Том 15. Дела и речи
Шрифт:
Это объятие двух городов-матерей великолепно. Это объятие двух идей. Не может быть ничего более волнующего и более ободряющего. Рим и Париж, братающиеся в священном демократическом единении, — это превосходно. Ваши торжества подчеркнут все значение этой встречи. Авиньон, город пап и город народа, — звено, связующее обе столицы в прошлом и настоящем.
Все мы считаем, что вы, граждане Воклюза, отлично представляете нас на этом национальном празднике двух наций. Вы достойны приветствовать Италию от имени Франции.
Так вырисовываются контуры величественной Федеративной республики континента. Этими чудесными слияниями народов начинается создание Соединенных Штатов Европы.
Петрарка
Петрарка являет собой один из редких примеров счастливого поэта. Он был понят при жизни — преимущество, которого не имели ни Гомер, ни Эсхил, ни Шекспир. На него не клеветали, его не освистывали, в него не бросали камни. Петрарке на этой земле воздавались все почести: уважение пап, восхищение народов, дождь цветов на улицах, по которым он проходил, золотые лавры на челе, подобно императору, место в Капитолии, подобно богу. Скажем мужественно всю правду — ему недоставало скорби. Я предпочитаю этой пурпурной мантии посох странствующего Алигьери. Петрарке недостает того трагического, что возносит величие поэтов на некую темную вершину, всегда обозначавшую высшее проявление гения. Ему недостает оскорблений, траура, поношений, преследований. Слава Данте превосходит славу Петрарки, так же как изгнание превосходит триумф.
Виктор Гюго.
ВМЕСТО ВОПРОСА О МИРЕ — ВОПРОС О ВОЙНЕ
Участникам Женевского конгресса мира
Париж, 4 сентября 1874
Дорогие сограждане по Европейской республике!
Вам было угодно пожелать моего присутствия на вашем конгрессе в Женеве. К сожалению, я не могу воспользоваться столь почетным для меня приглашением. Если бы в этот час, находясь с вами, я мог произнести несколько слов, то к оговоркам, высказанным мною пять лет тому назад на конгрессе в Лозанне по поводу великой проблемы всеобщего мира, я добавил бы и, полагаю, не встретил бы возражений с вашей стороны, некоторые новые оговорки.
То, что тогда было злом, сегодня стало бедствием; произошло опасное обострение; вопрос о мире осложнен огромной загадкой войны.
Правильность поговорки «quidquid delirant reges…» [48] подтвердилась вновь.
Отброшены все мысли о братстве; надежда сменилась угрозой; перед нами ряд катастроф, порождающих друг друга, и нельзя не изучить их досконально; надо дойти до самого конца цепи.
Эту цепь ковали два человека: Луи Бонапарт и Вильгельм, оба — подставные лица, ибо за спиной Вильгельма — Бисмарк, а за спиной Луи Бонапарта — Макьявелли. Логику жестоких фактов опровергнуть невозможно: деспотизм стал иным, он обрел новое качество. Он переместился и укрепился; военная империя привела к империи готической и из Франции перекочевала в Германию. Именно в ней сейчас корень зла. Все, что было создано, должно быть разрушено. Это страшно, но необходимо. Между будущим и нами — роковая преграда. Теперь нельзя достигнуть мира иначе, как ценой потрясений и неумолимой борьбы. Мир, увы, это по-прежнему — будущее, но это уже не настоящее. Вся суть нынешнего положения — мрачная и глухая ненависть.
48
Начало
Ненависть за полученную пощечину.
Кто же получил пощечину? Весь мир! Ударили Францию, но краска стыда залила лицо всех народов. Это оскорбление, нанесенное матери. Отсюда ненависть.
Ненависть побежденных к победителям; стародавняя и вечная ненависть; ненависть народов к королям, ибо короли — это победители, одержавшие победу над народами: ненависть эта взаимна, и нет иного выхода, кроме поединка.
Поединок между двумя народами? Нет: Франция и Германия — сестры; то будет поединок двух принципов — Республики и Империи.
Вопрос поставлен так: с одной стороны германская монархия, с другой — Соединенные Штаты Европы; столкновение обоих принципов неизбежно; и уже теперь можно различить в далеком будущем оба фронта этой битвы: с одной стороны — все королевства, с другой — все отечества.
Пусть этот ужасный поединок не состоится возможно дольше! Пусть будет найдено иное решение! Если начнется великая битва, то с обеих сторон будут, увы, люди. Горестный конфликт! Какое испытание для рода человеческого! Франция не может напасть на какой-нибудь народ, не став братоубийцей; ни один народ не может напасть на Францию, не став отцеубийцей. Сердце сжимается от невыразимой боли!
Мы, зачинатели будущих событий, хотели бы иного исхода; но обстоятельства нам не подвластны; они ведут к той же цели, к которой стремимся и мы, но иными средствами. Там, где мы применили бы мирные средства, они применяют войну. По неведомым причинам они предпочитают жестокую борьбу. То, что мы решили бы полюбовно, они решают насилием. Даже провидению свойственна грубость.
Но философ не может не быть глубоко опечален всем этим.
Он с горечью отмечает сцепление фактов, их неотвратимость, их роковую неизбежность. Отрицать их он не может. И у катастроф есть свои алгебраические законы.
Изложим эти факты в нескольких словах.
Францию умалили. В этот час она ранена вдвойне: изувечена ее территория, уязвлена ее честь. Она не может примириться с этим. К Седану нельзя привыкнуть. С этим нельзя примириться, так же как нельзя примириться с отторжением Меца и Страсбурга.
Война 1870 года началась с западни и завершилась насилием. Те, кто наносил удар, не предвидели контрудара. В этом ошибка государственных деятелей. Победа вскружила им головы. Ослепленные силой не видят права. А Франция имеет право и на Эльзас и на Лотарингию. Почему? Да потому, что Эльзас и Лотарингия имеют право на Францию. Потому, что народы имеют право на свет, а не на мрак. Теперь все исходит от Германии. Нужно восстановить нарушенное равновесие. Встревоженные народы чувствуют это. Отсюда всеобщее неблагополучие. Как я уже говорил в Бордо, после Парижского договора человечество перестало спокойно спать.
Мир не может согласиться с умалением Франции. Солидарность народов, которая могла бы обеспечить мир, приведет к войне. Франция в известном смысле принадлежит человечеству. Она принадлежит всем, как некогда Рим, как некогда Афины. Надо неустанно твердить об этом. Посмотрите, как ярко проявилась солидарность с нами! В день, когда Франция должна была уплатить пять миллиардов, мир предложил ей сорок пять. Это больше чем признак доверия — это признак цивилизации. Мы уплатили пять миллиардов, а Берлин не стал богаче, да и Париж не обеднел. Почему? Потому что Париж необходим, а Берлин — нет. Лишь тот богат, кто полезен.