Не так счастливец молодойИдет в таинственный покой,Где, нетерпения полна,Младая ждет его жена,С каким я трепетом вступалВ тот роковой, священный зал,Где жизнь, и смерть, и честь людейВ распоряжении судей.Герой — а я теперь герой —Быть должен весь перед тобой,О публика! во всей красе…Итак, любуйся: я плешив,Я бледен, нервен, я чуть жив,И таковы почти мы все.Но ты не думай, что тебяХочу разжалобить: любяСвой труд, я вовсе не ропщу,Я сожалений не ищу;«Коварный рок», «жестокий рок»Не больше был ко мне жесток,Как и к любому бедняку.То правда: рос я не в шелку,Под бурей долго я стоял,Меня тиранила нужда,Гнела любовь, гнела вражда;Мне граф <Орлов> мораль читал,И цензор слог мой исправлял,Но не от этих общих бедЯ слаб и хрупок как скелет.Ты знаешь, я — «любимец муз»,А невозможно рассказать,Во что обходится союзС иною музой; благодатьТому, чья муза не бойка:Горит он редко и слегка.Но горе, ежели онаСлаволюбива и страстна.С железной грудью надо быть,Чтоб этим ласкам отвечать,Объятья эти выносить,Кипеть, гореть — и погасать,И вновь гореть — и снова стыть.Довольно! Разве досказать,Удобный случай благо есть,Что я, когда начну писать,Перестаю и спать, и есть…Не то чтоб ощутил я страх,Когда уселись на местахИ судьи и народ честной,Интересующийся мной,И приготовился читатьТот, чье призванье — обвинять;Но живо вспомнил я тогдаСчастливой юности года,Когда
придешь, бывало, в классИ знаешь: сечь начнут сейчас!Толпа затихла, началсяДоклад — и длился два часа…Я в деле собственном моем,Конечно, не судья; но в том,Что обвинитель мой читал,Своей статьи я не узнал.Так пахарь был бы удивлен,Когда бы рожь посеял он,А уродилось бы зерноНи рожь, ни греча, ни пшено —Ячмень колючий, и притомНаполовину с дурманом!О прокурор! ты не статью,Ты душу вывернул мою!Слагая образы мои,Я только голосу любвиИ строгой истины внимал,А ты так ясно доказал,Что я законы нарушал!Но где ж не грозен прокурор?..Смягченный властию судей,Не так был грозен приговор:Без поэтических затей,Не на утесе вековом,Где море пенится кругомИ бьется жадною волнойО стены башни крепостной, —На гаупвахте городской,Под вечным смрадом тютюна,Я месяц высидел сполна…Там было сыро; по угламБелела плесень; по стенамКлопы гуляли; в щели рамДул ветер, порошил снежок.Сиди-посиживай, дружок!Я спать здоров, но сон был плохПо милости проклятых блох.Другая, горшая беда:В мой скромный угол иногдаЯвлялся гость: дебош ночнойСвершив, гвардейский офицер,Любезный, статный, молодойИ либеральный выше мер,День-два беседовал со мной.Уйдет один, другой придетИ те же басенки плетет…Блоха — бессонница — тютюн —Усатый офицер-болтун —Тютюн — бессонница — блоха —Всё это мелочь, чепуха!Но веришь ли, читатель мой!Так иногда с блохами бойБыл тошен; смрадом тютюнаТак жизнь была отравлена,Так больно клоп меня кусалИ так жестоко донималЧто день, то новый либерал,Что я закаялся писать…Бог весть, увидимся ль опять!..
Эпилог
Зимой поэт молчал упорно,Зимой писать охоты нет,Но вот дохнула благотворноВесна — не выдержал поэт!Вновь пишет он, призванью верен.Пиши, но будь благонамерен!И не рискуй опять попастьНа гаупвахту или в часть!
Посвящается неизвестному другу, приславшему мне стихотворение «Не может быть»
Умру я скоро. Жалкое наследство,О родина! оставлю я тебе.Под гнетом роковым провел я детствоИ молодость — в мучительной борьбе.Недолгая нас буря укрепляет,Хоть ею мы мгновенно смущены,Но долгая — навеки поселяетВ душе привычки робкой тишины.На мне года гнетущих впечатленийОставили неизгладимый след.Как мало знал свободных вдохновений,О родина! печальный твой поэт!Каких преград не встретил мимоходомС своей угрюмой музой на пути?..За каплю крови, общую с народом,И малый труд в заслугу мне сочти!Не торговал я лирой, но, бывало,Когда грозил неумолимый рок,У лиры звук неверный исторгалаМоя рука… Давно я одинок;Вначале шел я с дружною семьею,Но где они, друзья мои, теперь?Одни давно рассталися со мною,Перед другими сам я запер дверь;Те жребием постигнуты жестоким,А те прешли уже земной предел…За то, что я остался одиноким,Что я ни в ком опоры не имел,Что я, друзей теряя с каждым годом,Встречал врагов всё больше на пути —За каплю крови, общую с народом,Прости меня, о родина! прости!Я призван был воспеть твои страданья,Терпеньем изумляющий народ!И бросить хоть единый луч сознаньяНа путь, которым бог тебя ведет,Но, жизнь любя, к ее минутным благамПрикованный привычкой и средой,Я к цели шел колеблющимся шагом,Я для нее не жертвовал собой,И песнь моя бесследно пролетела,И до народа не дошла она,Одна любовь сказаться в ней успелаК тебе, моя родная сторона!За то, что я, черствея с каждым годом,Ее умел в душе моей спасти,За каплю крови, общую с народом,Мои вины, о родина! прости!..
Ямщик лихой, лихая тройкаИ колокольчик под дугой,И дождь, и грязь, но кони бойкоТелегу мчат. В телеге тойСидит с осанкою победнойЖандарм с усищами в аршин,И рядом с ним какой-то бледныйЛет в девятнадцать господин.Все кони взмылены с натуги,Весь ад осенней русской вьюгиНавстречу; не видать небес,Нигде жилья не попадает,Всё лес кругом, угрюмый лес…Куда же тройка поспешает?Куда Макар телят гоняет.
2
Какое ты свершил деянье,Кто ты, преступник молодой?Быть может, ты имел свиданьеВ глухую ночь с чужой женой?Но подстерег супруг ревнивыйИ длань занес — и оскорбил,А ты, безумец горделивый,Его на месте положил?Ответа нет. Бушует вьюга.Завидев кабачок, как друга,Жандарм командует: «Стоять!»Девятый шкалик выпивает…Чу! тройка тронулась опять!Гремит, звенит — и улетаетКуда Макар телят гоняет.
3
Иль погубил тебя презренный.Но соблазнительный металл?Дитя корысти современной,Добра чужого ты взалкал,И в доме издавна знакомом,Когда все погрузились в сон,Ты совершил грабеж со взломомИ пойман был и уличен?Ответа нет. Бушует вьюга;Обняв преступника, как друга,Жандарм напившийся храпит;Ямщик то свищет, то зевает,Поет… А тройка всё гремит,Гремит, звенит — и улетаетКуда Макар телят гоняет.
4
Иль, может быть, ночным артистомТы не был, друг? и просто мыТеперь столкнулись с нигилистом,Сим кровожадным чадом тьмы?Какое ж адское коварствоТы помышлял осуществить?Разрушить думал государство,Или инспектора побить?Ответа нет. Бушует вьюга,Вся тройка в сторону с испугаШарахнулась. Озлясь, кнутомЯмщик по всем по трем стегает;Телега скрылась за холмом,Мелькнула вновь — и улетаетКуда Макар телят гоняет!..
Зачем меня на части рвете,Клеймите именем раба?..Я от костей твоих и плоти,Остервенелая толпа!Где логика? Отцы — злодеи,Низкопоклонники, лакеи,А в детях видя подлецов,И негодуют и дивятся,Как будто от таких отцовГерои где-нибудь родятся?Блажен, кто в юности слепойПогорячится и с размахуПоложит голову на плаху…Но кто, пощаженный судьбой,Узнает жизнь, тому дорогиИ к честной смерти не найти.Стоять он будет на путиВ недоумении, в тревогеИ думать: глупо умирать,Чтоб им яснее доказать,Что прочен только путь неправый;Глупей трагедией кровавойБез всякой пользы тешить их!Когда являлся сумасшедший,Навстречу смерти гордо шедший,Что было в помыслах твоих,О публика! одну идеюТвоя вмещала голова:«Посмотрим, как он сломит шею!»Но жизнь не так же дешева!Не оправданий я ищу,Я только суд твой отвергаю.Я жить в позоре не хочу,Но умереть за что — не знаю.
Жил-был за тридевять земель,В каком-то царстве тридесятом,И просвещенном, и богатом,Вельможа, именем — Кисель.За книгой с детства, кроме скуки,Он ничего не ощущал,Китайской грамотой — науки,Искусство — бреднями считал;Зато в войне, на поле браниПодобных не было ему:Он нес с народов диких даниЦарю — владыке своему.Сломив рога крамоле внешнейПожаром, казнями, мечом,Он действовал еще успешнейВ борьбе со внутренним врагом:Не только чуждые народы,Свои дрожали перед ним!Но изменили старцу годы —Заботы, дальние походы,Военной славы гром и дымИзраненному мужу в тягость:Сложил он бранные дела,И императорская благостьГражданский пост ему дала.Под солнцем севера и юга,Устав от крови и побед,Кисель любил в часы досугаТеатр, особенно балет.Чего же лучше? Свеж он чувством,Он только изнурен войной —Итак, да правит он искусством,Вкушая в старости покой!С обычной стойкостью и рвеньемКисель вступил на новый пост:Присматривал за поведеньем,Гонял говеть актеров в пост.Высокомерным задал гонку,Покорных, тихих отличил,Остриг актеров под гребенку,Актрисам стричься воспретил;Стал роли раздавать по чину,И, как он был благочестив,То женщине играть мужчинуНе дозволял, сообразивЧто это вовсе неприлично:«Еще начать бы дозволять,Чтобы роль женщины публичноМужчина начал исполнять!»Чтобы актеры были гибки,Он их учил маршировать,Чтоб знали роли без ошибки,Затеял экзаменовать;Иной придет поздненько с пира,К нему экзаменатор шасть,Разбудит: «Монолог из ЛираЧитай!..» Досада и напасть!Приехал раз в театр вельможаИ видит: зала вся пуста,Одна директорская ложаЕго особой занята.Еще случилось то же дважды —И понял наш Кисель тогда,Что в публике к театру жаждыНе остается и следа.Сам царь шутя сказал однажды:«Театр не годен никуда!В оркестре врут и врут на сцене,Совсем меня не веселя,С тех пор как дал я МельпоменеИ Терпсихоре — Киселя!»Кисель глубоко огорчился,Удвоил труд — не ел, не спал,Но как начальник ни трудился,Театр ни к черту не годился!Тогда он истину сознал:«Справлялся я с военной бурей,Но мне театр не по плечу,За красоту балетных гурийПродать я совесть не хочу!Мне о душе подумать надо,И так довольно я грешил!»(Кисель побаивался адаИ в рай, конечно, норовил.)Мысль эту изложив круглее,Передает секретарю:Дабы переписал крупнееДля поднесения царю.Заплакал секретарь; печалиНе мог, бедняга, превозмочь!Бежит к кассиру: «Мы пропали!»(Они с кассиром вместе крали),И с ним беседует всю ночь.Наутро в труппе гул раздался,Что депутация нужнаПросить, чтобы Кисель остался,Что уж сбирается она.«Да кто ж идет? с какой же стати? —Кричат строптивые. — ДавноМы жаждем этой благодати!»— «Тссс! тссс!.. упросят всё равно!»И всё пошло путем известным:Начнет дурак или подлец,А вслед за глупым и бесчестнымПойдет и честный наконец.Тот говорит: до пенсионаМне остается семь недель,Тот говорит: во время оноМою сестру крестил Кисель,Тот говорит: жена больная,Тот говорит: семья большая —Так друг по дружке вся артель,Благословив сначала небо,Что он уходит наконец,Пошла с дарами соли-хлебаПросить: «Останься, наш отец!»…Впереди шли вдовицы преклонные,Прослужившие лета законные,Седовласые, еле ползущие,Пенсионом полвека живущие;Дальше причет трагедии: вестники,Щитоносцы, тираны, кудесники,Двадцать шесть благородных отцов,Девять первых любовников;Восемьсот театральных чиновниковПо три в ряд выступали с боковС многочисленным штабом:С сиротами беспечными,С бедняками увечными,Прищемленными трапом.Пели гимн представители пения,Стройно шествовал кордебалет;В белых платьицах, с крыльями генияКорифейки младенческих лет,Довершая эффект депутации,Преклонялись с простертой рукойИ, исполнены женственной грации,В очи старца глядели с мольбой…Кто устоит перед слезамиДетей, теряющих отца?Кисель растрогался мольбами:«Я ваш, о дети! до конца!.Я полагал, что я ненужен,Я мнил, что даже вреден я,Но вами я обезоружен!Идем же, милые друзья,Идем до гробового часуПутем прогресса и добра…»Актеры скорчили гримасу,Но тут же крикнули: ура!«Противустать возможно ядрам,Но вашим просьбам — никогда!»И снова правит он театромИ мечется туда-сюда;То острижет до кожи труппу,То космы разрешит носить.А сам не ест ни щей, ни супу,Не может вин заморских пить.В пиесах, ради высших целей,Вне брака допустил любовьИ капельдинерам с шинелейДоходы предоставил вновь;Смирившись, с автором «Гамлета»Завесть знакомство пожелал,Но бог британского поэтаК нему откушать не прислал.Укоротил балету платья,Мужчиной женщину одел,Но поздние мероприятьяНе помогли — театр пустел!Спились таланты при Ликурге,Им было нечего играть:Ни в комике, ни в драматургеОхоты не было писать;Танцорки как ни горячились,Не получали похвалы,Они не то чтобы ленились,Но вечно были тяжелы.В партере явно негодуют,Свет божий Киселю не мил,Грустит: «Чиновники воруют,И с труппой справиться нет сил!Вчера статуя командораНи с места! Только мелет вздор —Мертвецки пьяного актераВ нее поставил режиссер!Зато случился факт печальныйНазад тому четыре дня:С фронтона крыши театральнойУшло три бронзовых коня!»Кисель до гроба сценой правил,Сгубил театр — хоть закрывай! —Свои седины обесславил,Да не попасть ему и в рай.Искусство в государстве пало,К великой горести царя,И только денег прибывалоУ молодца-секретаря:Изрядный капитал составил,Дом нажил в восемь этажейИ на воротах львов поставил,Сбежавших перелив коней…Мораль: хоть крепостные стеныИ очень трудно разрушать,Однако храмом МельпоменыТрудней без знанья управлять.Есть и другому поученьюТут место: если хочешь в рай,Путеводителем к спасеньюСекретаря не избирай.
Ночка сегодня морозная, ясная.В горе стоит над рекойРусская девица, девица красная,Щупает прорубь ногой.Тонкий ледок под ногою ломается,Вот на него набежала вода;Царь водяной из воды появляется,Шепчет: «Бросайся, бросайся сюда!Любо здесь!» Девица, зову покорная,Вся наклонилась к нему.«Сердце покинет кручинушка черная,Только разок обойму,Прянь!..» И руками к ней длинными тянется…Синие льды затрещали кругом,Дрогнула девица! Ждет — не оглянется —Кто-то шагает, идет прямиком.«Прянь! Будь царицею царства подводного!..»Тут подошел воевода Мороз:«Я тебя, я тебя, вора негодного!Чуть было девку мою не унес!»Белый старик с бородою пушистоюНа воду трижды дохнул,Прорубь подернулась корочкой льдистою,Царь водяной подо льдом потонул.Молвил Мороз: «Не топися, красавица!Слез не осушишь водой,Жадная рыба, речная пиявица,Там твой нарушит покой;Там защекотят тебя водяные,Раки вопьются в высокую грудь,Ноги опутают травы речные.Лучше со мной эту ночку побудь!К утру я горе твое успокою,Сладкие грезы его усыпят,Будешь ты так же пригожа собою,Только красивее дам я наряд:В белом венке голова засияетЗавтра, чуть красное солнце взойдет».Девица берег реки покидает,К темному лесу идет.Села на пень у дороги: ласкаетсяК ней воевода-старик.Дрогнется — зубы колотят — зевается —Вот и закрыла глаза… забывается…Вдруг разбудил ее Лешего крик:«Девонька! встань ты на резвые ноги,Долго Морозко тебя протомит.Спал я и слышал давно: у дорогиКто-то зубами стучит,Жалко мне стало. Иди-ка за мною,Что за охота всю ноченьку ждать!Да и умрешь — тут не будет покою:Станут оттаивать, станут качать!Я заведу тебя в чащу лесную,Где никому до тебя не дойти,Выберем, девонька, сосну любую…»Девица с Лешим решилась идти.Идут. Навстречу медведь попадается,Девица вскрикнула — страх обуял.Хохотом Лешего лес наполняется:«Смерть не страшна, а медведь испугал!Экой лесок, что ни дерево — чудо!Девонька! глянь-ка, какие стволы!Глянь на вершины — с синицу оттудаКажутся спящие летом орлы!Темень тут вечная, тайна великая,Солнце сюда не доносит лучей,Буря взыграет — ревущая, дикая —Лес не подумает кланяться ей!Только вершины поропщут тревожно…Ну, полезай! подсажу осторожно…Люб тебе, девица, лес вековой!С каждого дерева броситься можноВниз головой!»