Том 10. Вечера княжны Джавахи. Записки маленькой гимназистки
Шрифт:
— Все равно покажи!
Колеблется Абрек. Не знает, исполнить ему желание княжны или нет. Наконец решается.
— Будь по-твоему, звездочка рая. Идем!
Вот они у наружной стены дома, около крошечного оконца, приходящегося почти в уровень с землею.
Абрек наклоняется, припадает к земле, ползет.
Вот он бесшумно отодвинул засов ставни, распахнул окно, просунул в него голову и что-то прошептал по-татарски. В тот же миг у окна появился человек.
Месяц осветил пленника. В нем не было ничего злого, жестокого. Только лукаво сверкали маленькие
— Гирей! Вот дочь князя, наша княжна, пожалела тебя и твоих приятелей и принесла ужин, — сказал по-татарски Абрек.
Гирей кивнул головою и долгим проницательным взглядом окинул Нину. Потом что-то быстро-быстро залопотал по-лезгински.
— У них связаны руки… — произнес Абрек. — Надо им нарезать еду…
Он нарезал им баранину, наломал лепешки и разложил все на крошечном подоконнике подвала.
Гирей жадно следил за этими приготовлениями.
Душманы были голодны, как молодые звери. Они жадно набросились на еду и в один миг ее съели.
Потом Абрек открыл бутылку и подставил ее горлышко к губам Гирея.
Разбойник отхлебнул, затем позвал товарищей. Те таким же способом из рук Абрека пили.
«И правда, шакалы», — мысленно говорила Нина, в то время как сердце ее сжималось от ужаса и жалости.
Когда пленные душманы покончили с едой, Гирей что-то долго говорил Абреку.
— О чем он? — плохо понимавшая язык горцев, спросила Нина.
— Он говорит, что его и его товарищей ждет казнь, но что в последнюю минуту жизни, прежде нежели отойти к Аллаху, он, Гирей, произнесет имя девочки, первой чистой души, отнесшейся к нему без презрения, как к человеку. И спросил, как зовут тебя, молодая госпожа.
— Нина! — сказала княжна.
Готовая разрыдаться, она кинулась к дому…
Гирей повторил ее имя:
— Нина!
Всю ночь тревожные сны томили Нину.
Наутро она выбежала в сад, бросилась к подвалу.
Ни казаков, ни Абрека. В подвале тишина. Увели душманов… Увели в город на суд.
Жаль ей стало этих людей. Вспомнилось лицо Гирея, озаренное луною, его благодарный взгляд.
Опустилась тут же у окна Нина, закрыла лицо руками и тихо-тихо заплакала.
— О чем плачешь, солнце души моей? — спросила княжну старая нянька.
— Жалко их, Барбалэ, жалко, — отвечала Нина.
— Кого, сердце мое, душегубов-то этих? Гирейку с его разбойниками? Полно, дитятко, полно! Не жалей их, звездочка ясная. Не люди они — звери, хищные звери… Слыхала про разбойника Хочбара? Слыхала, куда привела доброта пожалевших его людей? Хочешь, расскажу про Хочбара, злодея вроде Гирейки, и не будет болеть чуткое сердечко твое. Вот послушай.
Свирепствовал в Дагестане разбойник Хочбар из Гидатли. Буйные набеги на окрестные селения, аулы, на богатые усадьбы князей и на бедные деревушки совершал со своей шайкой этот свирепый душман.
Никому не давал пощады. Ни перед лицом старца, убеленного сединами, ни перед юностью не останавливался Хочбар. Рубила его сабля и старые, и молодые головы, не щадил он ни женщин, ни детей…
Черными ночами прокрадывался разбойник со своей шайкой к намеченной усадьбе или аулу, диким гиканьем будил ночную тишь, с головокружительною быстротою набрасывался на добычу. Где только что цвели пастбища, гуляли табуны коней и стада баранов да белели скали — там после набега Хочбара дымились развалины, стонали раненые, истекая кровью, валялись трупы убитых. А Хочбар со своей шайкой уже мчался дальше, угоняя за собою стада, унося казну, оружие, парчовые и шелковые ткани, золотые и серебряные украшения, снятые с убитых женщин.
А то, засев в ущелье, поджидал со своими душманами проезжих купцов или паломников, нападал на них, грабил, убивал…
Была у него особенность, дарованная ему, казалось, самим шайтаном на гибель несчастным людям: обладал Хочбар голосом соловьиным. Слаще меда, звончее лютни и сааза звучала его песнь.
И каждый, кто бы ни услышал голос Хочбара, будь то князь или нищий, простой джигит или кадий, не мог противиться желанию подойти и послушать его песнь.
Этой-то песнью и приманивал к себе свои жертвы Хочбар.
Заслушавшись, приближался неосторожный путник к засаде. Выскакивал, подобно дикому зверю, в сопровождении своей шайки Хочбар, и погибал под ударом его сабли путник… Ограбленный и обезображенный труп бросали в бездну подручные Хочбара по приказанию своего предводителя.
Вот какою славою пользовался певец-разбойник.
Матери в аулах Дагестана именем Хочбара-злодея пугали расшалившихся детей.
— Постой! Вот придет Хочбар, возьмет тебя, постреленок!
Но вот однажды исчез Хочбар.
Вздохнули облегченно жители нагорной страны.
Зацвели снова пастбища на родине Хочбара. Выстроились разоренные Хочбаром аулы. Снова загуляли на воле табуны горских коней.
Нет Хочбара — и некому угонять их.
Но известно, что чем меньше ожидается несчастие, тем с большею силою обрушивается оно на людей.
Как снег на голову упал Хочбар на аварцев. Появился нежданно-негаданно в аварском ханстве, владетелем которого был в то время могучий Нуцал.
Несколько селений и аулов сжег Хочбар, стер с лица земли несколько усадеб и поместий и готовился уже к новым нападениям, но люди Нуцала напали на него врасплох, заковали в цепи и доставили в столицу Аварии, ко двору самого Нуцала.
Был чудный день лучезарного востока… Синее небо — плавленная бирюза. Золотое солнце — янтарное море. Белые орлы в облаках — жемчужные каменья среди лазури небесного моря…
Раскаленные солнцем, дремлют аварские ущелья.
Но столица хана Нуцала не спит. На дворе ханского сераля собрался суд. Тут были и ученые кадии, и муллы, и мудрецы, и сам хан Нуцал.
Стоит со связанными за спиной руками Хочбар, с гордым видом, с надменным взором.
Знает свою участь Хочбар и готов встретить смерть без страха, как настоящий джигит.