Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника
Шрифт:
Джон Стюарт Милль * в своем "Представительном Правлении" высказывает ту мысль, что "только в просвещенном меньшинстве можно найти восполнение или корректив стремлениям демократического большинства". В интересах такого «корректива» Милль допускает множественность вотума [17] , но он не склонен обосновывать ее на имущественном цензе, ибо "критерий этот очень несовершенен в житейской борьбе: случай играет несравненно более значительную роль, чем заслуга, и весьма трудно, — с горечью жалуется Милль, — образованием обеспечить себе соответственное социальное положение". Посему — "единственным основанием для предоставления одному лицу нескольких голосов может
17
Избиратели одной категории имеют по одному голосу, избиратели другой — по два и т. д. Такова, например, система в Бельгии.
Образовательный ценз, как дань "личному умственному превосходству", всегда выдвигался нашей "более или менее социалистической" демократией против чумазого думского купечества и против дикого земского дворянства. В этом, если хотите, «прогрессивная» идея образовательного ценза. Но другой своей стороной он выдвигается против всеобщего равного избирательного права, выталкивая за черту политической активности широкие народные массы. В этом его глубоко-реакционная сторона, которая заставляет нашу партию видеть в "образовательном цензе" не что иное, как "козни буржуазной демократии", обусловливаемые ее сознательным или бессознательным стремлением отнять у пролетариата "гегемонию во время переворота"…
В связи с разбиравшимся в земствах вопросом о понижении избирательного ценза в нашей литературе снова была выдвинута «симпатичная» идея "оседло-образовательного ценза", в пользу которого все чаще "раздаются голоса". Основными требованиями указанного ценза выставляются: возраст 25 лет, три года жительства в данной местности и образование не ниже полного среднего. Для уездов в Саратовской губернии (вне городов) этот критерий означал бы приращение в 286 избирателей: земских служащих — 152, служащих в экономиях — 77, других служащих — 57. При этом среди земских служащих 59 врачей, 26 ветеринаров, 10 страховых агентов и 57 учителей. Все это кадры "несуществующей у нас буржуазной демократии". Но стремится ли она сама к политической роли? Несомненно. В той же Саратовской губернии были опрошены все врачи, ветеринары и страховые агенты по губернии — не согласились бы они уплачивать за право голоса от одного, до двух процентов со своего жалованья. Из 102 опрошенных лиц 99 высказали полное согласие [18] . Здесь гражданская зрелость «гражданской» демократии выдержала серьезное испытание. А как относятся к "оседло-образовательному" принципу хотя бы, например, "Русские Ведомости"? С горячей симпатией. Значит ли это, что наши "ах бедные" из "Русск. Вед." ставят себе прямую задачу — исторгнуть гегемонию у пролетариата? Нет, не думаем, — к этой цели сознательно стремятся пока лишь наши "ах бойкие" из "Рев. России". Что же касается широкой легальной "более или менее социалистической" демократии, то она «просто» строит политические формы по образу и подобию своему. Она оседла, она образована. А значит — "оседло-образовательный" ценз.
18
Три высказались против, но не потому, что их пугал налог на жалованье, а по другим соображениям.
Отсюда видно, что не только «социалистический», но и чисто-демократический характер значительнейшей части нашей интеллигенции является чрезвычайно сомнительным. Вся она и материально и духовно — в крайнем случае, только «духовно» (в литературе) — связана с органами общественного самоуправления — сословно и имущественно — с привилегированными земствами, отчасти — с думами. Земство рисуется ей провиденциальным хозяином России. За пределами земской элиты начинается пассивный демос, опекаемый народ. Очертить из земского центра избирательный круг тем или другим "оседло-образовательным" радиусом — таков пока максимальный размах гражданского демократизма нашей гражданской демократии.
"Обвинение" большинства интеллигенции в недемократизме может
И психологические и политические моменты такого предательства подготовляются совершенно независимо от воли самой интеллигенции. Выше мы отчасти наметили уже механизм этого процесса. Интеллигенция выдвигала против думских и земских хозяев свой принцип образовательного (или пониженного имущественного) ценза. В этом проявлялось и проявляется ее народолюбие, так как именно во имя интересов народа она требует для себя избирательных прав. В процессе ее постепенного общественного самоопределения этот ценз становился для нее естественной нормой, — естественной тем более, что он дает опорный базис для борьбы на два противоположные фронта: сегодня — с реакционной буржуазией, завтра — с революционным пролетариатом. Такова тенденция. Она не исключает, разумеется, дальнейшего выделения из интеллигенции радикальных элементов.
Нужно помнить при этом, что демократия в целом поставлена в гораздо более благоприятные условия политического развития, чем пролетариат: к ее услугам громадный литературный аппарат легальной прессы; вся практика органов нашего самоуправления и наших легальных съездов упражняет и закрепляет в известных формах ее общественные инстинкты и развивает в ней вполне определенные навыки политического мышления, — и не только в тех верхах интеллигенции, которые уже теперь достучались в городские думы, но и в широкой «периферийной» интеллигентской массе, которая составляет агитационный аппарат всех избирательных кампаний, легкую кавалерию всех оппозиционных «оказательств».
Не будет, поэтому, ничего неожиданного, если демократия окажется способной сказать свое определенное и очень веское слово в момент ликвидации нынешнего государственного режима.
"Долой самодержавие!" скажет на уличных баррикадах революционизированный нами пролетариат. — "И да здравствует оседло-образовательный ценз!" отзовется согласным хором интеллигентная буржуазия, приступая к созыву Учредительного Собрания. В этом решающем «диалоге» последнее слово должно принадлежать пролетариату — должно, если не жалкой насмешкой над собственным бессилием были наши речи об авангарде… Это последнее слово прозвучит так: "Да здравствует всеобщее, равное, тайное и прямое избирательное право!".
"Искра" N 59, 10 февраля 1904 г.
Политические письма. Картина патриотической Руси и т. д
(Картина патриотической Руси. Роль города. Выигрышная позиция реакции. Либеральные лозунги по сю и по ту сторону Вержболова. Фактическое самоустранение либерализма)
"Россия едина"… Впереди — с манифестом — царь, заплетающийся ногами в длинном хвосте собственного титула, а за ним в хаотическом энтузиазме русский «народ» — весь, всем стадом… Петербургское дворянство и харьковские студенты, таганрогское военное собрание и ростовские мастеровые, жители Новой Бухты и брянские гимназисты, святейший синод и чистопольские старообрядцы, — все готовы принести животы свои и достояние свое на защиту России.
Сверху донизу — все объединены чувством патриотического братства. Студенты качают офицеров, генералы целуют студентов, "изменники и гады", по уверению "Московских Ведомостей", «расползлись», «консерваторы», «либералы» и «реакционеры» дружно поют "Боже, царя храни", кишиневская еврейская община конкурирует в христианском всепрощении и в монархической преданности с Сувориным, Юзефовичем и Крушеваном*, дирекция казенного завода, строящего броненосцы, называет рабочих в патриотической прокламации «товарищами», царь величает отправляемых им на убой солдат «братцами»… Такова суздальская картина, которую рисуют патриотические простаки и газетные проходимцы. В этой картине много художественных «дефектов», но самый важный — полное отсутствие перспективы. Мы хотим восстановить ее для некоторых элементов картины.