Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника

Троцкий Лев Давидович

Но прежде всего обратим внимание на то поучительное обстоятельство, что главным, почти исключительным, полем картины является город.

В критические минуты политической жизни нашей «крестьянской», нашей «деревенской» России о мужике и о деревне почти совсем забыли. Патриотические адреса и денежные «даяния», извлекаемые земскими начальниками из «вверенного» им крестьянского населения, проходят почти незаметно, тогда как патриотический визг двухсот или трехсот студентов находит всероссийский, можно сказать — всемирный резонанс. Относительное политическое значение города и деревни вырисовывается — и для реакционных и для революционных стародумов — с замечательной яркостью. Налицо выступает тот несомненный факт,

что организующая рука реакции шарит в тех же местах, которые посетила рука революции, что спешно вербуемые кадры царистской армии по необходимости рекрутируются не из целинных «мужичьих» пластов, а из политически взбудораженных масс городского населения. В приближающийся "судный день" судьбу России решит город.

Техника мобилизационной кампании патриотизма была подготовлена многочисленными прежними, более частными попытками реакции овладеть толпой и создать среди ее составных частей — студентов, рабочих, городской буржуазии — постоянные организованные ячейки, как опорные пункты дальнейших операций… В этом отношении патриотические демонстрации прибавили мало нового к московскому опыту монархического празднования 19 февраля или к практике антиеврейских погромов.

Что в последних событиях ново и чрезвычайно важно, так это та благородная позиция, на которую попала реакция.

Воинствующий шовинизм — одна из немногих форм политического идеализма, доступного еще сегодня силам реакции. Патриотические иллюзии, наиболее отдаленные от повседневных толчков жизни, позже других реакционных иллюзий разъедаются ее стихийной критикой, дольше других удерживаются в сознании массы… Патриотические лозунги были поставлены войной в порядок дня, — и реакция взыграла.

Те самые студенты-"антиобструкционисты", которые во время студенческих волнений жались к стене, те самые думские и земские гласные, которые решались проваливать школы и больницы преимущественно при закрытой баллотировке, те самые мещане, купцы, студенты и журналисты-юдофобы, которые были покрыты плевками общественного презрения после антисемитских вакханалий прошлого года, — теперь все оказались вынесенными на широкую улицу, вдвинутыми в самую гущу политических событий. Они дают улице лозунг, они поют первый голос в народном гимне, властно вызывают на улицу театральные оркестры, они во главе, они вожди, они герои…

А либерализм?

Большие события сшибли его с ног. Он привык к мелким схваткам. Он отваживался встречать реакционного врага законным, но дешевым свистом, когда враг выступал в явно позорной роли земского (в Твери) или уличного (в Кишиневе) громилы. Но теперь, когда вчерашний громила волной событий вознесен на выигрышную позицию выразителя патриотических «энтузиазмов» нации, — либерализм затрубил отступление.

Сила реакции сказалась в том, что ее лозунги — очень общие — в это время отвечают великому национальному событию — войне. Либерализм не нашел в своем арсенале ничего равносильного, ничего равноценного.

И не мог найти. Противопоставить лозунгам реакции можно только один единственный лозунг: Долой войну и ее виновника — самодержавие! Но это лозунг — революционный.

Сделав сперва попытку сохранить под цензурным прикрытием (цензура во многих случаях — непроницаемая броня либерализма!) вынужденный нейтралитет, либерализм не устоял на этой позиции под высоким давлением с обеих сторон. Тогда он решил (конечно, без сговора) подхватить всей грудью лозунг, данный реакцией. Поняв, — а понять было нетрудно, — что поднятый патриотическими хулиганами поход есть злейшая, энергичнейшая, ни перед чем не останавливающаяся травля либерализма, либеральное «общество» после минутного раздумья бросается вперед с диким криком: "Держите вора!" и… тонет в общем потоке. Одновременно оно спасает себя и — предает либерализм.

Разумеется, оно

обольщает себя при этом тем, что борется с врагом его же оружием. Ему кажется, что сделав — "внешним образом" — лозунги реакции лозунгами «общества», более того — «народа», оно обезвредит их, лишит их первоначального, то есть реакционного, значения и может быть даже перетянет их, за неимением других, на службу либерализму.

И не только либерализм по сю сторону Вержболова, но и либерализм "по ту сторону", либерализм штуттгартский поднялся до уровня событий. Г. Струве, в течение долгого времени систематически отклонявшийся влево, тоже оказался вышибленным налетевшей волной из седла. Он снова, — как в своей игре со славянофилами, — пытается дать лозунг, "ценный своей неопределенностью", лозунг, который не врезался бы резко диссонирующей нотой в шумный шовинистический хор.

Рядом с возгласом в честь «свободы» (политической?) г. Струве рекомендует кричать: "Да здравствует армия!" и "Да здравствует Россия!"

Какая армия? Армия ярославских "молодцов-фанагорийцев"^*, армия златоустовских убийц^*, армия, топчущая Польшу, армия, закрепляющая царские хищения на Кавказе? Или ему предносится армия, стряхнувшая с себя казарменный идиотизм и сдающая ружья революционной улице? Но если г. Струве думает об этом, если он верит в это, — тогда лозунгу: "Да здравствует армия!" должен предшествовать лозунг "Да здравствует революция!" Иначе г. Струве будет слишком напоминать иезуита, который, давая ложную клятву, про себя произносит частицу не.

"Да здравствует Россия!" Но какая? Россия, наступившая сапогом на грудь Финляндии, Россия, штыками пришившая к себе Польшу, Россия, жадно протянувшая руку к Манчжурии и Корее? Россия — историческая хищница? Или тут речь идет о той России будущего, которая признает за каждой нацией право на самоопределение? Если так, — тогда, вместо того, чтобы спекулировать на ложный патриотизм, который знает только одну — кровью и железом спаянную Россию, необходимо иметь (а если нет — добыть) политическую честность и политическую отвагу — выдвинуть другой лозунг: "Да здравствует свобода национального самоопределения!"

Но, нет, — "в настоящий трудный момент неуместны (!) и потому нежелательны (!) другие более острые и воинствующие лозунги" ("Лист. Освоб." стр. 2).

Это "в настоящий момент", когда вопрос о судьбе самодержавия вынесен на улицу самим самодержавием, — неуместны воинствующие лозунги!

Заигрывая с военным шовинизмом ("да здравствует армия!" ибо "армия — вооруженный народ"), заигрывая с штатспатриотизмом ("да здравствует Россия!"), штуттгартский либерализм хочет направить патриотический поток на колесо либеральной мельницы. Он не замечает, что у этой мельницы нет колеса, ибо она… ветряная!.. И патриотический поток несется мимо нее — на мельницу реакции…

Слишком ясно, слишком очевидно — почему. Так как армия не есть, как думает нелегальный либерализм, "вооруженный народ", но его искусственно дрессированная часть, вооруженная против народа; так как в международной игре военных сил в одной из ставок теперь является не честь государства, — как говорит легальный либерализм, — а честь его бесчестья, то есть самодержавия; так как войной затронуты не "национальные интересы", но интересы самого антинационального учреждения России, того же самодержавия, — то лозунги в честь России и армии, хотя бы и перенесенные на страницы либеральных органов, остаются верными своей реакционной природе, служат мобилизации темных сил и выполняют единственную миссию — развращения политической совести общества.