Том 3. Стихотворения 1866-1877

Некрасов Николай Алексеевич

Народ впереди остановился. Остановились и охотники. Савелий, объяснив, что-то князю Воехотскому, причем таинственно указывал по направлению к лесу, подходит к Пальцову и Мише.

Савелий

На нумера извольте становиться. Теперь нельзя курить И громко говорить здесь не годится.

Миша

Что ж можно? Можно водку пить!

Хохочет и, наливая из фляжки, потчует Пальцова и пьет сам.

Савелий, расставив охотников по цепи, в расстоянии шагов пятидесяти друг от друга, разделяет народ на две половины; одна молча и с предосторожностями отправляется по линии круга направо, другая налево.

Сцена четвертая

Барон фон дер Гребен и князь Воехотский.

На 5-ом. Барон сидит на складном стуле; снег около него утоптан, под ногами ковер. Близ него прислонены к дереву три штуцера со взведенными курками. В нескольких шагах от него, сзади, мужик — охотник с рогатиной.

Кн. Воехотский

(подходя к барону с своего, соседнего нумера)

Теперь,

барон, вы видели природу, Вы видели народ наш?

Барон

И не мог Не заключить, что этому народу Пути к развитью заградил сам бог.

Кн. Воехотский

Да! да! непобедимые условья! Но, к счастию, народ не выше их: Невежество, бесчувственность воловья Полезны при условиях таких.

Барон

Когда природа отвечать не может Потребностям, которые родит Развитие, — оно беды умножит И только даром страсти распалит.

Кн. Воехотский

Вы угадали мысль мою: нелепо В таких условьях просвещать народ. На почве, где с трудом родится репа, С развитием банан не расцветет. Нам не указ Европа: там избыток Во всех дарах, по милости судеб; А здесь один суровый черный хлеб Да из него же гибельный напиток! И средства нет прибавить что-нибудь. Болото, мох, песок — куда ни взглянешь! Не проведешь сюда железный путь, К путям железным весь народ не стянешь! А здесь — вот, например, зимой — Какие тут возможны улучшенья?.. Хоть лошадям убавьте-ка мученья, Устройте экипаж другой! Здесь мужику, что вышел за ворота, Кровавый труд, кровавая борьба: За крошку хлеба капля пота — Вот в двух словах его судьба! Его сама природа осудила На грубый труд, неблагодарный бой И от отчаянья разумно оградила Невежества спасительной броней. Его удел — безграмотство, беспутство, Убожество и чувством, и умом, Его узда — налоги, труд, рекрутство, Его утеха — водка с дурманом!

Барон

So, so…

Сцена пятая

Пальцов и Миша. На № 1-ом. К Пальцову подходит со своего нумера Миша.

Миша

Еще не скоро выйдет зверь… Покаместь приведем-ка в ясность То время, как «свобода», «гласность», Которыми набили мы теперь Оскому, как незрелыми плодами, Не слышались и в шутку между нами. Когда считался зверем либерал, Когда слова «общественное благо» И произнесть нужна была отвага, Которою никто не обладал! Когда одни житейские условья Сближали нас, а попросту расчет, И лишь в одном сливались все сословья, Что дружно налегали на народ…

Пальцов

Великий век, когда блистал Среди безгласных поколений Администратор-генерал И откупщик — кабачный гений!

Миша

Ты, думаю, охоту на двуногих Застал еще в ребячестве своем. Слыхал ты вопли стариков убогих И женщин, засекаемых кнутом? Я думаю, ты был не полугода И не забыл порядки тех времен, Когда, в ответ стенаниям народа, Мысль русская стонала в полутон?

Пальцов

Великий век — великих мер! «Не рассуждать — повиноваться!» — Девиз был общий; сам Гомер Не смел Омиром называться.

Миша

Припомни, как в то время золотое Учили нас? Раздолье-то какое! Сын барина, чиновника, князька Настолько норовил образоваться, Чтоб на чужие плечи забираться Уметь — а там дорога широка! Три фазиса дворянское развитье Прекрасные являло нам тогда: В дни юности — кутеж и стеклобитье, Наука жизни — в зрелые года (Которую не в школах европейских — Мы черпали в гостиных и лакейских), И, наконец, заветная мечта — Почетные, доходные места… Припомнил ты то время золотое, Которого исчадье мы прямое, Припомнил? — Ну, так полюбуйся им! Как яблоню качает проходящий, Весь занятый минутой настоящей, Желанием одним руководим — Набрать плодов и дале в путь пуститься, Не думая, что много их свалится, Которых он не сможет захватить, Которые напрасно будут гнить, — Так русское общественное древо, Кто только мог, направо и налево Раскачивал, спеша набить карман, Не думая о том, что будет дале… Мы все тогда жирели, наживали, Все… кроме, разумеется, крестьян… Да в стороне стоял один, печален, Тогдашний чистоплотный либерал; Он рук в грязи житейской не марал, Он для того был слишком идеален, Но он зато не делал ничего…

Пальцов

О ком ты говоришь?

Миша

В литературе Описан он достаточно: его Прозвали «лишним». Честный по натуре, Он был аристократ, гуляка и лентяй; Избыточно снабженный всем житейским, Следил он за движеньем европейским…

Пальцов

Да это — я!

Миша

Как хочешь понимай! Тип был один, оттенков было много. Судили их тогда довольно строго, Но я недавно начал понимать, Что мы добром должны их поминать… Диалектик обаятельный, Честен мыслью, сердцем чист! Помню я твой взор мечтательный, Либерал-идеалист! Созерцающий, читающий, С неотступною хандрой По Европе разъезжающий, Здесь и там — всему чужой. Для действительности скованный, Верхоглядом жил ты, зря, Ты бродил разочарованный, Красоту боготворя; Всё с погибшими созданьями Да с брошюрами возясь, Наполняя ум свой знаньями, Обходил ты жизни грязь; Грозный деятель в теории, Беспощадный радикал, Ты на улице истории С полицейским избегал; Злых, надменных, угнетающих, Лишь презреньем ты карал, Не спасал ты утопающих, Но и в воду не толкал… Ты, в котором чуть не гения Долго видели друзья, Рыцарь доброго стремления И беспутного житья! Хоть реального усилия Ты не сделал никогда, Чувству горького бессилия Подчинившись навсегда, — Всё же чту тебя и ныне я, Я люблю припоминать На челе твоем уныния Беспредельного печать: Ты стоял перед отчизною, Честен мыслью, сердцем чист, Воплощенной укоризною, Либерал-идеалист!

Пальцов

Куда ж девались люди эти?

Миша

Бог весть! Я не встречаю их. Их песня спета — что нам в них? Герои слова, а на деле — дети! Да! одного я встретил: глуп, речист И стар, как возвращенный декабрист. В них вообще теперь не много толку. Мудрейшие достали втихомолку Такого рода прочные места, Где служба по возможности чиста, И, средние оклады получая, Не принося ни пользы, ни вреда, Живут себе под старость припевая; За то теперь клеймит их иногда Предателями племя молодое; Но я ему сказал бы: не забудь — Кто выдержал то время роковое, Есть отчего тому и отдохнуть. Бог на помочь! бросайся прямо в пламя И погибай… Но, кто твое держал когда-то знамя, Тех не пятнай! Не предали они — они устали Свой крест нести, Покинул их дух Гнева и Печали На полпути…

* * *

Еще добром должны мы помянуть Тогдашнюю литературу, У ней была задача: как-нибудь Намеком натолкнуть на честный путь К развитию способную натуру… Хорошая задача! Не забыл, Я думаю, ты истинных светил, Отметивших то время роковое: Белинский жил тогда, Грановский, Гоголь жил, Еще найдется славных двое-трое — У них тогда училось всё живое… Белинский был особенно любим… Молясь твоей многострадальной тени, Учитель! перед именем твоим Позволь смиренно преклонить колени! В те дни, как всё коснело на Руси, Дремля и раболепствуя позорно, Твой ум кипел — и новые стези Прокладывал, работая упорно. Ты не гнушался никаким трудом: «Чернорабочий я — не белоручка!» — Говаривал ты нам — и напролом Шел к истине, великий самоучка! Ты нас гуманно мыслить научил, Едва ль не первый вспомнил об народе, Едва ль не первый ты заговорил О равенстве, о братстве, о свободе… Недаром ты, мужая по часам, На взгляд глупцов казался переменчив, Но пред врагом заносчив и упрям, С друзьями был ты кроток и застенчив. Не думал ты, что стоишь ты венца, И разум твой горел не угасая, Самим собой и жизнью до конца Святое недовольство сохраняя, — То недовольство, при котором нет Ни самообольщенья, ни застоя, С которым и на склоне наших лет Постыдно мы не убежим из строя, — То недовольство, что душе живой Не даст восстать противу новой силы За то, что заслоняет нас собой И старцам говорит: «Пора в могилы!»