Том 17. Джимми Питт и другие
Шрифт:
У вас могло сложиться впечатление, что я не люблю телевидение. Ну, нет. Конечно, это редкостная мерзопакость (кроме бокса по пятницам), но я бы ее вынес, если (я говорю: «если»!) мне не приходилось бы выступать самому.
О, как часто это бывает! Выпустишь новую книгу — и пожалуйста. Звонят из издательства и коротко сообщают, что передача — в понедельник, в 8.30 (программа «Только для слабоумных»), во вторник, 9.15 («Оставь мозги на вешалке»), а также в четверг, 7.35 («Жизнь среди кретинов»).
Казалось бы, Америка любит
Писатели, как правило, некрасивы. Чтобы в этом убедиться, пойдите на литературный банкет. Там будут высокие творцы, маленькие, толстые, тонкие; но всех без исключения брезгливо отверг бы самый неприхотливый стервятник. Редко, очень редко встретишь самое отдаленное сходство с человекообразными.
Радио — дело другое. Голос у меня приятный, мелодичный, а то и глубокий. Не захочешь, а потратишь на книгу 3 доллара 50 центов. Но не дай Господь меня увидеть.
Я слабоумен с детства, а потому пишу книги, которые, по мнению читателей, мог бы написать веселый, хотя и несколько отсталый юнец. «Посмотрим, — говорят они, — посмотрим на молодое поколение!» И что же? На экране появляется старик. Лысина припудрена мукой для оладьев, чтобы не слишком блестела. Ноги-руки дергаются, словно у гальванизированной лягушки. Надо ли удивляться, если через месяц-другой я узнаю, что книга не очень хорошо расходится? Американские покупатели все, как один, решают не тратить деньги зря, и я их понимаю. Я бы пенсом не рискнул ради субъекта, который так выглядит на телеэкране.
Просто не понимаю, зачем на писателей смотреть. Каждый день, в каждой газетной колонке помещают фотографию автора. Заметьте, Уолтер Уинчел, прекрасный журналист, этого не допускал, хотя именно он приятен с виду (как и я в молодости).
То-то и плохо, что меня поздно поймали. Какой-то поэт сказал: «О, Господи, замедли мирозданье / и удержи мои младые лета!» Нет, не совсем младые, а года с 1906-го. Я был вполне ничего, стройный такой, с волосами. Вот и показывали бы миллионам зрителей, тем более, что я бы только радовался. Теперь — дело другое, я уже не тот; и потому мгновенно отвечаю субъекту из издательства:
— Простите, ради всего святого! Уезжаю в Калифорнию.
Дай ей Бог, Калифорнии. Журналисты, и те знают, что оттуда человека не вытянешь. Заодно и престиж растет. «Этот Вудхауз просто живет в Голливуде», — говорят одни. «Да, — отвечают им другие, — спрос на него немалый». — «Странно, что фамилии нет в титрах» — не унимаются первые — «Пишет под разными псевдонимами, — объясняют вторые. — Можно представить, сколько у него денег!..»
XVII
ДЕВИЦА В КУПАЛЬНОМ КОСТЮМЕ
Всякий, кто любит писателей (а, кроме пекинесов, они — самые привязчивые и приятные из домашних животных), заметил, я думаю, как их, бедняжек, мало. Когда-то Лондон кишел ими. Мы встречали их кучками в любом издательстве, куда бы случайно ни зашли. Их присутствие украшало и первый, и второй антракт любой премьеры, что же до таких мест, как Челси или Блумсбери, приходилось смотреть под ноги, чтобы на них не наступить.
А что теперь?
Проверьте сами. Уильям Шекспир… Когда его в последний раз видели? Перси Б. Шелли… Что с Перси? Диккенс, Теккерей, Троллоп, Мартин Таппер… Где они? Их нет.
Иногда мне рассказывают страшные истории.
— Знаете этого романиста с висячими ушами? Ну, крапчатый такой, весь пиджак в пятнах. Так вот, он исчез.
— Исчез?
— Бесследно. Попрощались у входа в клуб, а захожу туда — его нету.
— И со мной то же самое, — говорит другой. — Были у меня прекрасные драматурги. Как в воду канули!
Мы, конечно, решили, что они попали под машину. Писатель мечтателен и, как его ни дрессируй, встает посреди улицы, чтобы отработать диалог. Но недавно правда вышла наружу.
Они — в Голливуде, пишут сценарии для звуковых фильмов.
Как и следовало ожидать, с появлением звукового кино Голливуд кардинально изменился. Теперь картину запросто не сделаешь. Все знают, как их делали раньше — беспечно, по-приятельски, словно стайка школьников. У Айка есть пленка, у Спайка — камера (дядя подарил на Рождество), у Майка — два-три приятеля, которые любят наряжаться и сниматься, так что можно, сложив свои карманные деньги, основать кинокорпорацию. О сценариях никто и не думал. Их создавали по ходу дела.
Прошли эти добрые времена. Теперь нельзя облачиться в тогу, крутануть ручку и назвать то, что получится, «Великий Рим». Нужна сложнейшая организация. Нужны продюсер, режиссер, второй режиссер, помреж, ассистент, оператор, директор группы и множество помощников. Нужны высококлассные специалисты. А главное, нужны писатели.
Получился неслыханный кавардак. Чтобы исправить дело, надо смело выйти вперед и выложить всю правду.
Прошу вас, не преуменьшайте опасности. Не отмахивайтесь от нее, беззаботно замечая: «Чем больше, тем лучше» или «Один куда-то денется, а тут — другой». Англия, очнись! Если не действовать решительно, писатели исчезнут совсем. Кто будет писать в газетах о современной девушке и упадке домашнего уюта? Представьте, что вы понадеялись на Инга, а его нигде нет. Вы призадумались, а?
Нам скажут, что это нелепо — только динамит мог бы изгнать настоятеля из «Ивнинг Стандард». Не зарекайтесь. Дело дошло до того, что ничему нельзя верить. Знаете ли вы, например, что весь год, когда меня не было в Лондоне, я был не в Дартмуре, как полагали, а в Голливуде? Если бы я не подкупил дочь тюремщика, и она не сунула в пирог напильник, я бы там и сидел. Что скажете?
Голливуд ужасно влияет на нравственность. Он дышит обманом и лукавством. Ни один предмет, ни одно явление не равны самому себе. Дерево — крашеный столб, подпертый какими-то бочечками. Дворец Гарун аль Рашида, который мы видим на экране, был в жизни картонным макетом (4 фута на 3). Поэтичная лагуна — дурно пахнущий бассейн, по которому, вздымая волны, ходит ассистент в трусах.