Том 4. Перед историческим рубежом. Политическая хроника
Шрифт:
Министерство роспуска Думы создало из удельных земель фонд для продажи крестьянам. В результате многие участки должны будут перейти из рук мелких удельных арендаторов в собственность кулаков.
Расширение деятельности крестьянского банка также относится к области аграрных плутней правительства. Те 3 1/3 миллиона десятин, которые были проданы после 1906 г. при посредстве банка, перешли в собственность состоятельных крестьян. Обнищавшая крестьянская масса, невыносимое положение которой и порождает аграрные восстания, не получила ничего. Она не в силах даже внести задатка в 30 рублей за десятину, не говоря уже о всей цене. Понижение заемного процента с 5 3/4 до 4 1/2 не может помочь обнищавшему мужику, который топит печь соломой со своей крыши.
В области сословных прав самой решительной из правительственных реформ все еще остается отмена телесного наказания. Изменение паспортной системы и облегчение крестьянам возможности вступления в ряды чиновников и монахов — меры, которыми мы обязаны государственному гению г. Столыпина — достойно увенчивают освободительную деятельность царизма.
С другой стороны, завоевания, достигнутые крестьянами путем непосредственного
Крестьянин добился выгод двоякого рода: во-первых, как арендатор помещичьей земли, и, во-вторых, как сельскохозяйственный наемный рабочий. Целые общины, местами даже целые области приняли решение не брать в аренду помещичьих земель и не выполнять для помещиков работу иначе, как на установленных сообща условиях. Был установлен и строго соблюдался максимум арендной и минимум заработной платы. Эти решения было тем легче осуществить, что во многих случаях терроризованные помещики были готовы сдать свою землю в аренду по самой низкой цене, чтобы только получить возможность ликвидировать свое хозяйство и бежать в город. По некоторым данным, которые, разумеется, могут быть только приблизительными, экономическое наступление крестьянства на помещиков дало крестьянам в течение 1906 г. около 100–150 миллионов рублей. Конечно, это не может спасти крестьянство от разорения. Ежегодный дефицит крестьянского хозяйства по всей России выражается, по различным вычислениям, в миллиардах рублей. При среднем урожае это означает «только» недостаточное питание, при плохом — голод и массовое вымирание. Между тем одновременно с роспуском Думы приходит официальное сообщение, что в этом году опять в десяти губерниях ожидается неурожай.
Эти объективные факты ясно говорят за то, что у крестьянства нет никаких оснований перейти из революционного лагеря в лагерь «порядка». Наоборот, чем больше усиливается давление помещичьей реакции, которая по своему усмотрению направляет политику абсолютизма, тем большей напряженности должна достигнуть революционная энергия крестьянства, пока не будут созданы по крайней мере элементарные условия экономического развития страны. И, действительно, мы видим, что одновременно с роспуском Думы в целом ряде губерний разразились крестьянские волнения, и снова запылали барские усадьбы.
Опыт второй Думы показывает еще раз, что из запутанных социальных и политических отношений России нет выхода на почве законодательного компромисса.
Дума являлась ареной борьбы между либерализмом и социал-демократией за влияние на крестьянские массы. В этой борьбе либерализм снова потерпел поражение: оказалось, что почва конституционного соглашения, на которую он заманивал народ, существует только в воображении либеральных фантазеров. Роспуск Думы есть решительное доказательство, данное историей, что открытое революционное столкновение неизбежно. Если либерализм уже на последних выборах оказался вынужден приподнять забрало и обнаружить свою антиреволюционную харю, чтобы сохранить свою опору в «зрелых» слоях населения, то теперь ему придется окончательно отказаться от воздействия на народные массы и, следовательно, от мечтаний о руководящей исторической роли.
Не либерализм стоит между царистской реакцией и народом, а армия. Революция снова ставит ребром вопрос: на чьей стороне штыки крестьянской армии? Наряду с аграрными волнениями, военные мятежи на двух броненосцах в Севастополе показывают, в каком направлении будут развиваться события. Но настроение армии нельзя выяснить путем анкет, оно может обнаружиться только при новом революционном восстании народных масс. Определять сейчас сроки и формы надвигающихся событий было бы бесплодным занятием. До сих пор стихийная мощь революции всегда изумляла нас своими творческими силами, неисчерпаемым богатством своих средств. Не мы, а она дала выход революционным силам; не мы, а она указала организационные формы борьбы. Ее сила не истощилась, она возросла, она таит в своих недрах еще более великие битвы, чем все, бывшие до сих пор, более великие средства борьбы, задачи, возможности. Опасность, которой мы подвергаемся, не в том, чтобы их переоценить, а в том, чтобы их недооценить.
"Die Neue Zeit" июнь 1907 г.
3. Вокруг третьей Думы
Третья Дума
Третья Дума — что бы ни говорили теоретизирующие лакеи реакции — есть дар революции, хотя бы в том же смысле, как труп дохлой собаки, оставленный на песчаной отмели морским приливом, есть «дар» океана. Запросы, комиссия государственной обороны, лидер левой, лидер правой, ложа министров, ложа журналистов — ничего этого не было бы, если б пролетариат в октябре 1905 г. не наступил сапогом на священную корону самодержца всероссийского и царя польского. Руководители третьей Думы хотят во что бы то ни стало уничтожить память об ее происхождении: они готовы дать все, чтобы только так или иначе приобщиться к «исторической» власти. С другой стороны, наши несчастные радикалы — радикалы за непригодностью к чему-либо лучшему — требуют, чтоб социал-демократия, единственная заноза в теле законопослушной Думы, сама оборвала свои революционные связи с прошлым и стала бы обеими ногами на почву «права». Не ждите от этих господ политического анализа: они всецело находятся в плену парламентарной бутафории. Сколько бы они ни брюзжали против третьей Думы, они не могут не сознавать, что она одна придает смысл их существованию. Их прообразом является один из персонажей Достоевского, радикал Келлер, неуч с лакейской душою: "как они между собой объясняются, — говорит он с восторгом об английском парламенте, — ведут себя, так сказать, как политики: "благородный виконт, сидящий напротив", "благородный граф, разделяющий мою мысль", "благородный мой оппонент, удививший Европу своим предложением", т.-е. все вот эти выраженьица, весь этот парламентаризм
Прежде чем становиться на почву права, мы попытаемся ответить на вопрос: может ли третья Дума стать отправным моментом конституционного развития страны?
Формально-руководящей партией третьей Думы являются октябристы, представители московской биржи, крупного капитала вообще. В течение 1905 г. эта социальная группа прошла ряд этапов по пути к своему консервативно-либеральному самоопределению.
9-ое января с его революционным отголоском в стране впервые толкнуло широкие круги предпринимателей на путь открытой оппозиции. "Настроение народных масс, — писала в январе одна из самых сильных организаций капитала, так наз. "совещательная контора железозаводчиков", — является грозным предостережением: никакими репрессиями не остановить движения, имеющего глубокие корни в народе". 18 октября, в день опубликования конституционного манифеста, контора писала гр. Витте: "Мы должны прямо заявить: Россия верит только фактам; ее кровь и ее нищета не позволяют уже верить словам". Не будучи, по собственному заявлению, в теории поклонницей всеобщего избирательного права, контора выражает свое убеждение в том, что "рабочий класс, проявивший с такой силой свое политическое сознание и свою партийную дисциплину, должен принять участие в народном самоуправлении". Было бы слишком грубо видеть здесь только декоративную политику: капитал искренно надеялся, что широкая политическая реформа позволит беспрепятственно вращаться маховому колесу индустрии. Но движение масс с каждым днем ярче обнаруживало свой социально-революционный характер: в то время как плантаторам сахарного производства грозила конфискация земель, на всю промышленность надвигался призрак восьмичасового рабочего дня. Но помимо страха пред революцией, лихорадочно возраставшего в течение двух последних месяцев 1905 г., были более узкие, но не менее острые интересы, которые гнали капитал к немедленному союзу с правительством. На первом месте стояла нужда в деньгах, и объектом вожделений и организованных атак явился Государственный Банк. Это учреждение служило гидравлическим прессом той "экономической политики", великим мастером которой в течение десятилетия своего финансового хозяйничанья был Витте. От операций банка, а вместе с тем от взглядов и симпатий министра, нередко зависело быть или не быть крупнейших предприятий. В числе других причин, противоуставные ссуды, учеты фантастических векселей, вообще фаворитизм в сфере экономической политики, немало способствовал оппозиционному перерождению капитала. Когда же под тройным влиянием войны, революции и кризиса банк свел свои операции к minimum'у, многие капиталисты, в том числе и оппозиционные, попали в тиски. Им стало не до общих политических перспектив, — нужны были деньги во что бы то ни стало. "Мы не верим словам, — сказали они графу Витте в 2 часа ночи с 18 на 19 октября, — дайте нам факты". Граф Витте запустил руку в кассу Государственного Банка и дал им «факты» — много фактов. Учет резко поднялся — 138,5 милл. рублей в ноябре и декабре 1905 г. против 83,1 милл. за тот же период 1904 г. Кредитование частных банков увеличилось еще значительнее: 148,2 милл. рублей на 1 декабря 1905 г. против 39 милл. в 1904 г. Возросли и все другие операции. "Кровь и нищета России", предъявленные капиталистическим синдикатом, были учтены правительством Витте, — и в итоге образовался "Союз 17 октября". Таким образом, у изголовья партии, которая сейчас держит в своих руках третью Думу, лежит не столько политическая, сколько денежная взятка. Героическая борьба петербургского пролетариата за восьмичасовой рабочий день и восстание в Москве помогли окончательному самоопределению этого политического образования.
Нам уже приходилось выяснять в другом месте, что хозяйственное ничтожество нашего городского мещанства обусловливает политическое ничтожество буржуазной демократии. Концентрированный характер производства обусловливает на одном полюсе оппозиционное бессилие капиталистической буржуазии, оторванной от народных масс, наполовину чужестранной, на другом — огромную революционную роль пролетариата. Это создает для крупного капитала безвыходные политические противоречия. Он нуждается в либеральном режиме и в сытом крестьянстве. Но сдвинуть бюрократию и дворянство с их позиций возможно только путем решительной борьбы, — опыт это достаточно показал. Между тем, революционная борьба, чем она шире и успешнее, тем более оттирает капиталистическую оппозицию и усиливает пролетариат. Он создает самостоятельную политическую организацию, выдвигает свое классовое самоуправление в каждой мастерской и в огне борьбы за государственную власть наносит жестокие удары привилегиям капитала. Этот последний вынуждается к отпору — и от собственного политического бессилия апеллирует к старой государственной власти. Октябристы дают нам законченную картину этой тактики.
Оптимисты за счет буржуазной оппозиции — эти бескорыстные экземпляры имеются и в рядах нашей партии — без особенных затруднений объясняют, почему реальный русский либерализм, худосочный и плешивый, так мало похож на ту румяную златокудрую фигуру, которую они создают на издержки собственного воображения: в период реакции причиной предательств либерализма является, по их мнению, пассивность народных масс; в период победоносной революции виною трусости и ничтожества буржуазной оппозиции оказывается классовый натиск пролетариата, т.-е. «излишняя» активность тех же народных масс. Таким образом, все несчастье русского либерализма состоит в том, что он, обещая многое, как "вещь в себе", не находит, однако, такой комбинации политических условий, при которой он мог бы реализовать свои обещания в мире явлений.