Том 2. Въезд в Париж

Шмелев Иван Сергеевич

«Мы должны решать наши вопросы, близкие русской жизни, наше должны познать, а не весь свет любить и за него терзаться, – терзается он за нас? – укреплять наше, не отделять „народа“ от России, принимать всю ее, со всеми ее классами, не отшелушивая все лучшее, что выделяла страна веками на всяких поприщах. Только, укрепив „поле русское“, попробуем засевать и „мировое поле“, если семена найдутся, если суждена нам „миссия“!»

«Наша миссия – возрождение России. Снова и снова – подвиг, подвиг нового созидания России, в поте и крови монаха и солдата, вечных русских подвижников! Вот наши идеалы. Не самоуверенность политиков с провалившимися программами, не любование своим идеализмом перед целым светом, не прикрытые пафосом патриотизма чаяния „вернуть свое“, а великое послушание России, великое за нее стояние!»

«Где духовные вожди, наши?! Сколько их было у „отцов“, и куда привели они!.. Почему не руководили

лучшие? почему осмеивались достойнейшие? Надо „разрыть могилы“, надо воздвигнуть лучших, услышать непонятый их голос. Есть они! Они же Россию создавали, указывали пути светлые. Тихие их лампады манили ее из тьмы. „Огни мира“ сожгли ее. Как же нам быть?!»

Я отвечал вопрошателям. Я чувствовал, что они мучаются всем этим, что они ждут совета. Меня смущало, что я не имею опыта в решении государственных и исторической важности вопросов, да еще при таком разгроме, при таком-то провале идей и идеалов! – что я не мыслитель, не политик, не проповедник и не судья тяжких и роковых ошибок поколений. И все же я отвечал посильно. Я понимал, что новое поколение жаждет нового наполнения и новых идеалов, что без идеалов оно существовать не может: оно же русское поколение! Мне было ясно, что мои вопрошатели отвергли специалистов политики и «проклятых вопросов», что эти специалисты для вопрошателей – банкроты, что иные из них, как бы и виновники разгрома. Я должен был отвечать хотя бы для того даже, чтобы утишить огонь сжигающий. Я чувствовал иногда по письмам, что святой огонь, которым горели души лучших людей и поколений, еще горит в опаленных и оскорбленных, лишенных родины; что не «прометеев» это огонь, а чистый огонь России, огонь жертвы, любви и веры, – огонь от ее лампад. И не «проклятые» вопросы ставятся, а воистину это крик страдания. Я начинал постигать, что теперь, над всеми «проклятыми» вопросами былого, поднялся – святой вопрос, что этот святой вопрос – о бытии России. И, преодолевая сомнения, отвечал, прислушиваясь к душе России – к душе вопрошателей моих.

Чтобы не повторяться, я счел полезным выступить как бы с общим ответом вопрошателям. Я не считаю эти мои ответы-письма исчерпывающими. Это как бы мои беседы.

Я имею перед собой не искушенных в «государственных опытах» знатоков, а искренно мучающегося собеседника-друга, большей частью из поколения, выросшего в войне и разгроме, отдавшего себя в жертву за Россию, близкого мне по духу, – из того несчастного поколения, которое не видало улыбки и ласки родины, которое «у чужой притолоки слонится», воздухом чужим дышит, но которое страстно хочет увидеть лелеемую в мечтах Россию, хочет найти ее и крепко ее беречь.

Вот для этих, сердечно близких, и пишу я, посильно хочу ответить моему многоликому, но единому в духе вопрошателю.

I

Ваше письмо, полное горечи и боли, какое-то исступленное местами, – особенно там, где вы проклинаете «виновников», – взволновало меня искренностью, исканиями и кипеньем души вашей. И чрезвычайно обрадовало. Не страстность, не пыл раздражения обрадовали, – далеко не все справедливо в обвинениях ваших, – а ваш духовный запас обрадовал, ваше «не поддаюсь!» – ваше страстное чуяние России и жажда ее познать (пусть пока через изучение написанного о ней) – вера в нее – после всего! – вот что меня обрадовало. Этого-то как раз и не хватало огромной части нашей интеллигенции, в России жившей и так мало знавшей ее. Я поражаюсь, сколько в вас пламенной тяги к ней, любовного к ней горения, словно вы в ней одной соединили все чарования невесты, матери и сестры, все восторги, не отданные вами любимой, которую вы не знаете… которую только ждете, которая должна быть, должна быть суждена вам! Вы ее любите страстно-больной любовью, какой матери любят незадачливого ребенка.

Много больного в ваших словах о ней. Много трепета и огня, священного, чистого огня. Вы еще не любили в жизни. Ваши любви не нашли себе выхода, наливались и увядали, сожженные. Именно – чистого огня, несмотря на всю грязь и кровь, на все ужасы, через которые вы прошли, борясь неустанно и непрестанно, не поддаваясь, веря. И сохраниться таким, каким я чувствую вас в письме, «девственником», – как рыцарь, который «имел одно видение, непостижимое уму», – сохранить себя при таких условиях, беспри-чальнои, бродяжной жизни, в работе под землей, в глуши, без единственной близкой, живой опоры, при убивающем дух сознании, что кругом, по всей Европе и по всему миру, никому, кроме раскиданных соотечественников, нет никакого дела до нашего! Все против нас. В нашей даже среде сколько есть против нашего, сколько разъединителей и гасителей воли и веры нашей! А вот, не угасает воля, не умирает вера. Вы живы и под землей, в черной и душной шахте, и, как рыцарь былых эпох, верным остались Той, прекраснейшей из прекрасных, которая ни одной улыбки не подарила

вам, которая не ваша, за которую вы приняли столько мук.

Понимаю вас, когда вы говорите:

«Если бы не она – мучающий меня так сладко ее призрак, в котором и погубленная моя невеста, и бедная моя мать, и мои пропавшие без вести сестры… если бы не последняя моя вера, что Россия все еще где-то есть – и будет! – давно бы с собой разделался!..»

И еще:

«Во имя ее прошлого, во славу ее будущего – страдаю. Но дайте, дайте живого дела!»

Видите, вот уж и идеалы. А вы с таким отчаянием сказали: «Над всеми „идеалами“ – крест!» Не обойдетесь без идеалов. Многое придется отвеять из «идеалов», выправить и ввести новые идеалы, придется и в самой русской интеллигенции отбор сделать и выяснить, чем была передовая, как вы называете иронически, русская интеллигенция, и какою она должна бы быть; но без идеалов, без окрыления и озарения жизни – ни жить, ни творить нельзя.

Об этом мы еще побеседуем. А пока укажу вам на авторитет, называемый и великим, и национальным, называемый так почти всеми, даже несхожими с нами в отношении к нашему, – чтимый теперь, как святыня культуры нашей, – на Пушкина. Приведу чудесную его веру, – она-то и в вас горит:

«Два чувства дивно близки нам – В них обретает сердце пищу – Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам. (На них основано от века По воле Бога самого Самостоянье человека, – Залог величия его Животворящая святыня! Земля была без них мертва; Без них наш тесный мир – пустыня, Душа – алтарь без божества)».

Правду этой, Пушкинской веры вы должны чувствовать очень остро. Разве вы чувствуете – пустыню? разве ваша душа – без божества? Нет, пока в душе – она, вы можете еще молиться. Вот – правда и вера Пушкина, заповедь его, национального, нашего Учителя, которого мы еще мало знаем. Читайте и перечитывайте его. Он весь – национальный. И, весь национальный, полный национального, он и занациональный, он – всякий, как Достоевский открыл его. В нем как бы знамение будущей России, ее возможностей! И вот, это его вещание – главнейшее из основ бытия всякого народа. Это – религиозное. Это – религия, духовная связь с родиной. Это – национальный идеал. Это глас Божий в нас. И это он в вас, с самого вашего рождения, с первой каплей молока матери, с первым звуком родного слова, во всех чувствованиях ваших, во всех грезах. Это весь опыт прошлого, корни прошлого, отсветы солнца прошлого, освещающие нам путь, с истоков родины нашей, с первых, детских ее шагов – до торжественно-властной поступи в истории народов! Это голоса славных гробниц наших, заветов и заклинаний тех, что пали за дело родины. Эти голоса наполняют духовное наше существо. В этих беззвучных отзвуках слышны и шепоты надежды, и укоры, и мерцанья-грезы из снов далеких, и мудрые веленья… Это – история. Это песнь, вещая песнь России, вещий голос чудесных ее Певцов, их «глас пророков». Это – мерцающие лампады у гробниц, опаляющие огни великих испытаний.

Великое богатство предков, их опыта, – навеки связало вас, и ведет, если вы подлинно кровный, ихний. Вы – кровный. Вы чутко слышите зов заветов, вещания голосов подземных. Они, эти голоса, слышимые через Великих, чуемые инстинктом, шумят непрестанно в вас, стучат в вашем сердце кровью, ведут на страшные испытания, поддерживают ваш дух надеждой, шепотом в вас влюбленной, рвущейся к вам России. Почему – тоска? Да потому, что она, единственная, к вам рвется, болью своею знает, что вы отдали за нее… потому, что она вам дороже всех миров. Вы связаны с ней навеки, и она с вами связана. Связь неразрывна и по смерти!

«И хоть бесчувственному телу Равно повсюду истлевать, Но ближе к милому пределу Мне все б хотелось почивать!»

Здесь – тайна родины, родины; – тайна тайн. С вами Она, всегда. Беззвучный шепот и зов ее – на вашем бездорожьи, под тяжкою землею, в шахтах. Этот – родины зов беззвучный – и в вашем письме ко мне, и в трепете вашем страстном, и в проклятьях ваших, и в молитве… в единственной молитве – за Россию!

Ваша неправда мне человечески понятна. Проклинаете, угрожаете, судить хотите?.. Оставьте маленькое, не опаляйте духа. Для творческого дела храните святой огонь. Злое коварно прельщает вас – растратить себя впустую. Соберите себя, готовьтесь к выдержанной борьбе. Духовно вооружайтесь: придет время.