Том 3. Стихотворения 1921-1929

Бедный Демьян

«Владимирка»^*

«Н-но!.. Туда же, брыкаться… Нашлась недотрога!»… Туго врезалась в твердую землю соха. «Здравствуй, дядя! Гляжу я: земля не плоха», «Да крепка. Утоптали. Была ведь дорога. Слышь, в Сибирь, значит, гнали по ней в старину… Эй, ты, н-ну, Шевелись, сухопарая!»… Борозда к борозде… Ком ложится на ком… Кто узнал бы тебя нынче в виде таком, Роковая путина, «Владимирка старая»?! Брат мой, пахарь! Погибших бойцов помяни. Окруженные серым, суровым конвоем, Пыльной летней порой – под мучительным зноем, Хмурой осенью – в тускло-ненастные дни, И студеной зимой – в ночи темные, вьюжные, Кандалами гремя, испитые, недужные, По «Владимирке старой» шагали они. Не склоняя голов непокорных, Не смыкая усталых и скорбных очей, Мимо жалких лачуг, покосившихся, черных, Мимо пышных усадеб своих палачей, Подло-мстительной царской покараны карой, В рудники за бойцом посылавшей бойца, Шли они – без конца, без конца, без конца – По «Владимирке старой!» Сколько скорбных, невидимых нами теней, Может быть, в это время проходят по ней И дивятся на новые яркие всходы! Пахарь! Празднуя праздник труда и свободы, Не забудь благодарной слезой помянуть Всех, кто в оные, злые, проклятые годы Ради

нас проходил этот жертвенный путь!

Азбука^*

Я не скажу, что нынче вёдро. Тут правды незачем скрывать. Но все же я настроен бодро И не намерен унывать, Хоть на унынье нынче мода. Из большевистского прихода, Хоть человек я и не злой, Я б гнал всех нытиков долой. Одна любительница позы, Из крайне-«левых» героинь, Вчера шептала мне: «Аминь», Рисуя мрачные прогнозы. Я ей сказал: «Шалтай-болтай! Не хочешь петь, так улетай!» Осточертели эти бредни, Что, дескать, «мы уже не те». Письмо крестьянское намедни Пришлось прочесть мне в «Бедноте». Письмо – великого значенья. Вот образец для поученья! Мужик стал просо разводить, Да не умел за ним ходить: Впервые стал он просо сеять. Ан, урожай-то вышел плох. Мужик не хныкал: «ах да ох!» – Он просо стал усердно веять, Чтоб приготовить семена Лишь из отборного зерна. Посеял. Вновь – одна кручина. Мужик слезы не уронил, Стал разбираться: где причина? Не так он просо взборонил. «Блажной!» Жена уж смотрит косо. Но в третий раз он сеет просо. И получились чудеса: Вся золотая полоса, – Согнулись мягкие метелки Под тучной тяжестью зерна. «И ведь земля-то не жирна!» Пошли по всей деревне толки: «Да на моей бы полосе…» Решили просо сеять все! Все это азбучно, бесспорно, Но в этой азбуке – урок. К чему стремится кто упорно, То он получит в некий срок. А в срок какой, ответить трудно. Пороть горячку безрассудно. Кому медлительность тяжка, В том, стало быть, тонка кишка Иль растянулась от натуги, – Тогда для этаких кишок Партийный нужен ремешок. «Эй, подтянитеся, мил-други, Чтоб близкий, может быть, всполох Не захватил бы вас врасплох!»

«Вашингтонское разоружение»^*

(Современная баллада)

В аду пошел тревожный гул Из-за вестей о Вашингтоне, И сам великий Вельзевул Заерзал в ужасе на троне: «Эй, – закричал он, – Асмодей! Ты – черт хитрейший в преисподней, Ты насмотрелся на людей, Служа в их шашнях первой сводней, – Ты знаешь, что у них к чему, Ловя оттенки в каждом тоне… Я – понимаешь? – не пойму, Что там творится в Вашингтоне? Кто Хьюз? Святой или дурак, От чьих проектов уши вянут? Впрямь, на земле для новых драк Вооружаться перестанут? Иль блеск „гуманнейших“ идей Там служит только для парада?..» «Олл райт!» – ответил Асмодей И пулей вылетел из ада. Недели не прошло одной, Как, образец натуры пылкой, Плут-Асмодей пред Сатаной Предстал с лукавою ухмылкой. «Ну что? С разоруженьем как?» – Владыка ада зубы стиснул. Черт, рожу скорчивши в кулак, Так прямо со смеху и прыснул. И – от стены и до стены – Весь ад сотрясся вдруг от смеха: То мощный хохот Сатаны Встревожил все четыре эха. Все черти, вторя Сатане, Визжа, каталися по аду, И даже грешники в огне – И те смеялись до упаду. А через час в аду – глазей! – Висели (чудо! без изъяна!) Портреты «адовых друзей» – Ллойд-Джорджа, Хьюза и Бриана. Портреты надпись обвила, Вонючей писаная смесью: «Склонился ад за их дела Пред их заслуженною спесью!»

Великий памятник^*

Не знаем в точности, в каком уж там году, – Про это разные доселе ходят толки, – Но достоверный факт: львы, кабаны и волки Пустили как-то слух, что жить хотят в ладу. Не воевать же, дескать, вечно. Львы довели до сведенья волков, Что уважают их и любят их сердечно. А волки стали выть, что нрав-де их таков, Что мирное житье для них всего дороже, И если б знали кабаны… Им кабаны в ответ захрюкали: «Мы тоже Готовы сделать все, чтоб избежать войны». В конечном результате Таких речей – от львов, волков и кабанов – В торжественном трактате За подписью ответственных чинов (Чьих мы имен опять не знаем, к сожаленью) Объявлен был всему лесному населенью И населенью «прочих мест» Особенный такой наказ, иль манифест, «О прекращении звериных войн навеки _И о характере опеки Над теми, кто…» Увы, кто в старину влюблен, Тот нашу грусть поймет: сей акт отменно важный, – Не знаем, каменный он был или бумажный, И протестантским ли он знаком был скреплен, Иль католическим, иль знаком православья, – Суть в том, что, окромя неполного заглавья (Его нашла одна ученая овца), К нам больше не дошло ни одного словца: Великий памятник великой Древне-звериной старины – Погиб он в пламени всесветной, зверски-дикой, Не прекратившейся до наших дней войны.

От жизни к тленью^*

Живу в грязной сербской гостинице, переполненной русскими, бежавшими от большевиков. Стены тонкие, все разговоры слышны. В соседней комнате с утра до ночи гвардейский полковник кого-то убеждает: «Я меньше чем на крепостное право не пойду!»

(Белогвардейское письмо из Сербии.) Где-то в Сербии, в Белграде, Не достать отсель рукой, Ходит он при всем параде, Неуступчивый такой! Уж мы молим: «Бога ради! Сделай милость, уступи!» Но… в гостинице, в Белграде, Ходит он, как на цепи. Ходит он и все бормочет Неизменные слова: «Уступить?! – Он зло хохочет. – Нет уж, дудки! Черта с два!» Что нам делать, боже правый? Как подумать, жуть берет: Неужель полковник бравый Так, не сдавшись, и помрет, Чтоб затем, зловещей тенью К нам являясь раз в году, Бормотать: «От жизни… к тленью… Я на меньшее нейду»!

Семена ^*

(Из моего детства)

Самовар свистал в три свиста. Торопяся и шаля, Три румяных гимназиста Уплетали кренделя. Чай

со сливками любовно Им подсовывала мать. «Вновь проспали! Девять ровно! Надо раньше поднимать! Все поблажкам нет предела!» – Барин ласково гудел. Мать на младшего глядела: «Вася будто похудел… Нету летнего румянца!..» Состоя при барчуках, Тятька мой три школьных ранца Уж держал в своих руках, А за ним пугливо сзади Я топтался у дверей. Барин снова: «Бога ради, Мать, корми ты их скорей! Вот! – он к тятьке обернулся. – Сколько нам с детьми хлопот. Из деревни твой вернулся? Разве зимних нет работ? А, с книжонкою мальчишка?! Велики ль его года? Покажи-ка, что за книжка? Подойди ж, дурак, сюда!» Я стоял, как деревянный. Тятька подал книгу вмиг. «М-да… Не-кра-сов…Выбор странный!.. Проку что с таких-то книг?! Ну, стишки!.. Ну, о народе!.. Мальчик твой по существу Мог бы лучше на заводе Обучаться мастерству!.. Или все мужичьи дети Рвутся выйти в господа?.. И опять же книги эти… Сколько скрыто в них вреда!.. Дай лишь доступ в наше время К их зловредным семенам!!» Тятька скреб смущенно темя: «Что уж, барин!.. Где уж нам!..» Я со страху и печали На ногах стоял едва, А в ушах моих звучали Сладкой музыкой слова [2] . «Ноги босы, грязно тело, И едва прикрыта грудь… Не стыдися! Что за дело? Это многих славных путь. . . . . . . . . . . . . . . . Не без добрых душ на свете – Кто-нибудь свезет в Москву, Будешь в университете – Сон свершится наяву! Там уж поприще широко: Знай работай, да не трусь… Вот за что тебя глубоко Я люблю, родная Русь!»

2

Из стихотворения Некрасова – «Школьник».

Обманутая мадам^*

(Беглая русская буржуазия)

Английская газета «Морнинг пост» сообщает, что международное бюро труда Лиги Наций (Франция, Англия, Италия и др.) решило произвести точную перепись всем русским беженцам, живущим сейчас за границей. Лига Наций намерена переправить их в Южную Америку. Правительствам южно-американских республик послан срочный запрос – подготовили ли они работу для русских беженцев?

Два миллиона саранчи Про нас трещало за границею: «Ах, коммунисты-палачи! Ах, мы отплатим им сторицею! Нас приневоливать к труду?! Да что мы – сволочь? Черноблузники? Зачем нам дома жить, в аду, Когда в Европе есть „союзники“?! – Мы все, мы все тебе вернем, О Франция гостеприимная! У нас с тобою с каждым днем Растет симпатия взаимная!» Увы, расчетливый француз Над симпатичной русской странницей Стал издеваться, – о конфуз! – Как над невестой-бесприданницей: «Пардон, мамзель!.. Пардон, мадам!.. (Ну, как там в паспорте означено?) Я ни сантима вам не дам… И так уж сколько зря истрачено! На ваши прелести мне – тьфу! При всем при вашем обаянии Для вас расходную графу Я продолжать не в состоянии: Увы, немецкие долги Блистают… русскими оттенками. Знать, с немца снимешь сапоги, Лишь став на грудь ему коленками. Мадам, прошу вас… Же ву при!.. Позвольте ручку… До свидания!.. Не хнычьте ж, черт вас побери! Вот где мне ваши все „страдания“! Не я ль спасал вас столько лет От большевистского насилия?.. Вот чемодан… и вот билет: Прямой маршрут – „Париж – Бразилия“. Ах, там чудесная страна!.. Природа – вроде как в Валенсии… Вы там устроитесь… одна… Не век же быть у всех на пенсии! Пора… работать наконец!!» «Работать?.. Где же? У плантаторов?.. Вы… вы – мерзавец! Вы – подлец!.. Вы – хуже всех эксплуататоров! Вы… Что мне делать, боже мой? – Мадам ударилась в истерику. – Нет, нет… в Москву… в Москву… Домой. Чем на плантации в Америку!.. Там… там… в Москве…» Ну, что же «там»? Что до меня (без слов язвительных) – Я б вас в Москву пустил, мадам, И дал… три года «принудительных».

Революционный парад^*

(К четырехлетию)

Приидите вси нетруждающиеся, Рабоче-крестьянской власти чуждающиеся, Сегодня на площадь Красную, В погодку этакую ясную, Сухую да морозную, Поглядеть на силу грозную, На ее праздничный парад, Которому будет рад, Конечно, не всякий: Перекрестится в страхе поп Акакий, Купец Дерунов чертыхнется, Кадет Лизунов поперхнется, Спекулянт Аппетитов зажмурится, Эсер Бандитов нахмурится, Меньшевик, несмотря на все усилия, Не вспомнит, какая у него фамилия, И шмыгнет поскорее в сторонку – За кадетом и эсером вдогонку… «Прячься, прячься, покуда…» А я, средь рабочего люда, С открыто-веселой миной Буду любоваться картиной, Как герой за героем Пройдут перед нами железным строем, Боевым революционным парадом, И, впиваясь ласковым взглядом В каждого проходящего смельчака, Я буду кричать: «Да здравствует ве-че-ка!»

Труд и порядок^*

В нашем государстве мы – партия порядка. Этот порядок достался нам дорогой ценой. И мы обязаны всеми средствами охранять его против всех врагов – и внутренних и внешних, – которые посягают ни него, разрушая то, что добыто с такими усилиями рабочим классом России.

(«Правда», передовая статья 9 декабря 1921 г.) Мы бурю подняли не бурелома ради. Уничтожая гниль, гремели мы: – Вали!! – Старью, глушившему молодняки, ни пяди, Ни пяди отнятой у темных сил земли! – Долой с родных полей, со всенародной пашни Всю чужеядную, ползучую траву!! И падали дворцы, и рушилися башни, И царские гербы валялися во рву! Но разрушали мы не разрушенья ради. Сказавши прошлому: «Умри и не вреди!» – С цепями ржавыми весь гнет оставив сзади, Мы видели простор бескрайный впереди, Простор – для творчества, простор – для жизни новой, Простор – для мускулов, для чувства, для ума! Мы знали: школою тяжелой и суровой Добьемся мы, чтоб свет стал жизненной основой Для тех, чей ум века окутывала тьма. И потому-то так трясет их лихорадка, Всех гадов, коим так мила назад оглядка, Когда мы говорим: «Всему своя чреда. Все – к пашням и станкам! Мы – партия труда И партия порядка!»