Том 3. Стихотворения 1921-1929

Бедный Демьян

25 мая 1918 г.

Басня восьмая

«Контакт»

26 мая состоялась лекция члена ВЦИК Суханова: «Капитуляция Ленина».

Гордеич с лекции вернулся. Купчиха подала на стол того-сего. Но опечаленный купец ни до чего Рукой не прикоснулся. «Ну, что же ты не ешь?» «Отстань. Не до еды»: «На лекции-то был?» «Был. Утешенья мало. Хоша б какой-нибудь был выход из беды. Хоша б какой-нибудь. Все вижу я, пропало, Весь свет сошел с ума. Суди сама. Вхожу я, значит, в помещенье. М-мое почтенье! – Обшарил глазом все концы: Все свой народ – тузы, купцы! Гляжу на каждого. По роже по угрюмой Видать: пришел, как я, с одной и той же думой «Ка-пи-ту-ля-ци-я!» Как это понимать? Надеяться ль на что? Аль никакой надеи? Вернут хоть что-нибудь нам эти все злодеи Аль с нас последние портки начнут снимать? Сижу. В ушах звенит. В глазах рябит от света. Вздыхаю: «Господи, чем я твой гнев навлек?» Вот вышел этакий пред нами фитилек. А вот, поди ж ты, член Центрального Совета. Мужчина в возрасте, а с виду неказист: Безусый, вроде гимназист, – В хороший магазин не взял бы и в мальчонки: Годится, скажем так, для мелочной лавчонки Не то чтоб парень из заик: Язык как следует подвешен. «Я, – лепортует, – меньшевик!» Обрадовал! Признаться, грешен, Большевика б хотел послушать я хоть раз. Товар мне нужен без подделок. А этот, видно и на глаз:

Не большевик, породой мелок! Весь ходит ходуном. Бьет кулаками в грудь. Не разговор – какой-то танец. Ты что же думаешь? Я понял что-нибудь? Я, мать моя, не иностранец. Ты речь со мной веди по-русски. Вынь – положь, А я уж разберусь, какая в чем подкладка. С «капитуляции» одной кидает в дрожь, А тут что ни словцо, то новая загадка! «Дипломатический… оркестр», «Коммунистический… секвестр», Да «девальвация», Да «реставрация», Да… дьявол сам не разберет: Что, собственно, к чему и кто кого дерет. «Капитуляция» – позиций, значит, сдача. Выходит: Ленина постигла неудача. Что сила богачей есть – «абсолютный факт». И Ленин с нами-де готов вступить… в «контакт»! Скажи, пожалуйста! Мы, значит, входим в силу. Спасибо за… «контакт». Учены на былом, И без «контакта» нас вогнали уж в могилу, Ну а с «контактом» что ж? Проткнут еще колом? Нет, брат, втирай очки какой-нибудь там дуре. Зря перед нами стал себя ты утруждать. Мы на своей узнали шкуре, Чего от Ленина нам ждать. Послушал лекцию. Спасибо. Зря только ввел себя в расход. Я думал, дельное расскажут мне что-либо, А он… меньшевики никчемный, впрямь, народ, – Нет ни силенок в них, ни смысла. Да ты почто так, мать, раскисла?» «Ну, что же ты не ешь?» «Ты со своей едой! Поели… Будет с нас… Я ль не был мастер кушать?!. „Контакт“, хе-хе, огня с водой!.. А как бы все-таки мне Ленина послушать?!»

30 мая 1918 г.

Басня девятая

Сладкие мечты

Корней Гордеич… Боже мой! Давно забыл дорогу к банку. Напялив пальтецо дырявое, зимой На рынок саночки тащил он спозаранку. За грошевой барыш судьбу благодаря, До часу позднего топтался у ларя, Но, потеряв давно купецкую осанку, В душе, однакоже, надежды не терял, Что беды все пройдут, как наважденье злое: «Вернется времечко былое!» Свои надежды он супруге поверял. В квартире, новыми жильцами уплотненной, Имея комнату одну, По вечерам купец мечтою затаенной Подбадривал себя и утешал жену: «Слышь, не серди меня, старуха. Пустыми вздохами наводишь только жуть. Все знаю, вижу сам. Ну, голод, ну, разруха. По-твоему, беда. По-моему, ничуть. Поди, не мы одни с тобой спадаем с тела. А ты б чего хотела? Обилья общего? Что хошь, то выбирай? Хоть обожрися всякой сластью? Чтоб говорили все, что вот не жизнь, а рай Под этой самою… антихристовой властью? Умом ты, мать моя, всегда была слаба. Да в этой нищете и есть вся заковычка. Вот как натерпится вся эта голытьба Да вспомнит наши-то, хозяйские, хлеба, Тут и проснется в ней холуйская привычка; Сумей кормежки ей не дать, а посулить, – К хозяевам она начнет валом валить. Польстясь на сытый корм и на хмельное пойло. Все клячи тощие придут в былое стойло И, увидав хозяйский кнут, Уже брыкаться не начнут, А, ублажая нас усердным прилежаньем, -ѓ Хоть до смерти их всех в упряжке загони! – На брань и окрики хозяйские они Ответят ласковым, любовным, робким ржаньем. У, псы! Дождаться б лишь до этакого дня, Так вы поржете у меня! По рылу каждого, ха-ха, собственноручно! Посмей лишь кто дерзнуть. Как муху… в кипяток!.. М-да… Размоталась жизнь, как шерстяной моток!.. Дел никаких… Без дела ж, ой, как скучно… Винца не сыщешь, мать?.. Хотя б один глоток…» Купчиха слушала, закутавшись в платок, И что-то шамкала беззвучно.

1919 г.

Басня десятая

Нет уверенности

События неслись во весь опор, И в баснях надолго расстался я с купчиной. Гордеич… Лекция… «Контакт»… Прошло с тех пор Четыре года с половиной. И вот Гордеича теперь мы застаем В трактире с музыкой, вином и пьяным шумом. Купец беседует вдвоем С Пров Кузьмичом, своим приятелем и кумом. Кум, деревенский туз – он тоже нам знаком: О ком – о ком, А уж о нем пришлось писать мне сколько басен! Да что нам говорить о давней старине, О том, как был кулак тогда для нас опасен? Он нынче стал для нас опаснее вдвойне. Кулак был под конем, и вновь он на коне. И мне о нем писать еще придется много. Сейчас в трактире за столом Кузьмич, беседуя с купчиной о былом, О настоящем тож выпытывает строго. Гордеич охает: «Ох-ох-ох-ох, Кузьмич! Хлебнули горя… Настрадались… Я так считаю: божий бич. Но сжалился господь, – все ж лучших дней дождались. Что было? Вспомнишь, жуть берет, Боялся, веришь ли, загадывать вперед. Прикинешь так – ан выйдет хуже. Прожить ба как – не то что думать про доход. На шее петля, что ни год, То все затягивалась туже. За спекуляцию пришлось сидеть раз пять. Вот уж надеешься: с тюрьмой совсем расстался. Ан, не успел чихнуть, как Загребли опять. Не знаю, как и жив остался, Как не оглох и не ослеп. Отчаялся во всем… Не жизнь была – мученье! И вдруг, негаданно-нежданно, облегченье. Явился этот самый нэп. Сначала думалось: «Взамен оглобли – дышло, Ан, вышло…» «Эвона что вышло! – Осклабился подвыпивший кулак. – Вон на себя Москва какой наводит лак! Опять же у тебя… опять забил подвалы… Вновь, слышно, входишь в капиталы. Какого ж те рожна? Теперя знай одно: На лад былой – гони монету!» «На лад былой, ох-хо!.. Вот то-то и оно, Что счастье наше не полно: Нет главного… былой уверенности нету!»

1922 г.

Эпилог второй

Ожили

Товарищ, погляди на них… хозяйским оком… Пусть на Тверской они пасутся вечерком, Пусть наливаются, скотинки эти, соком И покрываются жирком, Пусть шерстью обрастут они! Зевать не надо, А надо их стеречь, как мы их стережем, Грозя кнутом, а не ножом. А должный срок придет, и мы все это стадо Как захотим, так обстрижем!

1922 г.

Благословение^*

Отец Ипат венчал Вавилу бедняка. За шесть целковых паренька Условясь в брачные законопатить путы, Он окрутил его с невестой в три минуты. Венчал – спешил, глотал слова, Как будто сто чертей его толкали в спину, – Дай бог, чтоб из молитв прочел он половину (И то сказать, ведь плата какова!). Вавила парень был, однакож, голова. Облобызавшися с женою, Попу в протянутую длань Он сунул трешницу. «Идем домой, Малань!» «Стой! – батя взвыл, такой ошпаренный ценою. – Да ты же, чертов сын, рядился как со мною?» «Как ты венчал, так получай! Вперед как следует венчай: Не сокращай наполовину!» «А, вот ты, сволочь, как? – забрызгал поп слюной. – Так чтоб тебе, рассукиному сыну, Не видеть век добра с женой! Чтоб сам ты окривел, живя с женой кривою! Чтоб у тебя она подохла от родов! Чтоб ты с полдюжиной детей остался вдов! Чтоб ты…» Осипнувший от вою, Благословлял отец своих духовных чад, Суля при жизни им и после смерти ад С мильоном ужасов, чертей и мук суровых… За три недоданных целковых! Случилось это все с десяток лет назад, А вот что вышло в пору нашу: Вавила,

выборный от местных прихожан, Брал в церкви ценности – на помощь для волжан: «А ну-ка, поп, давай серебряную чашу! Для бога все равно, что серебро, что медь». А поп шипел ему: «У, чтоб те очуметь! Вот чаша… на… бери!.. Противиться не смею… На, недовенчанный… и подавися ею!»

1923

Ответ на ответ^*

Наблюдателю. В прежнее время, товарищ, мелкобуржуазные газеты следили за мелочами, вроде падающих столбов или мусорных ям. Наше время налагает на красную печать широкие боевые задачи, и мелочами газете заниматься некогда.

(Ответ в «Почтовом ящике» газеты «Правда Грузии».) Коль дан «ответ» в рассудке здравом, Боюсь, рассудок не дорос. Такой ответ мы с полным правом Должны поставить под вопрос. Мы здесь на этот счет упрямы: Твердим про мелочи, дабы: Не гнили мусорные ямы И не валилися столбы. Мы здесь гордимся, облекая Почетом черный труд крота, А там, подумайте, какая Партийных взглядов широта! Как не сказать тут (без злорадства, Но чтоб от спеси излечить!), Что широту от верхоглядства Порою трудно отличить!

Мария Голошубова^*

В деревне Маховище первая, выписавшая «Бедноту» на 1923 г., была крестьянка Мария Яковлевна Голошубова.

(«Беднота», 5 января 1923 г.) Был у нас товарец ходкий, Смех над бабьей головой: – Волос – долгий, ум – короткий! – Это голос вековой. Муж, нажравшись самогону, Знал к жене одну лишь речь: «Из-зу-ве-чу… по закону… Ежли дура – не перечь!» Мудрецов таких великих Прежде было – пруд пруди, Все понятий самых диких, Хоть с крестами на груди. Да и крест от дури тоже. Одолей-ка эту тьму. «Не учены, ела те боже! Нам книжонки ни к чему!» «А газеты и подавно. Шут нам в этом баловстве!» «До чего ж мы с кумом славно Напились на рождестве!» Вот деревня Маховище Средь равнины снеговой, – Словно в волчьем логовище, В ней стоял кулацкий вой. Ночь и темень без просвету. Не избушки – ряд могил. Кто ж от сна деревню эту Вещим словом разбудил? Кто, нарушивши обычай, В зиму внес весенний шум? Оказалось: не мужичий А «короткий» бабий ум! «Что нам делать с Марьей этой?!» «Денег куры не клюют?» «Привязалась тут с газетой!» – Мужики, озлясь, плюют. Закуривши козьи ножки, Густо в нос пускают дым. «Поищи другой дорожки. Сунься к дурням… молодым!» Марья билась, не сдавалась. «Ну и черт же!» – «Баба – во!» Наседала, добивалась И добилась своего. В Маховище – шутка ль дело? – Повели там жизнь не ту. «Слышь, в башке, брат, загудело, Как прочли мне „Бедноту“!» «Вот статеечка, к примеру, „О посеве“, прямо шик!» «И охотно дашь ей веру, Потому – писал мужик: Дескать, сеял без кадила, Без кропила, без попов, А земля, где сноп родила, Уродила пять снопов». «Вот она, наука, братцы!» «Говорить на прямоту: Сеешь хлеб – гляди не в святцы, А в газету „Бедноту“!» «Каждый в ей найдеть што-либо!» «Прикопим ума с зимы!» «Ай да Марьюшка! Спасибо!» То же скажем ей и мы.

Социал-траурным предателям^*

В бессильном трауре немецкая столица, Повсюду траурные лица. Что ни процессия, то – вот она, гляди! – Колонна социал-прохвостов впереди, Предатели! Трусы! Забейте ватой уши И трауром густым закройте зеркала: Вы обнажили догола Свой развращенный ум и слякотные души! Две силы разные теснят вас с двух сторон. Ни тут, ни там не ждет вас прибыль, Но вражеский кулак вам причинит урон, А пролетарская рука сулит вам гибель. О, жалостная тля, ты жалости ни в ком, Ни в ком не вызовешь и никого не тронешь, Ты, в траур обрядясь, сама себя хоронишь! Даря тебя своим презрительным плевком, На твой позорный гроб бросаю первый ком!

Риск^*

(с древнегреческого)

Фалей, лукавый грек, сквалыжный плут-купец. Корил носильщика Демада: «Обол? За этот груз? Опомнись, голубок, Корзина не ахти какая уж громада. Будь я моложе, сам я б снес ее домой, А ты – „обол“! Грабеж прямой! А впрочем, О чем мы зря хлопочем! Не в деньгах, милый мой, Не в деньгах счастье. Я к беднякам привык питать всегда участье, Да, на своем веку, И долгом и суровом, Не одному, брат, бедняку Помог я… добрым словом! Обол, ты говоришь? Бери, мне все равно. Но слово доброе… оно… Э… Как, бишь, звать тебя? Демадом? Корзину снес бы ты, Демадушка, мне на дом, С посудою она с хрустального. Неси, Да не тряси. За бескорыстную услугу Три мудрых правила скажу тебе, как другу». Польстясь на мудрые слова, Простец-Демад себе на спину Взвалил огромную корзину. Пыхтя, кряхтя, едва-едва Под тяжкой ношею волок бедняга ноги. «Фу! – Одолевши треть дороги, Носильщик стал. – Передохну. Вконец устал. Ну, что ж, – открой, Фалей, одно из мудрых правил!» Фалей Демада не заставил Ответа слишком долго ждать: «Демад, не верь тому, кто станет утверждать, Что для рабочего народа Милее рабство, чем свобода». «Вот на! – сказал Демад. – Какой же дуралей Чушь эту утверждать осмелится, Фалей!» Понес Демад корзину дале. «Послушай, милый друг! – Так на втором привале Демаду стал Фалей вещать. – Коль кто-нибудь тебя попробует смущать: Мол, богатеть куда как вредно, – Что только бедняки способны жить безбедно, Не зная ни хлопот, ни риску, ни потерь, Ты этому… не верь». «Благодарим на добром слове, Хотя и это нам не внове!» – Вздохнул с досадою Демад. Пошли опять. Фалей наш рад: «Сюда, Демад… Хе-хе… Вот ты и разумей-ка… Сюда, в переднюю, направо, где скамейка… Ну, что ж ты стал, как пень? Снимай корзину, что ль!» «Постой. Успеется, – гудит Демад в передней, – Делися мудростью… последней». «Изволь, – заегозил Фалей. – Изволь, изволь… Коль скажет кто тебе… Ну, все равно, что скажет… Чего ты смотришь, словно зверь?.. Иной, брат, так тебе распишет да размажет… А ты… не верь…» Тут, изловчившися, Демад плечами двинул Да оземь так корзину кинул, Что только звон пошел от хрусталя вокруг. «Друг, – полумертвому от ужаса Фалею Сказал он, – пусть я околею, Коль ты неправ, любезный друг… Большое за твои три правила спасибо… Слышь? Если скажет кто: в корзине, мол, теперь Есть, кроме битого стекла, еще что-либо, Так ты ему… не верь…»

* * *

«Культура старая. Хрустальная лампада». Ну что ж. Культуре – исполать. Но коллективного российского Демада Фалеям нынешним уже не оседлать. «Три мудрых правила»… Подобную мякину Уже не пустишь в ход, чтоб жить чужим трудом. Хоть все «культценности» Демад, согнувши спину, Охотно понесет, но не в Фалеев дом, А в дом свой собственный, который, по фасаду Судить, Фалеев был, но перешел к Демаду!