Хотя они разрывают с семьей, но разрывают тем и ее. Они любимцы, баловни, если не судьбы, то семьи. Они всегда «демоничны». Они жестоки и вызывающи. Они бросают перчатку судьбе. Они – едкая соль земли. И они – предвестники лучшего.
* * *
‹1911›
После «А мир прекрасен, как всегда».
Я стою ночью у решотки Саксонского сада и слышу завывание ветра, звон шпор и храп коня. Скоро все сливается и вырастает в определенную музыку. Над Варшавой порхают боевые звуки – легкая мазурка.
Цынцырны – цынцырны – цынцырны – цыцы.
И пахнет клевером с берегов Немана. Что за чудеса? Я замерзаю и слышу во сне райские звуки. Меня пробуждает…
План дальнейшего
‹Январь 1911›
Бесконечно прав тот, кто опускает руки, кто отказывается от поверхностных радостей жизни.
Сын спускался по Краковскому предместью, в том самом месте…
9-я глава: человек, опускающий руки и опускающийся, прав. Нечего спорить против этого. Все так ужасно, что личная гибель, зарывание своей души в землю – есть право каждого. Это – возмездие той кучке олигархии, которая угнетает весь мир. Также и «страна под бременем обид».
3. ‹Наброски продолжения второй главы›
24 января 1921
К
чему мечтою беспокойнойОпережать событий строй?Зачем в порядок мира стройныйВводить свой голос бредовой?В твои… сцепленные зубы,Пегас, протисну удила,И если ты, заслышав трубы,На звук помчишься, как стрела,Тебе исполосую спинуМоим узорчатым хлыстом,Тебя я навзничь опрокину,Рот окровавив мундштуком,И встанешь ты, дрожа всем телом,Дымясь, кося свой умный глазНа победителя…Смирителя твоих проказ…Пойдешь туда, куда мне надо,Грызя и пеня удила,Пока вечерняя прохладаМеня на отдых отвела…Смирись, и воле человекаПокорствуй, буйная мечта…Сопели туман и темнота.Настал блаженный вечер века.Кончался век, не разрешивСвоих мучительных загадок,Грозу и бурю затаивСреди широких… складокТуманного плаща времен.Зарыты в землю бунтари,Их голос заглушен на время.Вооруженный мир, как бремя,Несут безропотно цари.И Крупп [66] , несущий мир всем странам,(Священный) страж святых могил,Полнеба чадом и туманомНад всей Европой закоптил.И в русской хате деревенскойСверчок, как прежде, затрещал.В то время земли пустовалиДворянские – и маклакиИх за бесценок продавали,Но начисто свели лески.И старики, не прозреваяГрядущих бедствий…За грош купили угол раяНеподалеку от Москвы.Огромный тополь серебристыйСклонял над домом свой шатер,Стеной шиповника душистойВстречал въезжающего двор.Он был амбаром с острой крышейОт ветров северных укрыт,И можно было ясно слышать,Какая тишина царит.Навстречу тройке запыленнойСтаруха вышла на крыльцо,От солнца заслонив лицо(Раздался листьев шелест сонный),Бастыльник [67] покачнув крылом,Коляска подкатилась к дому.И сразу стало все знакомо,Как будто длилось много лет, —И серый дом, и в мезонинеВенецианское окно,Цвет стекол – красный, желтый, синий,Как будто так и быть должно.Ключом старинным дом открыли(Ребенка внес туда старик),И тишины не возмутилиСобачий лай и детский крик.Они умолкли – слышно сталоЖужжанье мухи на окне,И муха биться перестала,И лишь по голубой стенеБросает солнце листьев тени,Да ветер клонит за окномСтолетние кусты сирени,В которых тонет старый дом.Да звук какой-то заглушенный —Звук той же самой тишины,Иль звон церковный, отдаленный,Иль гул (неконченной) весны,И потянулись вслед за звуком(Который новый мир принес)Отец, и мать, и дочка с внуком,И ласковый дворовый пес.И дверь звенящая балконаОткрылась в липы и в сирень,И в синий купол небосклона,И в лень окрестных деревень.Туда, где вьется пестрым лугомДороги узкой колея,Где обвелась…Усадьба чья-то и ничья.И по холмам, и по ложбинам,Меж полосами светлой ржиБегут, сбегаются к овинамТемно-зеленые межи,Стада белеют, серебрятсяДалекой речки рукава,Телеги… катятсяВ пыли, и видная едваБелеет церковь над рекою,За ней опять – леса, поля…И всей весенней красотоюСияет русская земля…Здесь кудри внука золотыеЛаскало солнце, здесь…Он был заботой женщин нежнойОт грубой жизни огражден,Летели годы безмятежно,Как голубой весенний сон.И жизни (редкие) уродства(Которых нельзя было не заметить)Возбуждали удивление и не нарушали благородстваИ строй возвышенной души.Уж осень, хлеб обмолотили,И, к стенке прислонив цепы,Рязанцы к веялке сложили(Уже последние снопы).Потом зерно в мешки ссыпают,Белеющие от муки,В телегу валят, и сажаютНаверх ребенка на мешки.Мешков с десяток по три мерыВезет с гумна в амбар шажкомПочти тридцатилетний серый,За ним – рязанцы вшестером,Приказчик, бабушка с плетенойСвоей корзинкой для грибов —Следят, чтоб внук неугомонныйНе соскользнул… с мешков.А внук сидит, гордясь немного,Что можно править самому,И по гумну на двор дорогаПредлинной кажется ему.В деревне жили только летом,А с наступленьем холодов…(Пред ним встают) идей ПлатонаВеликолепные миры.И гимназистам, не забывшимПро единицы и нули,Профессор врет: «Вы – соль земли!»Семь лет гимназии толстовской [68] ,Латынь и греки…Растет, растет его волненье,…отчегоУже туманное виденьеВ ночи преследует его,Он виснет над туманной бездной,И в пропасть падает во сне.Ему призывы тверди звезднойВ ночной понятны тишине,Его манят заката розы,Его восторгу нет конца,Когда… грозы…И под палящим солнцем дня…на коня,Высокий белый конь, почуяПрикосновение хлыста,Уже волнуясь и танцуя,Его выносит в ворота.Стремян поскрипывают…Позвякивают удила,Встречает жадными глазамиМир, зримый с высоты седла.
66
Крупп – немецкая фирма, снабжавшая оружием многие страны.
67
Бастыльник – высокая сорная трава (бурьян).
68
Гимназия толстовская – названа по фамилии министра народного просвещения графа Д. А. Толстого, при котором было введено так называемое классическое образование с преимущественным вниманием к изучению латинского и древнегреческого языков.
Пропадая на целые дни – до заката, он очерчивает все б'oльшие и б'oльшие круги вокруг родной усадьбы. Все новые долины, болота и рощи, за болотами опять холмы, и со всех холмов, то в большем, то в меньшем удалении – высокая ель на гумне и шатер серебристого тополя над домом.
Он проезжает деревни, сначала ближние, потом – незнакомые. Молодухи и девки у колодца. Зачерпнула воды, наклонилась, надевает ведра на коромысло, слышит топот коня, заслонилась от солнца, взглянула и засмеялась – блеснули глаза и зубы – и отвернулась, и пошла плавно прочь. Он смотрит вслед, как она качает стан, и долго ничего не видит, кроме этих смеющихся зубов, и поднимает лошадь в галоп. Она переходит в карьер, он летит без оглядки, солнце палит, и ветер свистит в ушах, уже вся деревня промелькнула мимо – последние сараи, конопля, поля ржаные, голубые полоски льна, – опять перелесок, он остановил лошадь, она пошла шагом, тень, колеи, корни, из-за стволов старых смотрит большая заросль белой серебрянки, как дым, как видение.
Долго он объезжал окрестные холмы и поля, и уже давно его внимание было привлечено зубчатой полосой леса на гребне холма на горизонте. Под этой полосой, на крутом спуске с холма, лежала деревня. Он поехал туда весной, и уже солнце было на закате, когда он въехал в старую березовую рощу под холмом. Косые лучи заката – облака окрасились в пурпур, видение средневековой твердыни. Он минует деревню и подъезжает к лесу, едет шагом мимо него; вдруг – дорожка в лесу, он сворачивает, заставляя лошадь перепрыгнуть через канаву, за сыростью и мраком виден новый просвет, он выезжает на поляну, перед ним открывается новая необъятная незнакомая даль, а сбоку – фруктовый сад. Розовая девушка, лепестки яблони – он перестает быть мальчиком.
Январь и май – июль 1921
4. ‹Наброски окончания третьей главы›
Так у решотки сада длиннойСтоит и мерзнет мой герой…Все строже, громче вьюги войНад этой площадью пустынной,Встает метель, идет метель,Взрывает снежную постель,И в нем тоску сменяет нега,В его глазах стоит туман,И столбики и струйки снега(Вдруг) разрастаются в буран,Свист меж нагих кустов садовых,Железный гром с далеких крыш,И сладость чувств – летишь, летишьВ объятьях холода свинцовых…Вдруг – бешеная головаКоня с косматой белой гривой,И седоусый, горделивыйПан, разметавший рукава,Как два крыла над непогодой[Он шпорит дикого коня,Его глаза, как угли, алы]…свободой.Из-под копыт, уж занесенныхНад обреченной головой,Из-под удил коня вспененных,Из снежной тучи буревойВстает виденье девы юной,Все – … все – нежность, все – призыв,И голос, точно рокот струнный.Простая девушка пред ним…Как называть тебя? – Мария.Откуда родом ты? – С Карпат.
– Мне жить надоело. – Я тебя не оставлю. Ты умрешь со мной. Ты одинок? – Да, одинок. – Я зарою тебя там, где никто не узнает и поставлю крест, и весной над тобой расцветет клевер.
– Мария, нежная Мария,Мне жизнь постыла и пуста!Зачем змеятся молодыеИ нежные твои уста?Какою… думой…– Будь веселей, мой гость угрюмый,Тоска минует без следа.Твоя тоска… пройдет.– Где мы? – Мы далеко, в предместьи,Здесь нет почти жилых домов.Скажи, ты думал о невесте?– Нет, у меня невесты нет.– Скажи, ты о жене скучаешь?– Нет, нет, Мария, не о ней.Она с улыбкой открываетЕму объятия свои,И все, что было, отступаетИ исчезает (в забытьи).
И он умирает в ее объятиях. Все неясные порывы, невоплощенные мысли, воля к подвигу, [никогда] не совершенному, растворяется на груди этой женщины.
Мария, нежная Мария,Мне пусто, мне постыло жить!Я не свершил того…Того, что должен был свершить.