Том 2. Повести и рассказы 1848-1852
Шрифт:
Знакомство с сироткой Ларей оставило во мне глубокое впечатление. Как будто пустыня стала кругом меня. Со мной обходились очень ласково, но я не могла выносить этих ласок, мне была тяжела эта жизнь, потому что всё кругом меня стало отражением моей любимой идеи. Тотчас, например, я припоминала нашу семью, где редко ласкали меня, где была такая суровая, тяжелая жизнь и где все были всегда так несчастны, — и контраст убивал, волновал, мучил меня! Я всегда заходила в какой-нибудь угол, так что трудно было потом там отыскать меня, и, помню, нарочно припоминала, бывало, какую-нибудь самую суровую минуту из нашего прежнего житья-бытья — и как-то весело было мне ожесточать, мучить, растравлять себе сердце. Но здоровье мое становилось всё хуже и хуже, и мало-помалу во мне приготовлялся болезненный кризис».
Как можно судить на основании
Образ отчима Неточки, музыканта Ефимова, принадлежит к выдающимся художественным достижениям раннего Достоевского: писатель обращается здесь к одной из наиболее устойчивых и традиционных тем романтической литературы 30-х годов — к теме непризнанного обществом художника. Но традиционной, романтической трактовке этой темы молодой Достоевский противопоставляет, иную, принципиально отличную от нее. Не случайно в рассказ об Ефимове Достоевский вводит ироническое упоминание о романтических драмах Н. В. Кукольника, посвященных теме художника, которыми восхищаются Ефимов и его приятель, такой же неудачник, танцовщик Карл Федорович. Условия русской жизни, служба в помещичьем оркестре пробудили талант Ефимова, но они же убили его молодые годы, воспитали в нем легкомысленное отношение к своему дарованию, жажду быстрого и легкого успеха, не приучили его к серьезному и упорному труду. В дальнейшем постоянная нужда, унижения и горе нравственно сломили Ефимова. Поэтому трагическая судьба отчима Неточки в изображении Достоевского — не символ некоей вневременной, «извечной» трагедии художника, но отражение конкретных бытовых и социальных обстоятельств жизни народа.
Психологическим стержнем образа Ефимова является постоянно живущее в нем и терзающее его душу сомнение в себе и своем таланте. Несмотря на самолюбие и гордость бедняка, Ефимова не покидает чувство нравственной вины перед собой и близкими. Из этой раздвоенности проистекает «фантастичность» образа Ефимова, но вместе с тем и его внутренняя психологическая объемность.
Подобный же метод анализа, обнаруживающий психологическую причудливость и «ненормальность» внутреннего мира современной ему мыслящей личности, Достоевский применяет к самой Неточке. Уже в детские годы она становится взрослой не по летам из-за нужды и тех трагических коллизий в отношениях между матерью и отчимом, которые Неточка не только наблюдает, но в которых вынуждена невольно принимать участие, еще не понимая их смысла. При этом Достоевский изображает те сложные превращения, которые претерпевают человеческие чувства в обстановке постоянно давящей нужды и безысходного горя: любовь к отчиму перерастает у Неточки в болезненную ненависть к матери, с мыслью о смерти которой Неточка под влиянием отчима связывает мечту о начале другой, лучшей жизни для них обоих.
В последней главе героиня, до этого бывшая молчаливой наблюдательницей разыгрывающейся вокруг нее семейной драмы, становится активным действующим лицом в ней. Она открыто заявляет о своем сочувствии Александре Михайловне и ненависти ее мужу (этот последний, по-видимому, должен был впоследствии выступить в роли преследователя самой Неточки, которую он, как подозревает Александра Михайловна, хочет соблазнить). В переходе Неточки на последних страницах фрагмента от созерцания к мгновенной решимости и к активному действию угадываются отзвуки того, что чувствовал Достоевский-петрашевец, переживавший в те месяцы, когда писался роман, период нового взлета своих мятежных настроений.
В романе много автобиографического. В размышлениях Неточки судьбе отчима, о необходимом для всякого таланта сочетании бескорыстной любви к искусству с постоянным трудом, ведущим к мастерству, сказались раздумья писателя о своем творческом пути. Некоторые черты молодого Достоевского трансформировались в Ефимове — заносчивом и гордом «некстати», болезненно самолюбивом, мучимом сомнениями в своей гениальности. В рассуждениях Б. о том, что зависть, мелочная подлость и глупость «друзей» истинного таланта ранят сильнее нищеты и могут «истерзать его булавками», отразились и тяжело переживавшиеся писателем разногласия с кругом «Современника» —
В «Неточке Незвановой» творчески переосмыслен и ряд литературных впечатлений. Среди них надо упомянуть произведения Ж. Санд и роман Э. Сю. «Матильда, или Записки молодой женщины» (1841) — первый роман-фельетон Сю, имевший во Франции шумный успех. Русский перевод его, сделанный Н. В. Строевым, появился в 1846–1847 гг. Но еще в 1844 г. Достоевский мечтал перевести этот роман вместе с братом Михаилом и товарищем по Инженерному училищу О. П. Паттоном (см. письма его к M. M. Достоевскому от второй половины января и от 14 февраля 1844 г.).
Действие романа Сю происходит в тридцатых годах XIX в. Начинается он, как и «Неточка Незванова», рассказом героини о раннем своем сиротстве. Она воспитывается у тетки, мрачной, всегда одетой в черное девицы де Маран, перед которой трепещет весь дом. Вскоре де Маран берет на воспитание дочь опекуна Матильды, д'Обервиля, — Урсулу. Тихая, робкая Урсула носит траур по своей бабушке, как Неточка — по отцу. Между ними возникает нежнейшая, ревнивая, все растущая привязанность. Матильда боится оскорбить Урсулу своими успехами в учении, за которые ее хвалят, и нарочно делает ошибки (ср. занятия Неточки и Кати с мадам Леотар). Матильда (как и княжна Катя в «Неточке Незвановой») старается причинить зло тетке. Наконец опекун отзывает Урсулу к себе. Девочки вновь встречаются лишь через восемь лет.
Тема прав женщины (в том числе — из трудовой, демократической среды), ее подневольного, униженного положения в семье и браке, соединения в ней хрупкости и душевной силы, стремления женщины к освобождению от семейной тирании, ее порыва к умственной и нравственной самостоятельности была широко распространена в передовой литературе 30-40-х годов XIX в. Различные грани этой темы получили на Западе отражение в романах Ж. Сайд, Э. Сю («Матильда»), Ч. Диккенса («Домби и сын», 1848; «Лавка древностей», 1841), Ш. Бронте («Джен Эйр», 1847; Достоевский читал этот роман в Петропавловской крепости), а в России — в повестях Е. А. Ган (1814–1842), А. Я. Панаевой («Семейство Тальниковых», 1847), А. И. Герцена («Сорока-воровка», 1846; опубл. — 1848; «Кто виноват?», 1847), А. В. Дружинина («Полинька Сакс», 1847). Художественный мир «Неточки Незвановой» — при всей самостоятельности Достоевского — тесно связан с художественным миром этих и других романов и повестей 30-40-х годов, посвященных «женской» теме.
После публикаций второй части романа А. В. Дружинин высказал мнение о влиянии на «Неточку Незванову» детских образов романа Диккенса «Домби и сын», [107] перевод которого был напечатан в «Отечественных записках» в 1847–1848 гг. Маленький брат и сестра у английского писателя чувствуют себя также совершенно одинокими, живут взаимной привязанностью, поверяют друг другу свои сложные и трагические, далеко не детские переживания. Наряду с образами Поля и Флоренс Достоевскому мог служить известной «опорой» образ Нелли Трент — героини «Лавки древностей» (1841; рус. перевод 1849) того же Диккенса, покидающей дом с полубезумным отцом.
107
Современник. 1849. «4° 3. Отд. 5. С. 69.
К романтической традиции, в частности к повестям Гофмана и В. Ф. Одоевского, близок фантастический колорит некоторых эпизодов романа, таких как «необъяснимая и странная» дружба Ефимова с «дьяволом»-итальянцем, сцена последней игры на скрипке у трупа жены, страшные впечатления Неточки от встречи со С-цем.
Отмечалась общность черт двух кротких и страдающих женщин: Александры Михайловны и Евгении Гранде — героини одноименного романа Бальзака, переведенного Достоевским в 1845 г.
В повести в какой-то мере синтезированы музыкальные впечатления Достоевского 1840-х годов. Высказывались различные предположения о реальных и литературных прототипах Ефимова, князя X-го, С-ца. Последний мог быть назван так по ассоциации с именем чешского скрипача-виртуоза и композитора Иоганна Венцеля Антона Стамица (1717–1757), имя которого упоминается в «Серапионовых братьях» Э. Т. А. Гофмана (1819–1821; русский перевод — 1836).