Том 13. Стихотворения

Гюго Виктор

***

Итак, Вооз лежал у своего гумна. Окончен страдный день — и в сладостной истоме Вокруг него жнецы заснули на соломе… То было в давние, иные времена. Израиль жил в шатрах, согласно выбирая Судью для всех племен. Земля, еще храня Следы каких-то ног чудовищных, со дня, Как миновал потоп, была совсем сырая.

***

И как Иаков спал и как Юдифь спала, Так ныне спал Вооз. И над скирдами хлеба Чуть приоткрылась дверь раскинутого неба, Чтоб греза странная на спящего сошла. Увидел он, дивясь, как у него из чрева Потомков длинный ряд — огромный дуб восстал. И некий царь вещал внизу под сенью древа, И некий бог вверху в мученьях умирал. Но голосом души в смятенье и в испуге Вооз шептал: «Увы! Обманчив сонный бред. Я прожил более восьмидесяти лет И сына не имел, и нет моей подруги. От ложа мужнего ты взял ее, творец, И на твоем она теперь почиет ложе. Но, разлученные, мы с нею слиты все же: Она во мне жива, а я почти мертвец. Потомство от меня? Ужель поверю бреду? С мечтой о сыновьях проститься мне пора. Да, юность нам дарит чудесные утра, Из ночи день встает и празднует победу Но вот я одинок, мой вечер подошел, И, старец, я дрожу, как зимняя береза. К могиле клонится теперь душа Вооза, Как тянется к ручью на водопое вол». Так говорил Вооз, и в небосвод полночный Незрячий взор его был смутно устремлен. Как розы под собой не видит ясень мощный, У ног своих жены еще не чуял он.

***

Пока

Вооз дремал, совсем неподалеку Моавитянка Руфь легла, открывши грудь, И сладко маялась, и не могла уснуть, И с тайным трепетом ждала лучей востока. Вооз не знал, что Руфь у ног его легла, А Руфь не ведала, какой послужит цели. Отрадно и свежо дышали асфодели; По призрачным холмам текла ночная мгла. И ночь была — как ночь таинственного брака; Летящих ангелов в ней узнавался след: Казалось иногда — голубоватый свет, Похожий на крыло, выскальзывал из мрака. Дыханье спящего сливалось в темноте С журчаньем родников, глухим, едва заметным. Царила тишина. То было ранним летом, И лилии цвели на каждой высоте. Он спал. Она ждала и грезила. По склонам Порою звякали бубенчики скота; С небес великая сходила доброта; В такое время львы спускаются к затонам. И спал далекий Ур, и спал Еримадеф; Сверкали искры звезд, а полумесяц нежный И тонкий пламенел на пажити безбрежной. И, в неподвижности бессонной замерев, Моавитянка Руфь об этом вечном диве На миг задумалась: какой небесный жнец Работал здесь, устал и бросил под конец Блестящий этот серп на этой звездной ниве?

РЕЧЬ ГИГАНТА

Я вами побежден, но поглядите, боги: Я остаюсь горой, раскинувшей отроги; Для вас я — грудою лежащий темный прах, Но вы едва видны мне в бледных небесах. Что ж, существуйте, пусть. Я сплю. Вы, троглодиты, В чьем лопотании слепые мысли скрыты, Вы копошитесь там, в неразличимой тьме, Уже червей тая в инстинктах и в уме. Вы пресмыкаетесь перед могильной пастью, Но знайте, что сродни молитва соучастью; Что ж вам жалеть меня? Добыча ям глухих — Дрожите, жалкие, но за себя одних! А что Венера там, с глазами девки пьяной, Глупец кровавый Марс и злобная Диана Смеются надо мной иль хмуро морщат бровь; Что в небесах моих, где сумрак был, не кровь, Теперь Олимп торчит, ничтожный сгусток тени, Готовясь к подвигам распутств и преступлений, И верит, будто Пан, великий Пан, — сражен; Что сам Юпитер, туп, громами восхищен, Дал волю молниям, свободу аквилонам И глупого орла пустил летать над троном, — До этой суеты какое дело мне, Чей превосходит рост морскую глубь втройне? О люди, мне смешны боязни вашей путы; Все эти божества лишь выскочки и плуты; Ах, эта чернь, кого богами чтите вы, Разбойничала лишь средь звездной синевы, И горы, и леса, и тихие долины, — Все ими растлено с подножья до вершины. Мне это ведомо и, пав и недвижим, Величьем гибели я все ж мешаю им! О нет, я не боюсь! На их наскок единый Ответить я готов грохочущей лавиной! Зову ворами их, укравшими весь свет, И не хочу и знать — приятно им иль нет! Вам, люди, кажется, что боги в вечной злобе Меня, грозящего, навек замкнули в гробе, — Пусть; я забыл, я сплю; и безразлично мне, Юпитер молнию стремит ли в вышине. Есть флейта у меня; бродя по горной круче, Я оглашаю дол мелодией певучей, А боги пусть рычат и ропщут, — не боюсь! Кто может помышлять, что я хоть обернусь, Хоть взгляд один метну на них с утесов горных, Что испугаюсь я в глуби лесов просторных И хоть на миг прерву и песню и мечту, Заслышав тяжкий гром, дробящий высоту!

ТРИ СОТНИ

Xerxes ton Hellesponton ekeleuse triekosias epikesthai mastigi plegas.

(Ксеркс приказал дать Геллеспонту триста ударов плетьми.)

Геродот «Полимния».

1

АЗИЯ

Огромна Азия, чудовищна, дика; Она на прочий мир взирает свысока, И ей люба земля под темной ночи кровом. Она всегда была под деспотом суровым, Который правил мглой подвластных мрачных стран. Здесь — Киммерия, там — британский злой туман, Суровая зима и ледников лавины, В забытых небесах безвестные вершины, Простор безбрежных тундр под кровом снежных вьюг, Песками страшными засыпан знойный юг; Род человеческий в пустынной мгле затерян. Дофрины высоки, Кавказ никем не мерян, И Фулу дальнюю объемлет океан; Как тигр, давящий лань, гнетет ее вулкан. У полюса, где вран вещает хриплым зовом, Оркад архипелаг лежит пятном суровым, И мрачный океан, холодный и немой, Катит свои валы, окутанные тьмой. И целый мир гнетет Азийская корона: Ее могуществу неведомы препоны, Она — владычица всех стран и всех морей; Во мгле сокрыто все, что не подвластно ей, В пустынности песков, во власти аквилонов, Пароды стонут все в тисках ее законов Или дрожат в снегах, под гнетом вьюжных туч. Тревожит Азию один лишь светлый луч — Эллада! Если он окрепнет и воспрянет, — И в мире сумрачном светлей и легче станет. Трепещет Азия при мысли страшной той, И Тьма спешит гасить луч Света золотой.

2

ПЕРЕЧИСЛЕНИЕ

Едва забрезжил день, отправились походом. Чудовищный обоз предшествовал народам, Что, согнаны рукой сатрапов кое-как, Огромной армии составили костяк Назвать их имена, счесть вопли, лязги, звоны — Не все ль равно, что счесть полночной бури стоны? Различны нравы их, одежды, имена. Скиф, перед кем дрожат Европы племена, Идет совсем нагой. Его соперник хмурый, Макрон, покрыл главу, как шлемом, конской шкурой, И уши конские на лбу его торчат. Вот пафлагонцев рать шагает тяжко в ряд, Железом подковав из пестрой кожи боты, Их луки коротки, зато длинны их дроты. Дакиец, чьи цари ютятся в конурах, Раскраской боевой врагам внушают страх — Красны, черны, белы Отрядам Согдианы Предшествуя, идет большая обезьяна По имени Бегем. Бормочет ей шаман Невнятные слова. Вот эфиопских стран Идут сыны — гремят тамтамы, трубы, систры; Курчавы головы, шаги легки и быстры. Под тяжкою чалмой здесь шествует халдей, Фракиец, чье копье всех больше и острей, — В отрядах их несут Ареевых кумиров. Как перечислить всех — курносых тех соспиров, Лигийцев, что в грязи зловонной моют стан? Там саки, дадики, тьмы миков и парфян, Ларийцы темные, травой морской повиты, В доспехах эллинских ассурские гоплиты, Арфей и с ним Сидамн, болотных стран цари, И в шкурах коз — пустынь каспийских дикари, Что на огне костров оружье обжигают. Как воды, что в котле бурлят и закипают, Безмерная толпа вздувалась и росла, Как будто Азия на смертный бой вела Всю Африку, Восток весь страшный, многоликий. Шли нимы, чьи в бою наводят ужас клики, И сарды, воины тирренских южных стран, И мосхи, в колпаках, раскрасив пестро стан, И геты; и, ряды смыкая тяжким шагом, Бактрийцы во главе с Гистаспом, мудрым магом. Шла тибаренов рать — их род давно забыт, — Хохлами журавлей украсив каждый щит. Ливийцы черные под рев рогов шли бодро, Лишь узким пояском свои стянувши бедра: Отточенным мечом, изъятым из ножен, И парой дротиков был всяк вооружен, — Их род когда-то жил на берегах Стримона. Аброды дикие, без веры и закона, Имели только лук и каменный чекан. Гандары, что разрез глаз красили в шафран, Сирийцы смуглые, закованные в брони. Вдали ревел гобой, бил гонг и ржали кони: То абиссинских гор, Нумидии степей Неслися воины на спинах лошадей, Перед которыми и молнии ленивы. Лидийцы в шлемах шли, и веяли их гривы; Колонны стройные воинственных гиркан Вел вавилонский князь, могучий Мегапан. Отряды двигались милийцев белокурых, Что чтили набожно своих кумиров хмурых; Офира горцы шли — стоит вершина та За гранями морей; шли уроженцы Фта — Реки, что с дальних гор, где пахнут асфодели, Течет, как бы в тисках, по дикой горной щели — Там не разъехаться и паре колесниц. Шли гуры, чья страна, вблизи земных границ, В извечной тьме лежит; раджи, князья индийцев, В расшитых сапогах, как шейхи нумидийцев. Их предводителем Артан великий был, Сын Арты старого, кого Камбиз любил Так, что воздвиг ему чертог из сердолика. Сагастов рать неслась, сынов пустыни дикой; Все их оружие — один аркан льняной. Шли легионы в ряд с разнузданной ордой; Громада страшная их здесь соединила — Нагих и латников. Эндорская сивилла, Угрозы бормоча, влачилася в цепях. Верблюды

и слоны коням внушали страх. Арабы смуглые держались в отдаленье. За ними двигалось ста колымаг скопленье — С добычею, горой наваленной, обоз, Ослами дикими влеком был каждый воз. Огромная орда — сброд разношерстный, дикий, — Которую согнал царь Персии великий, Росла, как снежный ком, ревела, как Борей, Под игом двадцати безжалостных вождей. Войска вел Артаферн, князь твердый и лукавый, А Ксеркс, великий царь, слал всех на бой кровавый. И сей людской поток, кошмарный точно сон, В сверканье плыл мечей, пик, панцирей, знамен: Лавины всадников на стременах высоких, Несчетные ряды воителей жестоких. Скопленья страшные разнузданных людей Без перерыва шли семь дней и семь ночей, Катились, мрачные, как воды Флегетона, Как тучи черные; людские два мильона, Гонимы палками, вздувались и текли.

3

ГВАРДИЯ

И хоть бесчисленных солдат прислать смогли Царю Содом и Кипр, Сибарис, Ниневия, Лишь в армию вошли скопления такие: Ведь армия — толпа; она поет, свистит, Но гвардия всегда хранит свой строгий вид, Молчит, как все молчат в святилище, во храме. Безмолвно шел вперед блестящими рядами, Как строй могучих львов, «Бессмертных» легион. Кто смог бы описать всю роскошь их знамен, Расшитых золотом, фигурами драконов? Сераля царского скрипел обоз фургонов, И, ощетинившись железом длинных пик, Шел евнухов отряд — их вел скопец-старик. Вослед шли палачи, закутанные в ткани, Неся орудия немыслимых терзаний, Котлы, где клокотал, как ад, горячий вар. За ними двигались тьмы шлемов, митр, тиар, Сверкая на главах мидян и персов важных: То «Десять тысяч» шли, могучих и отважных. Пред строем их Алфей премудрый выступал, Что ведал все пути, но трепета не знал. Не ведая узды и не страшась погони, Священных табунов пред ними ржали кони. Отборной конницы четыреста полков Шли под командою владетельных царьков, Одетые в меха и платье дорогое, Склонив перед царем оружье золотое, Сверкая красотой, как ясная заря. Жрецы несли сосуд, в котором для царя Священный пресный хлеб пекла сама царица; И белых шесть коней влачили колесницу, Где восседал сам царь. Он был один, как бог: Кто, смертный, разделить посмел бы с ним чертог? Гобои славили властителя полмира. Созвездья в глубине полночного эфира, — Что светят, как в лесу пресветлых рой дриад, — Все факелы небес: Арктур, гнездо Плеяд, Цефей и Сириус, трехсвечник Ориона, Овен, Стрелец и Лев, извивы Скорпиона, Кастор, бегущий вспять, Поллукс, грядущий к нам, — Вся эта груда солнц, известных лишь богам, Не ярче в небесах блистала и сверкала, Чем эта гвардия, что грозно охраняла Великого царя полдневный сладкий сон.

4

ЦАРЬ

Недостижим, могуч, дремал на троне он. Очнувшись и зевнув, он вопрошал, сонливый: «Уж поздно?» Артабан, его наперсник льстивый, Ответствовал ему: «Царь светлых Экбатан, Где осеняет бог священных рек платан! Нещаден солнца зной, до вечера далеко. Спи, почивай пока, наш властелин высокий, Тем временем твои я перечту войска, Подобные орлам, летящим в облака. Спи!» И пока царю он исчислял знамена Почти всех стран земли, дремал тот утомленно, И мерно двигался царя подвижный трон, — По фивским образцам он был сооружен. Вельможа Патирамф был при царе возницей. И сотни тысяч шли за царской колесницей, И тяжкой тысячей — военные слоны. Шло войско, искривясь как юный серп луны, И замыкал его стрелец, бастард Мардоний. Столь был неизмерим поток людей и коней, Что за день выпил всю реку Скамандр до дна. И где он проходил — пылала вся страна, Царили глад и мор, кровавая расправа. Переходили Инд, как жалкую канаву: Все рассчитал, все знал премудрый Артабан. К тому ж похода план был Гермецидом дан, Что был высоко чтим народами Востока. Покинув Лидию, дошли до вод потока По имени Каик, и града древних Фив, И Фивы новые прошли, затем, вступив На бесконечную песчаную равнину, Где Иды маяком служила им вершина, Узрели Арарат, где Ноев стал ковчег. По двадцать стадий в день свершала свой пробег Лихая конница, пехота — половину. Пройдя во Фригии Галисскую долину, Увидели Меандр, извилистый поток, Где кожу Аполлон в Келенах раз совлек С сатира Марсия, — безжалостно жестокий, — И, в назиданье всем, воздел на шест высокий. Колосс, Минервы град, увидели полки, Где скрылось под землей течение реки; Минули Кидр, где Крез-тиран царил когда-то, Анан, где соль в прудах рождается богато, Увидели Канос, ужасный как Эреб, Но обошли его. Достигли Каллатеб, Где псов Дианы лай порою слышен злобный, Где пчелам жители усердием подобны И собирают мед, пахучий точно нард. На следующий день, достигнув гордых Сард, С гонцом послали весть, чтоб эллины дрожали И к ужину царя уже в Элладе ждали. Затем, пройдя Афон, где вечно гром гремит, Пришли к реке Санос, где был канал прорыт От самой той реки к Аканфскому заливу. И вот, придя на брег, где вечно и тоскливо Ужасный знойный ветр из Африки гудит, Близ Абидосских стен, от Сеста до Медит, Воздвигли страшный мост на тысячах понтонов — Тир дал канаты, лес; тростник — край фараонов. Тот мост мог дать проход всем армиям земным. Но вот однажды в ночь, как от пожара дым, Нашла громада туч, заняв полнебосклона, И заревел самум — стократ страшней циклона, Нагнал на мост валов разнузданный потоп, Понтоны разметал, рвал вязь цепей и строп, В Эвксинский Понт погнал теченье Геллеспонта И море бревнами покрыл до горизонта. Все было кончено. И грозный царь, вспылив, Воскликнул: «Берегись, противник мой пролив! Ты — бездна, я — гора! И я с тобой поспорю!» И триста приказал плетей он всыпать морю. Ударом каждым их Нептун был уязвлен. Разгневан и могуч, поднял трезубец он — И каждый тот удар стал воином. Обиду Отмстить велел Нептун вождю их Леониду, Элладу защищать на бой благословил — И доблесть их узнал царь Ксеркс у Фермопил.

ГИДРА

Когда отважный Хиль, что сыном Санчи был, Скитальцем прозванный, объехавший полмира, Достиг краев, где был властителем Рамиро, — Копье он вдруг занес, забрало опустил: Он гидру увидал. В траве она дремала, Ужасная на вид — таких чудовищ мало! «Я здесь!» — промолвил он и меч свой обнажил. «С кем собираешься помериться ты силой? — Свиваясь кольцами, стоглавая спросила. — Кого ты ищешь, Хиль, свою оставив мать? Меня иль короля — тирана и вампира?» — «Ищу чудовище». — «Ну, так спеши к Рамиро!» И гидра улеглась, чтоб снова задремать.

"Едва лишь Сид успел вступить в Хенералиф, "

Едва лишь Сид успел вступить в Хенералиф, Свершилось должное: им был сражен халиф — Халиф Огрул, гроза народов непокорных. Он, Сид Кампеадор, с огнем в зеницах черных, С душою пламенной, с железным кулаком, Шел к цели напрямик: халиф пал под клинком. Сид вышел из дворца один, спокоен, ясен. Пред ним, убийцею, который был прекрасен, Пред избавителем — всяк трепетно поник. Вдруг подошел Меднат, ученейший старик, Что был толковником священных строк корана И по ночам глядел на луч Альдебарана. Спросил он: «Сид, скажи, кого ты повстречал?» — «Я встретил молнию». — «Да, да, я это знал, — Сказал мудрец. — Она сама мне говорила. На башню я взошел молиться. Вдруг явила Мне лик свой молния, пронзая небосклон: «Я здесь: меня призвал народа скорбный стон На князя злобного, — столь велика обида; Но я лечу назад: я повстречала Сида».

РОМАНСЕРО СИД

1

ПРИБЫТИЕ КОРОЛЯ

Вы мне по пояс. Гордый властью, Вы так надменны на коне. Король мой, вы малы, к несчастью, Но Сид зато велик вдвойне. Вы, мой порог переступая, На башни кинув робкий взор, Дрожите, как трава степная, — Король, вам нашептали вздор. Не предают мои бойницы, Измене вход сюда закрыт; С улыбкой смотрит луч денницы На дом, где обитает Сид. Бездушны замка бастионы, Но дух владельца в них живет. Зубцы украсил плющ зеленый, Как честь украсила мой род. В тени лесов моих душистых Еще не знал пришелец бед. Под этой кровлей, в гнездах мшистых, И стебелька чужого нет, Но каждый путник, кто б он ни был Еврей иль мавр, король, эмир, — Когда он в замок Сида прибыл, Находит пищу, сон и мир. Я Сид, пряма моя дорога, И совесть я не продаю. Я лишь во власть живого бога Живую душу отдаю. По вашей милости я нищий, Хоть кровь я часто лил за вас. Король, вы гость в моем жилище! Я вас не звал, но — в добрый час!