Том 2. Стихотворения 1921-1941. Переводы

Цветаева Марина Ивановна

1928

Маяковскому

«Чтобы край земной не вымер…»

Чтобы край земной не вымер Без отчаянных дядéй, Будь, младенец, Володимир: Целым миром володей!

«Литературная — не в ней…»

Литературная — не в ней Суть, а вот — кровь пролейте! Выходит каждые семь дней. Ушедший — раз в столетье Приходит. Сбит передовой Боец. Каких, столица, Еще тебе вестей, какой Еще — передовицы? Ведь это, милые, у нас, Черновец — милюковцу: «Владимир Маяковский? Да-с. Бас, говорят, и в кофте Ходил»… Эх кровь-твоя-кровца! Как с новью примириться, Раз первого ее бойца Кровь — на второй странице (Известий.)

«В сапогах, подкованных железом…»

«В гробу, в обыкновенном тeмном костюме, в устойчивых, гpyбых ботинках, подбитых железом, лежит величайший поэт революции».

(«Однодневная газета», 24 апреля 1920 г.)

В сапогах, подкованных железом, В сапогах, в которых гору брал — Никаким обходом ни объездом Не доставшийся бы перевал — Израсходованных до сиянья За двадцатилетний перегон. Гору пролетарского Синая, На котором праводатель — он. В сапогах — двустопная жилплощадь, Чтоб

не вмешивался жилотдел — В сапогах, в которых, понаморщась, Гору нес — и брал — и клял — и пел — В сапогах и до и без отказу По невспаханностям Октября, В сапогах — почти что водолаза: Пехотинца, чище ж говоря: В сапогах великого похода, На донбассовских, небось, гвоздях. Гору горя своего народа Стапятидесяти (Госиздат) Миллионного… — В котором роде Своего, когда который год: «Ничего-де своего в заводе!» Всех народов горя гору — вот. Так вот в этих — про его Рольс-Ройсы Говорок еще не приутих — Мертвый пионерам крикнул: Стройся! В сапогах — свидетельствующих.

«И полушки не поставишь…»

Любовная лодка разбилась о быт.

И полушки не поставишь На такого главаря. Лодка-то твоя, товарищ, Из какого словаря? В лодке, да еще в любовной Запрокинуться — скандал! Разин — чем тебе не ровня? — Лучше с бытом совладал. Эко новшество — лекарство Хлещущее, что твой кран! Парень, не по-пролетарски Действуешь — а что твой пан! Стоило ж в богов и в матку Нас, чтоб — кровь, а не рассвет! — Класса белую подкладку Выворотить напослед. Вроде юнкера, на Тóске Выстрелившего — с тоски! Парень! не по-маяковски Действуешь: по-шаховски. Фуражечку б на бровишки И — прощай, моя джаным! Правнуком своим проживши, Кончил — прадедом своим. То-то же, как на поверку Выйдем — стыд тебя заест: Совето-российский Вертер. Дворяно-российский жест. Только раньше — в околодок, Нынче ж… — Враг ты мой родной! Никаких любовных лодок Новых — нету под луной.

«Выстрел — в самую душу…»

Выстрел — в самую душу, Как только что по врагам. Богоборцем разрушен Сегодня последний храм. Еще раз не осекся, И, в точку попав — усоп. Было стало быть сердце, Коль выстрелу следом — стоп. (Зарубежье, встречаясь: «Ну, казус! Каков фугас! Значит — тоже сердца есть? И с той же, что и у нас?») Выстрел — в самую точку, Как в ярмарочную цель. (Часто — левую мочку Отбривши — с женой в постель.) Молодец! Не прошибся! А женщины ради — что ж! И Елену паршивкой — Подумавши — назовешь. Лишь одним, зато знатно, Нас лефовец удивил: Только вправо и знавший Палить-то, а тут — слевил. Кабы в правую — свёрк бы Ланцетик — и здрав ваш шеф. Выстрел в левую створку: Ну в самый-те Центропев!

«Советским вельможей…»

Зерна огненного цвета

Брошу на ладонь,

Чтоб предстал он в бездне света

Красный как огонь.

Советским вельможей, При полном Синоде… — Здорово, Сережа! — Здорово, Володя! Умаялся? — Малость. — По общим? — По личным. — Стрелялось? — Привычно. — Горелось? — Отлично. — Так стало быть пожил? — Пасс в нек’тором роде. …Негоже, Сережа! …Негоже, Володя! А помнишь, как матом Во весь свой эстрадный Басище — меня-то Обкладывал? — Ладно Уж… — Вот-те и шлюпка Любовная лодка! Ужель из-за юбки? — Хужей из-за водки. Опухшая рожа. С тех пор и на взводе? Негоже, Сережа. — Негоже, Володя. А впрочем — не бритва — Сработано чисто. Так стало быть бита Картишка? — Сочится. — Приложь подорожник. — Хорош и коллодий. Приложим, Сережа? — Приложим, Володя. А что на Paccee — На матушке? — То есть Где? — В Эсэсэсере Что нового? — Строят. Родители — рóдят, Вредители — точут, Издатели — водят, Писатели — строчут. Мост новый заложен, Да смыт половодьем. Все то же, Сережа! — Все то же, Володя. А певчая стая? — Народ, знаешь, тертый! Нам лавры сплетая, У нас как у мертвых Прут. Старую Росту Да завтрашним лаком. Да не обойдешься С одним Пастернаком. Хошь, руку приложим На ихнем безводье? Приложим, Сережа? — Приложим, Володя! Еще тебе кланяется… — А что добрый Наш Льсан Алексаныч? — Вон — ангелом! — Федор Кузьмич? — На канале: По красные щеки Пошел. — Гумилев Николай? — На Востоке. (В кровавой рогоже, На полной подводе…) — Все то же, Сережа. — Все то же, Володя. А коли все то же, Володя, мил-друг мой — Вновь руки наложим, Володя, хоть рук — и — Нет. — Хотя и нету, Сережа, мил-брат мой, Под царство и это Подложим гранату! И на раствороженном Нами Восходе — Заложим, Сережа! — Заложим, Володя!

«Много храмов разрушил…»

Много храмов разрушил, А этот — ценней всего. Упокой, Господи, душу усопшего врага твоего.

Савойя, август 1930

Лучина

До Эйфелевой — рукою Подать! Подавай и лезь. Но каждый из нас — такое Зрел, зрит, говорю, и днесь, Что скушным и некрасивым Нам кажется <ваш> Париж. «Россия моя, Россия, Зачем так ярко горишь?»

Июнь 1931

Стихи к Пушкину

«Бич жандармов, бог студентов…»

Бич жандармов, бог студентов, Желчь мужей, услада жен, Пушкин — в роли монумента? Гостя каменного? — он, Скалозубый, нагловзорый Пушкин — в роли Командора? Критик — нóя, нытик — вторя: «Где же пушкинское (взрыд) Чувство меры?» Чувство — моря Позабыли — о гранит Бьющегося? Тот, солёный Пушкин — в роли лексикона? Две ноги свои — погреться — Вытянувший, и на стол Вспрыгнувший при Самодержце Африканский самовол — Наших прадедов умора — Пушкин — в роли гувернера? Черного не перекрасить В белого — неисправим! Недурен российский классик, Небо

Африки — своим Звавший, невское — проклятым! — Пушкин — в роли русопята? Ох, брадатые авгуры! Задал, задал бы вам бал Тот, кто царскую цензуру Только с дурой рифмовал, А «Европы Вестник» — с… Пушкин — в роли гробокопа? К пушкинскому юбилею Тоже речь произнесем: Всех румяней и смуглее До сих пор на свете всем, Всех живучей и живее! Пушкин — в роли мавзолея? То-то к пушкинским избушкам Лепитесь, что сами — хлам! Как из душа! Как из пушки — Пушкиным — по соловьям Слóва, соколáм полета! — Пушкин — в роли пулемета! Уши лопнули от вопля: «Перед Пушкиным во фрунт!» А куда девали пёкло Губ, куда девали — бунт Пушкинский? уст окаянство? Пушкин — в меру пушкиньянца! Томики поставив в шкафчик — Посмешаете ж его, Беженство свое смешавши С белым бешенством его! Белокровье мозга, морга Синь — с оскалом негра, горло Кажущим… Поскакал бы, Всадник Медный, Он со всех копыт — назад. Трусоват был Ваня бедный, Ну, а он — не трусоват. Сей, глядевший во все страны — В роли собственной Татьяны? Чтó вы делаете, карлы, Этот — голубей олив — Самый вольный, самый крайний Лоб — навеки заклеймив Низостию двуединой Золота и середины? «Пушкин — тога, Пушкин — схима, Пушкин — мера, Пушкин — грань…» Пушкин, Пушкин, Пушкин — имя Благородное — как брань Площадную — попугаи. — Пушкин? Очень испугали!

25 июня 1931

Петр и Пушкин

Не флотом, не пóтом, не задом В заплатах, не Шведом у ног, Не ростом — из всякого ряду, Не сносом — всего, чему срок, Не лотом, не бóтом, не пивом Немецким сквозь кнастеров дым, И даже и не Петро-дивом Своим (Петро-делом своим!). И бóльшего было бы мало (Бог дал, человек не обузь!) — Когда б не привез Ганнибала — Арапа на белую Русь. Сего афричонка в науку Взяв, всем россиянам носы Утер и наставил, — от внука — то негрского — свет на Руси! Уж он бы вертлявого — в струнку Не стал бы! — «На волю? Изволь! Такой же ты камерный юнкер, Как я — машкерадный король!» Поняв, что ни пеной, ни пемзой — Той Африки, — царь-грамотей Решил бы: «Отныне я — цензор Твоих африканских страстей». И дав бы ему по загривку Курчавому (стричь-не остричь!): «Иди-ка, сынок, на побывку В свою африканскую дичь! Плыви — ни об чем не печалься! Чай есть в паруса кому дуть! Соскучишься — так ворочайся, А нет — хошь и дверь позабудь! Приказ: ледяные туманы Покинув — за пядию пядь Обследовать жаркие страны И— виршами нам описать». И мимо наставленной свиты, Отставленной — прямо на склад, Гигант, отпустивши пииту, Помчал — по земле или над? Сей не по снегам смуглолицый Российским — снегов Измаил! Уж он бы заморскую птицу Архивами не заморил! Сей, не по кровям торопливый Славянским, сей тоже — метис! Уж ты б у него по архивам Отечественным не закис! Уж он бы с тобою — поладил! За непринужденный поклон Разжалованный — Николаем, Пожалованный бы — Петром! Уж он бы жандармского сыска Не крыл бы «отечеством чувств»! Уж он бы тебе — василиска Взгляд! — не замораживал уст. Уж он бы полтавских не комкал Концов, не тупил бы пера. За что недостойным потомком — Подонком — опенком Петра Был сослан в румынскую область, Да ею б — пожалован был Сим — так ненавидевшим робость Мужскую, — что сына убил Сробевшего. — «Эта мякина — Я? — Вот и роди! и расти!» Был негр ему истинным сыном, Так истинным правнуком — ты Останешься. Заговор равных. И вот не спросясь повитух Гигантова крестника правнук Петров унаследовал дух. И шаг, и светлейший из светлых Взгляд, коим поныне светла… Последний — посмертный — бессмертный Подарок России — Петра.

2 июля 1931

(Станок)

Вся его наука — Мощь. Светлó — гляжу: Пушкинскую руку Жму, а не лижу. Прадеду — товарка: В той же мастерской! Каждая помарка — Как своей рукой. Вольному — под стопки? Мне, в котле чудес Сём — открытой скобки Ведающей — вес, Мнящейся описки — Смысл, короче — всё. Ибо нету сыска Пуще, чем родство! Пелось как — поется И поныне — тáк. Знаем, как «дается»! Над тобой, «пустяк», Знаем — как потелось! От тебя, мазок, Знаю — как хотелось В лес — на бал — в возок… И как — спать хотелось! Над цветком любви — Знаю, как скрипелось Негрскими зубьми! Перья на вострóты — Знаю, как чинил! Пальцы не просохли От его чернил! А зато — меж талых Свеч, картежных сеч — Знаю — как стрясалось! От зеркал, от плеч Голых, от бокалов Битых на полу — Знаю, как бежалось К голому столу! В битву без злодейства: Самогó — с самим! — Пушкиным не бейте! Ибо бью вас — им!

1931

«Преодоленье…»

Преодоленье Косности русской — Пушкинский гений? Пушкинский мускул На кашалотьей Туше судьбы — Мускул полета, Бега, Борьбы. С утренней негой Бившийся — бодро! Ровного бега, Долгого хода — Мускул. Побегов Мускул степных, Шлюпки, что к брегу Тщится сквозь вихрь. Не онедýжен Русскою кровью — О, не верблюжья И не воловья Жила (усердство Из-под ремня!) — Конского сердца Мышца — моя! Больше балласту — Краше осанка! Мускул гимнаста И арестанта, Что на канате Собственных жил Из каземата — Соколом взмыл! Пушкин — с монаршьих Рук руководством Бившийся так же Нáсмерть — как бьется (Мощь — прибывала, Сила — росла) С мускулом вала Мускул весла. Кто-то, на фуру Несший: «Атлета Мускулатура, А не поэта!» То — серафима Сила — была: Несокрушимый Мускул — крыла.