Том 3. Стихотворения 1921-1929

Бедный Демьян

«Ахраровцы»^*

Посвящается выставке АХРР

(Ассоциации художников революционной России)

Отложив на часик политику, Пускаюсь в «художественную критику». Знатоки найдут в ней много банальности, Но ведь я пишу не по своей специальности, А пишу потому – хоть писать не с руки, – Что молчат «знатоки». Объявились такие архаровцы, – Виноват, «ахраровцы»! – Художники новые, Люди очень бедовые, Ударившиеся со всех четырех копыт В революционно-советский быт. Они этой зимою Бьют челом нам выставкой – шутка ль? – седьмою! Оглядел я выставку эту. До чего хороша по сюжету! Насчет тени, фона И тона, И насчет светового канона Я судить не берусь: На канон я гляжу, как на молнию гусь. Не учен. Непонятно. В

светотенях не смыслю, увы, ни аза. Знаю только: вот это смотреть мне приятно, А вот это мне режет глаза. Но на выставке этой, Ни одним «знатоком» не воспетой, Все глаза мне ласкало, Все мне в сердце запало. Разве этого мало? Вот картина какого-то парня «Солеварня». Вот в бою «Партизаны» (Что за лица! Герои! Титаны!), Вот отважный вояка «Рабкор», Вот «На кухне» прислуга ведет разговор (Тетка в девку вонзилась в упор С испытующе-едкою миною). Залюбуешься этой чудесной картиною! Вот стоит у корыта убогая «Прачка», Вот – при старом режиме «Рабочая стачка», Вот и «гвоздь» – «Заседание сельской ячейки»: На эстраде у стенок скамейки, На скамейках четыре Антипа, «Выступает» оратор обычного типа, Может быть, не совсем разбитной, Может быть, краснобай не ахтительный, Но – такой бесконечно родной, Но – такой умилительный! Вот кошмар бытовой – «Беспризорные дети»… Все картины прекрасны, не только что эти! Вспоминаю далекие дни. Были пышные выставки, где искони «Мастера» выставлялись одни, Мастера, опьяненные славою. Но все выставки прежние – были они Буржуазно-салонной забавою. Все газеты вопили, да как, не по дню, По неделям, по месяцам – важное дело: «Гениально! Божественно! Дивное „ню“!» «Ню»! А попросту – голое женское тело. Что на выставках было? Портреты кокеток, На подушках на шелковых морды левреток, Виды храмов, дворцов и дворянских усадеб, Сцены жизни дворянской – обедов и свадеб, «Натюрморты» – десерт и букет хризантем, Иллюстрации пряные книг соблазнительных… Сколько тем! Сколько тонко-изысканных тем, Для дворянского сердца родных, упоительных! И каков был тогда – тошно вспомнить, каков – Подхалимски-восторженный визг «знатоков»!! Нынче чуть не один Петр Семенович Коган Был ахраровской выставкой нежно растроган И сказал настоящее слово о ней. (Почему нет в газетах его манифеста? Разве нету в «Известиях» Вциковских места?) Эй, ахраровцы-други, гребите дружней! И учите других, и учитеся сами, Чтобы в будущем нас подарить чудесами, Чтоб писать еще красочней, ярче, сильней. Вы на верной и славной дороге. Ваша выставка тем и важна, и сильна, Что рабочим – Ивану, Демьяну, Сереге – Много бодрого, яркого скажет она. Я же вам, хоть не смыслю ни капли в тональности, Я скажу: «Среди вас уже есть мастера. Ваша выставка – правда. А правда – сестра Гениальности!»

Клятва Зайнет^*

Поэма

1

Вошла и сказала ему: «Саламат!» Мирза потянулся и хмыкнул в халат. Жена у Мирзы – хоть картину пиши. – Якши! Жена у Мирзы – его третья жена – Юна и, как тополь высокий, стройна. Средь женщин узбекских прекраснее нет Зайнет. Узбекам, двум братьям ее удалым, Большой за нее уплатил он калым, И третий замок он навесил на дверь В ичкерь.

2

Под присмотром свирепой свекрови, Злобно хмурившей брови, Проходила Зайнет, прикрываясь чадрой, Мимо – страшно сказать! – «Комсомола», Где, гудя, как пчелиный встревоженный рой, Жизнью новой бурлила советская школа, Где на все голоса и лады Нараспев повторяли, твердили склады Из украшенной ленинским обликом книжки Черноглазые бой-ребятишки: «Ну-дыр-бай бай-ляр-дан ер-ал-ды Ек-са-ляра бер-ды…» Дома, сонный, обрюзглый, помятый, Ждал Зайнет ее муж и владыка, Мирза. И вздохнула Зайнет, опуская глаза: «Пр-ро-клятый!1»

3

«Велик Алла! Велик Алла!» – На минарете пел мулла Святой напев молитвы краткой. Презрев домашний произвол, Зайнет вбежала в «Комсомол», Скользнувши в дверь, как тень, украдкой «Зайнет! Откуда ты, скажи, Пришла домой без паранджи? Ты осквернила дом изменой! Где ты была, шакалья кровь?» – Шипела яростно свекровь, Кривя злой рот, покрытый пеной. И

отвечала ей Зайнет: «Была я там, где светит свет, Где учат ленинским законам, Где объясняют, как найти К свободе верные пути Узбекским девушкам и женам!» А через день тупой Мирза, Покорных жен своих гроза. Рычал от злости и от боли: Он потерял Зайнет-жену, Зайнет бежала в Фергану, Зайнет спаслася от неволи!

4

Год тяжкого труда – по дням и по ночам – Прошел, как светлый сон, для боевой беглянки. С какою верою живой ее речам Внимали бедные дехканки! На фронте – шла она в разведку и в секрет. И басмачи не раз бранились бранью злобной: «Поймаем – пуля в лоб! У красных больше нет Другой разведчицы подобной!» Рвалася к подвигам – и тем была жива, Всегда – на скакуне иль полковой двуколке. И легендарная уже росла молва О черноглазой комсомолке.

5

Хмурый Мирза в Фергане В грязной сидит чайхане, Полон замыслом темным. Дал, не скупясь, он монет, Кун за убийство Зайнет, Двум убийцам наемным. Был их ответ: «Потерпи, Мы уж разыщем в степи След твоей комсомолки!» Ночью, напавши на след, Смяли узбеки Зайнет, Словно дикие волки, Рвали, оскалив клыки, Жилы из левой руки, – Будешь вечно калека! В шею, дробя позвонок, Острый вонзили клинок Два преступных узбека.

6

Прошло пять месяцев. Ферганская больница. Зайнет – в повязках вся, лицо – кровавый струп. Нет, не кошмарный сон ей снится, Она – калека, полутруп. Блуждает взор, и речь Зайнет звучит невнятно, Слух острый притуплён, трясется голова. Врачи дивятся: «Непонятно, Как ты осталася жива!» Зайнет свезли в Москву. Москва сильна наукой. Зайнет возвращены и речь, и взор, и слух. И в комсомолке однорукой Зажегся вновь бунтарский дух. «Коммуниверситет трудящихся Востока» Зайнет мерещится во сне и наяву. У гроба нового пророка Она сказала: «Я живу! И ты – живешь во мне заветами твоими. На родине моей – в кишлак из кишлака – Дехканкам темным я их понесу, пока Сумеет начертить твое родное имя Моя последняя рука!»

Пояснение некоторых слов:

Саламат – приветствие. Якши – хорошо. Калым – выкуп за невесту. Ичкерь

#- внутренний двор. Дехканки – крестьянки. Чайхана – вроде чайной. Кишлак – #деревня. Паранджа – лицевое покрывало. Кун – награда за месть.

Дрессированный^*

Известный белогвардейский и бывший кавалерийский генерал добровольческой армии Шкуро выступает теперь в цирке в Париже с труппой из казаков, под видом наездников.

(Из газет.) Средь разоренных сел и брошенных полей От тифа и от пуль уж не валятся трупы. Шкуро, готовивший России мавзолей По воле биржевых царей и королей, Донской стотысячной уж не составит «труппы». Но… он готов на все за выгодный куртаж. Парижский цирк, так цирк! Какого, дескать, хрена! Ведь должность у него по существу все та ж, И только сузилась арена. Белонаездников, увы, не то число, И не Москва – приманка в виде приза. Ах, время множество мечтаний унесло! Но… то ж, продажное, осталось ремесло! И та ж, «парижская», осталась антреприза [14] . – Ха-ха! «Наездничек» Шкуро, на сцену – в строй! Признаться, даже мне, врагу, звучит обидой, Что этакий, ха-ха, бандитский «волк», «герой» Стал дрессированною гнидой!

14

Театральное предприятие.

Обратный намек^*

Английская эскадра в июне с. г. посетит Ревель (Эстония) и Ригу (Латвия), где останется до половины июля.

(Из газет.) В просторах Балтики, средь северных широт, У «вольных» городов, у Ревеля и Риги, Английский бронтозавр раскроет хищный рот На две приманчиво лежащие ковриги. «Х-хам! Х-хам! Глотнуть? Аль не глотнуть, А только… тонко намекнуть?» И… в нашу сторону скосит свои гляделки: «Что, Эсесерия? Поймешь?»