Том 2. Горох в стенку. Остров Эрендорф
Шрифт:
— Маркс, — твердо ответил кассир.
— Сколько вам лет?
— Сто.
— Род занятий?
— Служение буржуазии в маске социализма.
Председатель комиссии, который до сих пор пропускал ответы Диабетова мимо ушей, высоко поднял левую бровь.
— Гм… Довольно откровенное заявление… Ваше отношение к службе, гражданин?
— Бешеная эксплуатация на основе частной собственности.
— Вот как!.. О-ч-ч-ч-чень приятно… Как же вы втерлись в советское учреждение?
—
Члены комиссии странно переглянулись.
— А когда вы, товарищ, в последний раз себе температуру мерили? — осторожно осведомился секретарь.
— На Первом конгрессе Второго Интернационала, в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году, в городе Париже, — твердо отчеканил главный кассир.
— У вас, товарищ, — мягко сказал председатель, — какой-то лихорадочный блеск глаз…
— Постоянный и переменный, — любезно пояснил Диабетов. Щеки его от волнения и торжества тряслись, как у мопса. Левая нога выбивала дробь. Зубы лязгали, а пальцы судорожно сжимали в кармане заветную бумажку.
— Очень хорошо… Прекрасно! Прекрасно!.. Но вы, главное, не волнуйтесь! Может быть, вы устали, товарищ? Присядьте, — придавая голосу как можно больше задушевной теплоты, сказал председатель, который начал кое-что соображать. И вдруг быстро и в упор спросил: — А какое сегодня число?
— Неизвестно, — гаркнул Диабетов, обливаясь крупным потом и чувствуя, что он наносит врагам последний удар.
Члены комиссии тревожно зашептались. Секретарь на цыпочках вышел из комнаты.
— Очень хорошо, товарищ! — воскликнул председатель в фальшивом восторге. — Вот и прекрасно! Вот и отлично! Вы, главное, не волнуйтесь! Поедете в Крым… в Ялту, можно сказать… Там, знаете, солнышко… А главное — не расстраивайтесь! До свидания, товарищ!
Диабетов потоптался на месте и слегка охрипшим голосом сказал:
— Я и дальше знаю… Кто ренегат? Каутский. Кто депутат? Пенлеве. Кто кандидат? Лафолетт… Кто, несмотря на кажущееся благополучие…
— Главное — не волнуйтесь, — сказал председатель, осторожно сползая со стула, — мы вам верим на слово… До свидания, товарищ!..
Сияющий Диабетов раскланялся и, остановившись у двери, широко улыбнулся.
— Кто социал-предатель? Шейдеман и Носке… А кто Абрамович? — И, сделав эффектную паузу, отчеканил, интимно подмигивая комиссии: — Социал-идиот!
Встревоженные сотрудники окружили Диабетова:
— Ну как?.. Что?..
— Всех покрыл! Восемь вопросов как одна копейка! Остальные шесть сказал сам. Верите ли, председатель даже попятился. Отпуск предлагал. В Крым. Как одна копейка…
1924
Изредка отрываясь от книг, товарищи говорили:
— Ты чего, Сашка, груши околачиваешь? Зубри, дурак! А то как пить дать на экзамене провалишься.
Саша Бузыкин презрительно морщил малообещающий, но тем не менее веснушчатый нос и цинично переспрашивал:
— Ась? Это я-то?
— Вот именно. Ты-то.
— Про-ва-люсь?
— Провалишься.
— Почему же это, собственно?
— Да потому, что не учишься. Без знаний в вуз не попадешь.
Саша Бузыкин сплевывал на пол и загадочно говорил:
— Кто не попадет, а кто и попадет.
— Почему это ты так уверен?
— А что же мне сомневаться? Мне это ясно как апельсин!
— Брось дурака валять! Ты же аб-со-лют-но ничего не знаешь.
Но загадочный Саша так и резал:
— Там, на экзамене, разберут, кто знает, а кто не знает. Кого принять, а кого и не принять. Будьте уверочки!
— Да ведь ты будешь молчать как пень.
— Ничего-с! Авось кое-что скажу-с… Может, и найдется словечко. А мне, между прочим, на экзамены наплевать. Прошли те времена, когда нэпманские сыночки… Эх, да что зря трепаться! Сами увидите.
До самых экзаменов загадочный Бузыкин ходил, задравши свой веснушчатый отросток, и с нескрываемым сожалением посматривал на товарищей, которые сидели, уткнувши вихрастые головы в алгебру.
Наконец настал день бузыкинского триумфа.
— Бузыкин Александр, пожалуйте сюда!
Саша презрительно скривил губы и вразвалку подошел к экзаменаторскому столу.
Все затаили дыхание.
Профессор почесал карандашом переносицу и задал обычный вопрос:
— Вы член партии?
Глаза Саши Бузыкина блеснули невероятным торжеством.
— Член РЛКСМ с тысяча девятьсот двадцать второго года, — отчеканил он, кидая вокруг уничтожающие взгляды. — Пролетарского происхождения. Отец — путиловский рабочий, а мать — крестьянка Рязанской губернии.
Профессор широко и приветливо улыбнулся.
— Вот и отлично! Значит, стопроцентный пролетарий! Побольше бы нам таких в вуз!
Саша Бузыкин с достоинством посмотрел вокруг и спросил:
— Можно идти?
— То есть как это идти? — заинтересовался профессор, потирая руки. — Наоборот, сейчас мы будем вас экзаменовать.
Загадочный Саша побледнел.
— Так я же… Это самое… С тысяча девятьсот двадцать второго года… Пролетарий… Я не какой-нибудь нэпманский сынок… У меня…