 распространились дальше и дошли до Персии, которую в восьмом веке нашей эры завоевали арабы и переняли их числа и десятичный счет. Великий арабский ученый Аль-Хорезми, кстати сказать, узбек из Хорезма (ты, конечно, помнишь, Луи, что в прошлом году я летал в Узбекистан?), так вот этот ученый, который основал алгебру, в IX веке нашей эры написал книгу «Об индийском счете». Только в XII веке через мусульманскую Кордову, а оттуда через христианскую Барселону книга попала на европейский материк, была переведена на латинский и, таким образом, Европа приобщилась к индийским цифрам, которые стали называть арабскими, потому что они пришли от арабов. О, дорогой Луи! Как много в этом мире подмен! Никак не меньше, чем ложных авторитетов и сомнительных истин.
– «Все в этом мире совершается походя», – кажется, так сказал великий русский писатель Достоевский, которого очень почитают у нас в Европе, – начал я, но тут неожиданно зазвонил мобильник, и наш разговор прервался. Оказалось, что звонок был случайный, перепутали какую-то цифру и набрали мой номер. К счастью, я не успел проснуться как следует и, повернувшись на правый бок, постарался встретить Луи в дебрях моего сознания. И встретил.
– Ты очень много работаешь, а в чем смысл? – неожиданно спросил меня Луи.
– Смысл работы или смысл жизни?
– И то, и другое. Эти понятия ведь переплетены между собой, а особенно в твоей жизни, – едва слышно сказал Луи. Он всегда говорил очень тихо, как будто голос его долетал издалека.
– Дай подумать, – нерешительно ответил я. – Ты знаешь, Луи, я работаю с деньгами, но не потому, что настолько люблю деньги, а оттого, что так сложилась моя жизнь, и жизнь моего отца, и деда – это у меня потомственное. Можно сказать, что я сам не выбирал свою дорогу, а она была уготована мне предками. Ты спросишь, как я отношусь к деньгам? Очень спокойно, может быть, потому, что они всегда были у меня, есть и будут, во всяком случае, на мой век их хватит. Вот сейчас говорю с тобой о деньгах и вдруг подумал: а я ведь даже не знаю, сколько их зарабатываю. Никогда не подсчитывал. Те, кто в каждодневном разнонаправленном движении денежных дел, меня поймут, а другим, что толку объяснять. Ты знаешь, Луи, я никому не говорю об этом, но мне давно кажется, что деньги приобрели в последние годы слишком большое значение, а ведь они, всего-навсего, лишь инструмент. Деньги не должны стоять на первом месте, а сплошь и рядом стоят. Не может рубанок быть важнее плотника, а по нашей жизни получается, что может. Так от подмены понятий и авторства целых народов, я имею в виду пример с цифрами, мы перешли к подмене ценностей.
– А что ты скажешь о вечной жизни для человека? – неожиданно перебил меня Луи.
– О, это была бы катастрофа, может быть, даже большая, чем всемирный потоп!
– Почему?
– Да потому, что решать будут деньги, коварство, сила. Так что долголетие получат не самые умные, не самые талантливые, не самые добрые и достойные, не самые красивые и даже не самые богатые – в последний момент выскочки и прощелыги их обманут.
Какая-то большая серая птица пролетела в голубоватом тумане моего сна, и мы с Луи отвлеклись от темы.
– Луи, – восстанавливая разговор, – спросил я, – а как ты думаешь, коровы, овцы, козы, собаки, кошки, лесные звери, птицы, рыбы имеют душу?
– А что мне тут думать, – отвечал Луи, – я и так знаю, что имеют. «Это и ежу понятно» – как говорят опять же твои русские.
Тут-то и заверещал мой мобильник, которому я велел разбудить меня в семь утра по московскому времени. Он пищал так противно, что я проснулся немедленно, даже не попрощавшись с Луи.
Я встал так рано потому, что улетал домой и в девять утра, а по-нашему в шесть, мне нужно было быть в аэропорту на регистрации пассажиров.