Том 4. Солнце ездит на оленях
Шрифт:
— Он и сам здешний, из поморов, — сообщил рабочий.
Еще не ступив в склад, а только заглянув, Люда раскланялась с кладовщиком и сказала:
— Доброго утра, Роман Семеныч!
— Надо бы поскорей его, ночь эта надоела, как собаке ошейник, — бойко отозвался кладовщик.
— Тогда еще раз доброго утра! — добавила Люда и по-свойски, словно домой, вошла в склад: — Чем богаты, Роман Семенович?
— Вам что надобно?
— Разное. Мы с Петром Гурьянычем условились, что сначала поглядим, выберем, — ответила Люда. — Вы не против
— Если разрешил сам Петр Гурьяныч, я не могу препятствовать.
— Но вам неприятно это?
— Мне все равно.
Люда и Ксандра пошли по складу. Тут было почти все, что требовалось им. Уходя из склада, Люда сказала:
— Мы не прощаемся, Роман Семенович, еще вернемся. Мы — к Петру Гурьянычу.
— И ты уверена, что вернемся? — шепнула Ксандра за порогом.
— Вполне, на все сто.
— Очень уж ты льстиво с ним. — Ксандра поморщилась. — Я не могу так.
— Ничуть не льстиво, только по-человечески. Не можешь — учись!
Мило кивая, улыбаясь всем, кто рвался к начальнику, и приговаривая: «Извините! Разрешите! Мы уже отстояли свое, идем вторично», Люда быстро пробралась до Палтусова. Протащила за собой и Ксандру, потом звонко сказала:
— Здравствуйте еще раз, Петр Гурьянович!
Палтусов недоуменно, заинтересованно поднял голову: и слова и голос были так новы, обычно ему хрипели прокуренными глотками «товарищ комиссар». Вместо грязноватых, бранчливых извозчиков и грузчиков увидел молодых, разрумянившихся, хорошо одетых красавиц. Его суровые губы шевельнула улыбка.
— Да-да, здравствуйте еще раз! Мы уже были. Но вы не заметили нас, — стрекотала Люда. — И так, не глядя, очень сильно обидели.
— Обидел? Кого, чем? — Он, как большинство крупных, могучих людей, был добр. — Я готов просить прощения. Скажите, кого обидел.
— Вот ее, — Люда выдвинула Ксандру вперед, — и ее учеников.
— Чем?
Люда подала ему бумажку.
— Да, да… Помню, помню, — забормотал он, вчитываясь.
А Люда усиленно направляла ход его мыслей в нужную сторону:
— Неужели такой богатый отдел, как ваш, откажет в маленькой помощи нашей советской школе, нашей советской девушке. Она приехала с Волги. Сама почти дитя, вчерашняя школьница, приехала из тепла в холод, в сумрак, чтобы заниматься с нашими детьми. Отказать ей, отказать нашим детям — невероятно, ужасно!
— Я не собираюсь отказывать, — успокоил Люду Палтусов. — Говорите, чего вам, сколько?
Ксандра называла олифу, стекло, гвозди, керосин, денатурат… Называла килограммы, литры, метры. Палтусов записывал. Дошли до мела. Ксандра растерялась:
— Много надо, даже не знаю сколько.
— Тонну, глыбу, гору, — усмехаясь, подсказывал Палтусов. Все требования учительницы были так ничтожны перед богатствами его отдела. Наконец решил: — Берите сколько можете. Надеюсь, одна-то школа не разорит нас.
— Вот именно, вот именно, — одобрила его Люда.
Распрощались с Палтусовым — лучше не надо,
— Всегда готов выручить наших детей, наши школы. В случае надобности — адресуйтесь!
Ксандра с Людой приняли это близко к сердцу и в тот же день еще дважды обращались к Палтусову: с просьбой запаковать отпущенные им материалы так, как положено для отправки по железной дороге, и с просьбой отвезти их на станцию.
Товарищ Палтусов отпустил щедро, с душой, но не все, в чем нуждалась Ксандра. Недостающее она решила добывать сама, без помощи Люды. С нее довольно того, что открыла секрет житейского успеха, облекла его в мудрую народную форму: ласковое теля двух маток сосет.
Строго следуя примеру Люды, Ксандра не спеша ходила по учреждениям, и где не была еще, и где была уже, но получила отказ. Знакомство начинала с дворника и сторожей, помаленьку выспрашивала, чем богато учреждение, как зовут кладовщиков, начальников, жаловалась на бедственное положение своей школы. Не скупясь, навеличивала людей по имени и отчеству, улыбалась, шутила. А сама себе говорила строго: «Сашка, не перешагни границу, не обратись в попрошайку, в цыганку».
Дело пошло легко и день ото дня легче. Начальник стройотдела порта, моряк-усач, отпустил для школьных столов четыре листа фанеры на крышки и несколько брусков на ножки. В рыболовецком союзе, при ближайшем знакомстве, нашлись горячие доброхоты — они посоветовали Ксандре просить вместо новой парусины старые паруса, которые сняты с кораблей. Негодные для моря, они будут замечательны для покрытия лопарских шалашей. Эти же доброхоты помогли Ксандре охлопотать паруса, затем вырезать из них крепкие куски, запаковать их и сдать на станции в багаж.
Ради исторической правды надо сказать, что среди мурманских начальников нашлись и такие, которых Ксандре не удалось поколебать ни жалобами на бедственное положение школы, ни своей красотой, ни тонким обращением. Они остались каменно тверды в защите своих учреждений:
— Наше дело — корабли, море, а школы для нас — сторона. Мы не имеем ничего общего с отделом народного образования. Мы — губернского значения, а вы — деревня.
И не поделились с веселоозерской школой ни граммом голландской сажи, ни каплей керосина.
За каникулы Ксандра добыла почти все, что наметила. Вместе с фанерой, старыми парусами, одним букварем дореволюционного издания она увезла из Мурманска крепкую уверенность, без всяких колебаний и сомнений, что школа в Веселых озерах будет существовать.
Максим остался в больнице на операцию.
На станции Оленья Ксандру встретил Колян. Он приехал, как условились, на двух нартах — легковой и грузовой. Одна повезет людей, другая — груз. Уезжая в Мурманск, Ксандра решила, что не вернется с пустыми руками: хоть через силу, но обязательно добудет что-нибудь.