Том 13. Стихотворения

Гюго Виктор

28 июля 1847

"Ваш удел — вдохновенье, собратья-поэты "

Ваш удел — вдохновенье, собратья-поэты. Вы поете, звеня, И сопутствуют вам зоревые расцветы До последнего дня! Увлекает поэзия вас на высоты И за грани времен; Юность — это Платон, собирающий соты, Старость — Анакреон! Так летайте, порхайте, поэты благие — Вам пристало оно; Распевайте погромче свои неземные Песни радости… Но Если вам хоть крылом доведется коснуться Хаотических бурь, Где и смерть, и беда, и размах революций, То забудьте лазурь. Позабудьте любовь, позабудьте мечтанья И отдайте сердца Беззаветным стремленьям, людскому страданью И борьбе до конца. Человеческий род за шесть тысячелетий Поднял к небу чело И воспрянул на бой, чтоб низвергнуть на свете Вековечное зло. Кто с великой семьею мятежников спаян, Кто познал скорбь и гнев, Не малиновкой в небе зальется пускай он, — Пусть рычит словно лев.

18 апреля 1854

СМЕХ

Да, право осмеять — всецело за Грядущим. Не следует шутить со смехом всемогущим! Зевес Карающий! Смеющийся Зевес! Последний мне

страшней: он стоит митральез. Взрыв смеха обратит исчадья ночи в бегство, Педантов дразнит он, не терпит буквоедства. При случае ушам ослиным надерзит: Он против ползанья, он с теми, кто парит. Венчанные гробы, протухшие кумиры, Сосущие народ священники-вампиры, Законы сгнившие — он видит все и всех, И чем светлее день, тем беспощадней смех. Он обличит алтарь, где, речь ведя о боге, Оправдывает поп бесстыдные налоги. Искусство он ведет на светлый, гордый путь, И Терамен его не в силах обмануть. Надутой скуке он платить не хочет дани. Когда, ружьем Шаспо растроган до рыданий, Воинственный Тартюф хватает в руки нож, Смех говорит ему: «Не пыжься, пропадешь!» В его присутствии любые лжеученья, Как пыль, уносятся под ветром просвещенья. Без удержу дарит своим вниманьем он Судей неправедных, монархов без корон. Бичуемые им авгуры горько плачут. Он наберется сил и мир переиначит: Став пулей, искрою, снарядом, он гвоздит Всех отстающих, всех, кто ноги волочит, Кто Завтра, юное дитя, надежду нашу, Меняет на Вчера, почтенного папашу. Вот так из поезда летящего смешон Влекомый клячами скрипучий фаэтон.

22 ноября 1867

"Мадзини Тьер язвит, Питт колет Вашингтона. "

Мадзини Тьер язвит, Питт колет Вашингтона. Низару Ювенал — остряк дурного тона, И Планша вынудил пожать плечом Шекспир. Покуда пар еще не покорил весь мир, Язвили Фультона педанты. Было время: Пулье звездой блистал в зените академий И электрический звал чушью телеграф. Тупица острый ум всегда гнетет, поправ. Кто смотрит только вниз, тот Гималаи втайне Готов презреть. Лазурь — провал небес бескрайний, Колодезь черных гроз — не нужен простакам, Вовек не знающим, где мы витаем там, Отвергшим Эйлера и Ньютона, дорогу Долбящим палкою, боясь поставить ногу. Как близорукому прибавить зренья, чтоб Любил он звездный взор суровых Каллиоп, С Парнаса мерящих глубь бездны бесконечной? Эсхил блуждающий и Дант, изгнанник вечный, Лишь болтуны: померк у них в изгнанье взор. Терзанья Иова для мещанина — вздор: Ведь лишь бездарностям с их завистью презренной Доступен «здравый смысл», сей дар судьбы священный. В супруги евнуха себе берет толпа. Затылки всякого рубаки и попа Пред кем склоняются без спора? Пред Мидасом, С которым шепчутся зоилы хриплым басом. Исайя, в городах отверженных бродя, Вкруг чует ненависть, ни разу не найдя Души, понявшей гнев его души великой. Корнель скитается средь ругани и крика, И свора жадная на Мильтона рычит. Кто, будучи пустым, величествен на вид, Тот восхитит всегда завистников и франтов — Псов, волчью стать свою хранящих для талантов. Глядите, как они Гомера грызть бегут! Как ими идиот прославлен или шут, Тот нуль напыщенный, кто в данное мгновенье Ханжей и солдатню привел в повиновенье! Довольно, чтоб кретин «персоной» был одет, Чтоб молодой сухарь казался зрелых лет, Чтоб мудрое хранил молчание тупица, — Их станут уважать. Те, кем молва творится, Кто «имена» плодят и губят в наши дни, Их сиплым голосом, уставшим от ругни, Прославят; знают ведь, что так верней сражаться: Великих высмеяв, глупцами восторгаться. Добро творите вы, — на вас пойдут войной; И, бог весть почему, любой пошляк тупой Впадает в бешенство, завидя вдруг пророка.

***

Вниз, в бездну глянуть, риф приметить издалека Ошибка. Ты велик? Ну, значит, ты смешон. Пигмей собою горд: Геракла мерит он, И мирмидонянин титана отрицает. И каждый исполин, что небо подпирает, Всю Лилипутию, край муравьев, смешит. Горбатый коротыш, храня надменный вид, Доволен: горб ему, хотя и полновесный, Не тяжелее, чем Атланту свод небесный! Гиганту — ровня он. Чем лучше тот? Нет слов: Свой груз у каждого. Ворота на засов И ставни на запор, чтоб истина и разум В твой угол, буржуа, не ворвались бы разом! Ученый человек, степенный человек, Страшись: готовится стремительный набег Умов и светочей на дом твой с дверью узкой, Где ночь в цепях томит твой жалкий дух моллюска. Жить страшно: прозябать куда спокойней тут. Захлопнись, устрица, коль книгу развернут. Достаточно словцу лечь в душу, чтобы это Разверзло бездну в ней, залив потоком света. Глупцам невежество — всегда приют и дом. Не смей читать, — не то не будешь дураком, Как должно. Гусь хромой гогочет, весь сияя. Надменность, как павлин, глазастый хвост взметая, Им лишь красуется, но вовсе не глядит. Вот так и лжемудрец свой пышный хвост влачит, Хвост любит, чтит его, как нечто неземное, И множит спесь ему, а тупоумье — вдвое. То — скопище глупцов, кортеж тупых писак. И злостный идиот, заносчивый дурак, Будь он церковником иль мужем государства, Без знаний знает все и видит лишь коварство В твореньях гения. Что для Гизо Вольтер? Потише, Мирабо! Дантон, молчать! Пример Нахала — Галилей, кто утверждал облыжно, Что вертится земля, а солнце неподвижно! Кого не раздражит Колумб, другой нахал, Кто вздорную мечту — Америку — искал?! Бьют их, мечтателей, взывая к богу хором. Попы и короли, гордящиеся вздором, Всех этих байбаков тяжелых легион — Негодованья полн на тех, кто вдохновлен, Над кем безвластна ложь, бессильно отрицанье, Чей мощный голос тьму приводит в содроганье. Прочь их, бунтовщиков, любовников зари!..

***

Мыслитель, пламенем сжигаемый внутри, Поэт, пророк, фантаст упрямый — понимают, Что милосердия вселенная не знает, — Зато вовеки в ней неправосудья нет! Земные судьбы им являют горний свет — Как отражение надмирной тайны вечной. Вот почему их взор — там, в дали бесконечной! Вот почему, лучом познанья ослеплен, Дар ясновиденья приобретает он. Но только лишь взойдет над нашим миром темным Светило дивное и в хаосе огромном Величие души позволит разглядеть; Лишь златогривый зверь порвет ночную сеть; Лишь солнце пышное, пурпурный сгусток зноя, В личине молнийной, пугая и покоя, Возникнет, уравняв блистательным лучом Травинку, и хребты, и моря окоем, И жуткие леса, где песен вьется стая; Лишь, все плодотворя, рождая, завершая, Своею тайною загадки разъясня, Затмив созвездия, дав безднам светы дня, Дав сердцу веровать и разуму молиться, Как добрый труженик начнет оно трудиться; За светоносный труд лишь примется оно, Первопричиною предвечной рождено, И небо осветит — виденье голубое, И кинет сноп лучей, пловцов в ночном прибое, Быстрее молнии летящих с высоты, — И тотчас назовут слепца орломкроты.

28 апреля 1876

"Таков закон: Вейо живет, шельмец, и пишет, "

Таков закон: Вейо живет, шельмец, и пишет, Живут Низар, Барбе; и Планш — не сон, он дышит; Фрерон Вольтера ест; и кто-то, имя рек, Мильтона уязвил. Развязный человек, Какой-то Чакко лез в собратья к Алигьери; Как плесень, де Визе разросся на Мольере, А на Шекспире — Грин. Там, в ясной синеве, В короне солнечной на гордой голове, Со смертью ставшие лишь более живыми, Живут великие, чье пламенное имя Горит немеркнущей зарей, — но вечно к ним Пристроится и тот, кто мал и невидим. Не исключает тли сияние полудня; У славы

есть жучок, ее тревожат зудни; Медузу скользкую, вскипев, несет волна; Есть на певца Зоил, на бога — Сатана; Великих высота от грязи не спасала. Не удивило бы меня, друзья, нимало, Когда бы ангел к нам сошел и возвестил, Что расплодились вши на теле у светил.

Париж, 20 сентября 1874

"Ты, ясный ум иль мощный гений, "

Ты, ясный ум иль мощный гений, Окрепший в славе иль в тиши, Влюбленный в остроту сомнений Иль в высоту своей души! Ты, ставший сам, богач и нищий, Своею повседневной пищей, Своей единственной звездой, И поношением и верой, Зарей и облаком, пещерой И грозным львом в пещере той! Пусть век твой — сумрак или буря, Отрепья, саван, вой химер, — Ступай! Что стал, главу понуря? Дант одинок, и наг Гомер, — Иди! Пусть хлябь на хляби хлынет, Пусть в ужасе толпа застынет, — Ты чист душой: расправь же грудь, Верши свое большое дело! Средь подлецов прямой и смелый, Иди, живым средь мертвых будь! Бывает, дух, изнемогая, Смирится под своим ярмом: Дрожат нагие, лед лобзая, И дорожат слепцы бельмом; Встает ущерба призрак вещий; Мельчают, убывая, вещи, Мельчают люди наконец! Повсюду мертвенность и тленье… Так наступает вырожденье Бесстрастных и тупых сердец. Народом иногда (что сталось С Элладой, Римом?) в некий день Овладевает вдруг усталость, Ему нести величье лень. «Довольно, — скажет он, — Ахиллов, Солонов, Брутов и Эсхилов! Героев светлых хватит с нас, Чья историческая слава, Как мост гигантов величавый, В лазурь, сверкая, вознеслась! Нам в Пантеонах, Парфенонах, Нам в Пропилеях проку нет, В челах, звездами озаренных… Нам лишь бы не простыл обед! Что нам история? Восславим Тот пир, что мы сегодня правим, Скрыв черных преступлений след! Пусть, розовым венком играя, Нам пляшет женщина нагая, На ножку нацепив браслет!.. Мы — атеисты-неофиты, Наш новый дух неповторим; В Афинах пусть живут Терситы, Пусть Давы населяют Рим! Победа, дряхлая старуха, Пусть доживает век стряпухой, Мы покорять не мыслим мир. Нам пламень Прометея нужен, Чтобы сварить горячий ужин, Задать Тримальхионов пир». И вот народ, вчера великий, Стал хил; могила перед ним Раскрыла жадно пасть: безликий, Он сер и стелется как дым. Лютея, ночь осатанела, Судьбу и души тьмой одела, Укрыла вороватый шаг. Толпа спит, ест, поет, хлопочет В низкопоклонстве. И не хочет Заря рассеять этот мрак. Увидев, что бескрыл мужчина, Тоскует гордая жена И мучится стыдом за сына, Которого родить должна. В такой вот смутный час, мыслитель, Встань на борьбу! Неси, воитель, Неси для тех, в ком веры нет, Пред кем без славы даль убога, Чей мир уныл и пуст без бога, Идеи неугасный свет! Когда в расчетливости грубой Погряз и закоснел твой век, Воспрянь! В безвременье сугубо Велик великий человек. Ты видел, посреди развалин, Как величав, хоть и печален, Колонн несокрушенный ряд? Поверженные великаны, Когда лежат, — они титаны, Когда над павшими стоят!

Отвиль-Хауз, 10 июня 1870

" Сквозь дождевую сеть сиял закат, печален. "

Сквозь дождевую сеть сиял закат, печален. Как золотой фронтон классических развалин, Дуб шелестел листвой. Даль моря в клубах волн у края небосклона Казалась мраморной поверженной колонной, Зеленой и витой. Волна, кипя, неслась, как в пене кобылица, И отблеск чьих-то глаз светился, как зарница, В небесной глубине. Шли без числа валы, бежали в вечной смене, И гулом колесниц на сумрачной арене Их шум казался мне. Пучина темноты! Там Прометеи в безднах Таятся, духи тьмы кишат в мирах надзвездных. О небо-океан, Титанов скрыло ты в своих глубинах вечных, И сколько гениев в просторах бесконечных Я вижу сквозь туман. Привет тебе, о жизнь, о ночь, о сфинкс-загадка, Душа всемирная, с тобой слиянье сладко, Я верю глубоко, Мне в лоно вечности отрадно погрузиться, Мне в безднах полночи — как в темной чаще птице Привольно и легко! В непостижимое стремлюсь проникнуть взором: Мудрец и праведный запятнан наговором, Закрыты небеса. К добру слепому зло пристроилось слугою. Но вижу с радостью: под дверью роковою — Сиянья полоса.

Я РАБОТАЮ

Друзья, я вновь взялся за свой любимый труд, Меня уже давно перо с бумагой ждут; Вот я пишу стихи, отрывки для романа, Пытаюсь, как могу, уйти от зла, обмана, От эгоизма, лжи, и слышу все ясней: Слов зыбких океан шумит в душе моей. Значенье слова «труд» прекрасно и глубоко, В нем жизнь рабочего и заповедь пророка! Труд — наш священный долг, хвала ему и честь! Он принуждение, но в нем и воля есть. Поденщики труда сурового свободны. Зачем тебе, мудрец, раздумывать бесплодно, Забыв про все дела, мысль в слово воплощать И беспредельное в предельное вмещать? Романы! Что нам в них? Что нам стихов звучанье, И фразы громкие, и темных бездн зиянье, Все тайны, жизнь и смерть, неведомый закон Произрастания лесов, людских племен, И гробовая сень, что скрыла царства мира, Жизнь человечества, загадка, что Шекспира Терзала и куда вперял пытливый взгляд Тацит, историю творя, и Данте — «Ад». К чему искусство, стиль, все формы, все затеи, Строфа Горация, Лукреция спондеи, Все те, кто жар души в звучанье слов вложил: Исайя, Пиндар, Плавт, Амос, Софокл, Эсхил, — Все то, что делает наш род людской великим? Как я устал внимать таким сужденьям диким, Нелепых доводов мне ль не знаком трезвон! Я сам на колесе искусства Иксион. Пишу я… Но про что? Про все. Ведь размышленье — Та дверь широкая, куда без промедленья Заходят путники: и мысль, и долг, и честь, И доблесть, скорбь — и всем приют в жилище есть. Я вижу вечный день, там, в вышине, горящий (О, как земля мала, коль в небо смотришь чаще), И мертвым отдаю я — жертва многих бед — Всю силу памяти, свободной от сует! Работать, размышлять, друзья, моя отрада… Глубокий мир души нисходит, как награда, К израненным, но все ж пытающимся жить И думать более, чтоб менее грустить. …И жизни мировой я чувствую дыханье, И видно мне вдали грядущих дней сиянье — Сиянье горнее над пеленою тьмы. Вновь силы черпаем в таких мечтаньях мы! О, радость — ощутить, что становлюсь пророком! О труд, великий труд, в слиянии глубоком Усилье, и мечта, и бремя, и порыв! Послушен зову ты, усерден и ретив, Являешься зажечь в нас доблестное рвенье, И, крыльями взмахнув, в стремительном движенье Страданья разорвав, как темный свод ветвей, Ты нас уносишь ввысь, в безбрежный мир лучей, Вдаль от земли, от зла, от лжи и от порока, — Орел, что зова ждет, таясь в тени до срока.

POST SCRIPTUM

. . . . . . . . Ты говоришь мне, друг: «Отверженных» закончи»… Чтоб книга зрелая была завершена, Свобода мышленья писателю нужна. Коль целый мир в душе все ярче, ощутимей, Могу ли думать я о иезуитах, Риме, О всех Фоше, Моле, о Бонапарте, друг? Верни просторы мне и неба звездный круг, Уединенье, лес, безмолвием одетый… Как совместить меж звезд парящего поэта С трибуном яростным, когтящим Шангарнье, Орла в безбрежности — и ястреба в войне?