Том 17. Джимми Питт и другие
Шрифт:
Поэтом — серьезным поэтом — я стал поздно. Когда я семь лет подряд вел колонку в «Глобе», мне приходилось писать стишки каждое утро, между половиной одиннадцатого и полуднем. Но разве это поэзия? Ею я занялся не так давно.
Замечу, что на телевидении задают какие-то дикие вопросы. Воскресным вечером можно увидеть фильм из серии «Мудрые старцы». В тот день старцем был Джон Холл Уилок, написавший стихи о пантере, обитающей в клетке его груди (до чего же неприятно!).
— Скажите, мистер Уилок, — спросил ведущий, — могли бы вы не писать стихов?
По-видимому, он полагал, что Уилок избрал более легкий путь. Был бы он (У.) посильнее, сделай над собой усилие, и все, никаких
— Навряд ли, — отвечал поэт, а ведущий нахмурился. Однако, на мой взгляд, хмуриться тут не с чего. Тех, кто пишет стихи, надо не судить, а жалеть. Дело в том, что они зачарованы мнимой простотой лимерика. Первые две строчки даются так легко, что ты попадаешь в ловушку. (Сравним тигренка, лакавшего молоко, а потом отведавшего крови первого крестьянина.) Трудности остальных строчек быстро отваживают от лимериков, остается писать обычные стихи. Шекспир, Бэкон, Марло и граф Оксфордский, набросав на счете из «Русалки»
Красавица из Италии,Ужасно тонкая в талии,резко останавливались в поисках следующей рифмы.
— Далии? — подсказывал Бэкон (с него станется).
— Такого слова нет, — сердито отвечал Марло, страдавший с похмелья.
— Есть. Это георгин. Ну, хорошо, «та ли я»?
— Избито.
— «Не могла ли я»? — небрежно бросал Шекспир.
— Чушь какая! — фыркал Марло.
— Какого черта? — восклицал граф (пэры и не то скажут). — Напишем лучше пьесу.
И они писали «Два веронца». Было это и с Теннисоном.
Король по имени Арти,Родившийся, кажется, в марте…Так появились «Королевские идиллии».
Мой случай весьма занятен. Как мы знаем, я писал только легкие простые стишки, но как-то, читая воскресную газету, внезапно задрожал, словно меня ударили мокрой рыбой. Среди читательских писем я увидел одно, которое начиналось так:
«Глубокоуважаемый X!Недавно мы поспорили с мисс Свишер…»Если читатель повторит эти слова несколько раз, его они зачаруют, как зачаровали меня. Я ощутил, что только стихи достойны их продолжить, и кинулся к письменному столу. Вот что вышло:
Стоял весенний день, не слишком жаркий,Но все же теплый, веселящий душу,Как свойственно весенним дням. И я,Послушавшись друзей, пошел гулять.А на прогулке повстречал мисс СвишерИ с ней поспорил… Да, я понимаю,Нехорошо слабейших обижать,Но что поделаешь, когда тебеНавязывают спор? Итак, я сдался,А сокрушив те доводы, которымЗаведомо не нужно доверять,Пришел домой и сокрушился духом,Метался, каялся, бранил себя,А после написал письмо в газету:«Недавно мы поспорили с мисс Свишер».Этим могло бы и кончиться, я бросил бы поэзию, но через несколько дней утренняя газета сообщила, что, согласно исследованиям Мичиганского университета, куры очень болезненно воспринимают какую бы то ни было грубость.
Как не написать поэму? Я и написал.
Отис Квокенбуш
Надеюсь, вам известен КвокенбушХотя бы тем, что он разводит курВ американском штате Мичиган.Сперва он процветал, они неслись,И яйца были так великолепны,Что Квокенбуш нередко повторял:«Я скоро стану денежным мешком,Миллионером, нет — миллиардером». Но чу! Однажды, посетив курятник,Он не нашел ни одного яйцаНи в гнездах, ни в соломе, ни на крыше.И очень удивился. ПоскребяВ затылке, он сказал: «Вот незадача!Что ж я, не стану денежным мешком,Миллионером, нет — миллиардером?А ведь не стану, если так пойдет».Однако тут к нему зашел приятельИз Мичиганского университета,Ученый куровед Уильям Гиббс,И объяснил по-дружески, задаром,Что куры исключительно ранимы.«Я слыхивал, — сказал он, — что поройВы, Квокенбуш, бывали грубоватыНу, хорошо, немножечко резки, А главное, — довольно неопрятны,Тогда как эти нежные созданьяНуждаются в добре и красоте.Прошу вас, заклинаю, изменитесь!Следите за собой, почаще мойтесьИ улыбайтесь; что ж до резких слов,Забудьте их хотя бы ненадолго,Когда вы посещаете курятник».«О, как вы правы! — отвечал несчастный.Как точно раскусили и меняИ птиц, доверенных мне Провиденьем!Клянусь, я буду вежлив, словно рыцарь,Опрятен и наряден, словно денди,А куры оскорбленные моиНачнут нестись, душою отдыхаяИ Провидение благодаря». Теперь, собравшись посетить курятник,Он надевает фрак, берет цилиндр,Пылинку стряхивает, а придяНа место, говорит, как джентльмен,А может быть, — как герцог или граф.Естественно, утешенные курыНесутся снова, Отис богатеет…Какой урок неряхам и невежам!После этого обратного пути нет. Что мне «Эксцельсиор», что «Мальчик на горящей палубе»! Пустяки.
Куры — не свиньи, тут и спорить нечего, но от одних легко перейти к другим, а потому я, пусть частично, приведу отчет сельскохозяйственного колледжа «Эдем», расположенного в Небраске. Если свинью поить виски 8 раз в день, она «обретает оптимизм». Мало того, по словам мистера Джека Б. Фосдайка, она 1) «входит во вкус» и 2) «пребывает в приподнятом настроении».
Качать головой или не стоит? Видимо, это зависит от того, что понимаем мы под словом «приподнятое». Конечно, свиньям не пристала байроническая мрачность, но лучше ли развязность? А похмелье, о нем вы подумали? Хорошо, эдемская свинья поет и пляшет весь понедельник; но во вторник она будет сидеть, охватив голову руками, и огрызаться, если к ней подойдешь.
По-моему, колледж должен отвечать за свои слова.
XVI
ТЕЛЕВИДЕНИЕ