Том 11. Былое и думы. Часть 6-8
Шрифт:
Палмерстон в самых острых припадках страха, после аттентата [120] Орсини, поймал безвреднейшую книжонку какого-то Адамса, рассуждавшего о том, когда tyrannicide [121] позволено и когда нет, и отдал под суд ее издателя Трулова.
Вся независимая пресса с негодованием взглянула на эту континентальную замашку. Преследование брошюры было совершенно бессмысленно: в Англии тиранов нет, во Франции никто не узнал бы об брошюре, писанной на английском языке, да и такие ли вещи печатаются в Англии ежедневно.
120
покушения (франц. attentat). – Ред.
121
тираноубийство (франц.). – Ред.
Дерби,
Вся англосаксонская кровь, в которой железо не было заменено золотом, от этого нового оскорбления бросилась в голову, все органы Шотландии, Ирландии и, разумеется, Англии (кроме двух-трех журналов на содержании) приняли за преступное посягательство на свободу книгопечатания эти опыты урезывания слов и спрашивали, в полном ли рассудке поступает так правительство или оно сошло с ума?
При этом благоприятном настроении в пользу правительственных преследований начался в Old Bailey процесс Бернара, это «юридическое Ватерлоо» Англии, как мы сказали тогда в «Колоколе».
Процесс Бернара я проследил от доски до доски, я был все заседания в Old Bailey (раз только часа два опоздал) и не раскаиваюсь в этом. Первый процесс Бартелеми и процесс Бернара доказали мне очевидно, насколько Англия совершеннолетнее Франции в юридическом отношении.
Чтоб обвинить Бернара, французское правительство и английское министерство взяло колоссальные меры, процесс этот стоил обоим правительствам до 30 000 ф<унтов> стер<лингов>, т. е. до 750 000 фр<анков>. Ватага французских агентов жила в Лондоне, ездила в Париж и возвращалась для того, чтоб сказать одно слово, для того, чтоб быть в готовности на случай надобности; семьи были выписаны, доктора медицины, жокеи, начальники тюрем, женщины, дети… и все это жило в дорогих гостиницах, получая фунт (25 фр<анков>) в день на содержание. Цезарь был испуган. Карфагены были испуганы! И все-то это понял насупившись неповоротливый англичанин и в продолжение следствия преследовал мальчиками, свистом и грязью на Геймаркете и Ковентри французских шпионов; английская полиция должна была не раз их спасать.
На этой ненависти к политическим шпионам и к бесцеремонному вторжению их в Лондон основал Эдвин Джемс свою защиту. Что он делал с английскими агентами, трудно себе вообразить. Я не знаю, какие средства нашел Scotland Yard или французское правительство, чтоб вознаградить за пытку, которую заставлял их выносить Э. Джемс.
Некто Рожерс свидетельствует, что Бернар в клубе на Лестер-сквере говорил то-то и то-то о предстоящей гибели Наполеона.
– Вы были там? – спрашивает Э. Джемс.
– Был.
– Вы, стало, занимаетесь политикой?
– Нет.
– Зачем же вы ходите по политическим клубам?
– По обязанностям службы.
– Не понимаю, какая же это служба?
– Я служу у сэра Ричарда Мена [122] .
– А… Что же, вам дается инструкция?
– Да.
– Какая?
– Велено слушать, что говорится, и сообщать об этом по начальству.
– И вы получаете за это жалованье?
– Получаю.
122
Начальник Metropolitan Police.
– В таком случае
Королевский атторней Фицрой Келли встает и, обращаясь к лорду Кембелю, одному из четырех судей, призванных судить Бернара, просит его защитить свидетеля от дерзких наименований адвоката. Кембель, с всегдашним бесстрастием своим, советует Э. Джемсу не обижать свидетеля. Джемс протестует: он и намерения не имел его обижать; слово «spy», говорит он, – plain English word [123] и есть название его должности; Кембель уверяет, что лучше называть иначе;адвокат отыскивает какой-то фолиант и читает определение слова «шпион». «Шпион – лицо, употребляемое за плату полицией для подслушивания и пр.», а Рожерс, прибавляет он, сейчас сказал, что он за деньги, получаемые от сэра Ричарда Мена (причем он указывает на самого Ричарда Мена головой), ходит слушать в клубы и доносит, что там делается. А потому он просит у лорда извинения, но иначе не может его называть, и потом, обращаясь к негодяю, на которого обращены все глаза и который второй раз обтирает пот, выступивший на лице, спрашивает:
123
вполне английское слово (англ.). – Ред.
– Шпион Рожерс, вы, может, тоже и от французского правительства получали жалованье?
Пытаемый Рожерс бесится и отвечает, что он никогда не служил никакому деспотизму. Эдвин Джемс обращается к публике и середь гомерического смеха говорит:
– Наш spy Rogers за представительное правительство.
Допрашивая агента, взявшего бумаги Бернара, он спросил его: с кем он приходил? (горничная показала, что он был не один).
– С моим дядей.
– А чем ваш дядюшка занимается?
– Он кондуктором омнибуса.
– Зачем же он приходил с вами.
– Он меня просил взять его с собой, так как он никогда не видал, как арестуют или забирают бумаги.
– Экой любопытный у вас дядюшка. Да кстати, вы у доктора Бернара нашли письмо от Орсини; письмо это было на итальянском языке, а доставили вы его в переводе; не дядюшка ли ваш переводил?
– Нет, письмо это переводил Убичини [124] .
– Англичанин?
– Англичанин.
– Никогда не случалось мне слышать такой английской фамилии. Что же, г. Убичини занимается литературой?
124
Кажется, так.
– Он переводит по обязанности.
– Так ваш приятель, может, как шпион Рожерс, служит у сэра Ричарда Мена (снова кивая на сэра Ричарда головой)?
– Точно так.
– Давно б вы сказали.
С французскими шпионами он до этой степени не доходил, хотя доставалось и им.
Всего больше мне понравилось то, что, вызвав на эстраду свидетеля, какого-то содержателя трактира, француза или белга, за весьма неважным вопросом, он вдруг остановился и, обращаясь к лорду Кембелю, сказал:
– Вопрос, который я хочу предложить свидетелю, такого рода, что он может его затруднить в присутствии французских агентов. Я прошу вас их на время выслать.
– Huissier [125] , выведите французских агентов, – сказал Кембель.
И huissier, в шелковой мантилье, с палочкой в руках, повел дюжину шпионов, с бородками и удивительными усами, с золотыми цепочками, перстнями, через залу, набитую битком. Чего стоило одно такое путешествие, сопровождаемое едва сдержимым хохотом?
125
Пристав (франц.). – Ред.