Том 10. Вечера княжны Джавахи. Записки маленькой гимназистки
Шрифт:
В каштановой аллее, что спускается к реке уступами, прохладно, а кругом стоит жара.
— Ой, задохнусь, душенька-радость, — кричит Бэла и смеется, — сердце сердца моего, умру сейчас, Нина-джан!
— Жива будешь, Бэла! Ишь, избаловалась у себя в ауле. Небось, в жару не выглянешь за порог сакли.
— На Койсу хожу по жаре купаться, райская пташка садов пророка! Студеная водица в Койсу. Ай, хорошо! — говорит Бэла.
— Неправда! Неправда! В ваших Койсу джайтан копыт не умоет по весне, да осенью вода только и есть в ваших Койсу,
— Бирюзовая Нина, а не страшно? — боязливо поглядывая в сторону зеленовато-мутной реки, говорит дочь Хаджи-Магомета.
— Вот выдумала тоже! Или боишься, что водяной джинн тебе нос откусит, горная коза? — спрашивает Нина и смеется так, что не только в предместье Гори, на самом городском базаре слышно.
— Эй, Барбалэ, неси простыни, мы с Бэлой-красоточкой идем купаться! — властно говорит княжна.
Выходит из-под навеса кухни старая Барбалэ с двумя простынями.
— Ишь, что выдумали горные серны! Обед время готовить, а они купаться. Вот еще!
— Не сердись, не ворчи, Барбалэ, не то состаришься рано, — говорит княжна. Уж кажется старее Барбалэ и быть нельзя. Седой Эльбрус-великан разве ее старше да Казбек мохнатый там, в небесах…
Обе девочки прыгают вниз по уступам к берегу, к самой воде.
Пыхтя и отдуваясь, спешит за ними Барбалэ.
— Выдумщицы, проказницы, скажу батоно-князю, достанется ужо вам.
Чуть движется от зноя мутновато-зеленая Кура.
Сонно кругом. Ни души на берегу. Купальня князя ютится одиноко. В нее вбегают девочки, за ними Барбалэ.
— Стой! Не входи в воду, княжна-радость, Нина-джан! Стой, не входи! — внезапно кричит старуха.
— Что ты, Барбалэ, водяных джиннов боишься? — удивляется Нина.
— Молчи! Молчи!
Барбалэ осеняет воду крестным знамением.
— Господь и святая Нина, будьте милостивы к ним, — шепчет она.
— Что случилось, Барбалэ?
— Прежде чем купаться, надо оградить себя молитвой и крестным знамением, и Господь сохранит от всякой беды. Если бы так поступала глупенькая девушка Тамара из Мцхета, с ней бы не случилось несчастья.
— А что с ней случилось? Что? — встрепенулись девочки, вглядываясь в лицо Барбалэ.
И про купанье забыли. Чуют занятное что-то. Новую не то сказку, не то быль.
— Расскажи, светик жизни, солнце счастья, расскажи! — начали уговаривать старуху.
— А обед? А плов кто будет варить? А оладьи с персиковым сиропом кто испечет? Вы, что ли, разбойницы, непоседы? — отговаривается Барбалэ. Да, видно, не отвертеться ей.
— Говори, персиковая, говори, медовая, виноградная, сладкая, говори!
Вздохнула Барбалэ. Поняла — не отвертеться. Присела на приступочку у воды между двумя любимицами и начала ровным певучим голосом свое сказание.
Была у старого грузина Дато, что держал духан под горою, по проезжему тракту, дочка. Тамарой звали. Красоты неописуемой. Джигиты по ней с ума сходили. Таких очей, черных, как две бездны в горах, не встретить на свете, щечек, похожих на спелые персики, тоже. А распустит Тамара черные косы свои, ну точь-в-точь черная туча в грозу-непогоду. Ресницы — что стрелы, брови — две темные змейки, а стан у нее так тонок и гибок, что готового пояса нельзя было во всей Грузии для красавицы сыскать. Уж больно тонка была Тамара.
Старый Дато души не чаял в дочери. Одна она у него была. Жена умерла давно, другими детьми не благословил Господь. Как не дорожить единственной дочкой одинокому старику?
Многие женихи сватались за нее. Всем отказ — больно горда была девушка.
Князья, беки, все не подходили. Горцы и веру ради нее менять решались, и коран свой нарушить, и грузинскому христианскому Богу кланяться хотели — все из любви к красавице, а она и слышать о таких женихах не хотела.
— Не пойду ни за узденя, ни за бека, ни за князя, ни за дворянина, — гордо говорила красавица, — за царя выйду или ни за кого.
— За какого царя? — изумленно спрашивал дочку Дато.
— За земного, за горного, за водяного — все едино, лишь бы царская власть у него была! — шутливо отмахивалась она.
Шутила-то шутила Тамара, а в душе лелеяла тщеславную мечту: выйти замуж за такого человека, власть и могущество которого равнялись бы ее красоте.
Отступились мало-помалу женихи от девушки. Видят — недоступно для них сердце красавицы.
И перестали надоедать Дато-духанщику. Прекратили свои посещения. Опустел духан. Реже стали наведываться в него гости. Хуже пошли дела. Рассердился на дочь старый Дато. Стал попрекать ее.
— Вот, мол, отвадила гордостью своей всех посетителей. Обеднели мы. Последний байгуш (нищий) теперь не посватается… Вот тебе и царица.
Обижалась на такие речи Тамара, уходила на озеро, что лежало в горах, позади духана. Садилась на бережок и мечтала.
— Я ли не красавица, я ли не завидная невеста, а вот нет-таки могущественного человека, который бы посватался за меня…
Сидит она как-то раз на бережку и тоскует. А день давно уже миновал. Вечер спустился над горами, заглянул в ущелья и долины и замер над озером, такой нежный, тихий, прозрачный.
Тихо поднялся туман над озером и окутал берег.
И видит Тамара в тумане что-то серое, в широкой хламиде, расплывчатое, большое.
Мало-помалу определеннее становится видение. Теперь уже Тамара может разобрать, что это такое.
Огромного роста уродливый человек выходит из недр озера, одетый во все серое, точно облаком окутанный, с развевающимися по ветру зелеными кудрями. Зеленая борода до пояса. Огромные руки и ноги обвиты водяными лилиями. А на зеленых кудрях — корона из белых цветов. И холодные синие глаза глядят на Тамару.