Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий.

Твен Марк

— Совершенно верно! Но о чем же ты раньше думал? Опять мы, значит, проморгали восход! И вечно ты все перепутаешь. Это так на тебя похоже — закурить трубку и ждать, чтобы солнце взошло с запада.

— Да кто же, как не я, обнаружил нашу ошибку? Тебе бы ввек не догадаться. Все наши ошибки распутываю я!

— Ты, видно, для того их и совершаешь, чтобы не пропадал твой замечательный талант. Но сейчас не время ссориться, может быть там еще осталось кое–что на нашу долю.

Увы, мы спохватились слишком поздно. Солнце уже стояло над горизонтом, когда мы добрались до смотровой площадки.

Поднимаясь вверх, мы видели возвращающуюся публику — мужчин и женщин в самых фантастических нарядах, — все они, судя по их виду и походке, в той или иной мере закоченели, чувствовали

себя несчастными и были злы на весь мир. Человек десять еще стояли у помоста, сбившись в кучку, спиной к пронизывающему ветру. У всех красненькие книжки путеводителей была раскрыты на соответственной диаграмме, и каждый прилежно выискивал на ней горы, стараясь удержать в памяти их названия и взаимное расположение. Поистине грустное зрелище — более грустного я еще не видел.

Площадка с двух сторон ограждена решеткой, чтобы людей не сдувало в пропасть. Когда вы с такой чудовищной высоты — чуть не миля по вертикали — смотрите себе под ноги, оборотясь лицом на восток, перед вами открывается зрелище неповторимой красоты и своеобразия. Целые области с городами, горные цепи и массивы, обширные луга и леса, извилистые реки, более десятка синеющих озер со стайками хлопотливых пароходов; и весь этот мирок предстает перед вами выписанным во всех деталях — таким, каким видят его птицы, уменьшенным до микроскопических размеров и вместе с тем ясным и четким, словно выгравированным на стали. Игрушечные деревни с тончайшими шпилями колоколен раскинуты так небрежно, точно игравшие ими дети бросили их вчера как попало; лес стянулся в зеленую кочку; два–три больших озера кажутся прудами, а озера поменьше — крошечными лужицами, вернее — не лужицами, а камешками бирюзы, выпавшими из серег и нашедшими себе более достойную и удобную оправу в бархате мха или нежной зелени всходов; крохотные кораблики снуют словно в чаше фонтана, с бесконечной медлительностью одолевая расстояние между двумя пристанями, расположенными в двух шагах одна от другой; на перешейке, соединяющем два озера, только лечь человеку (локти попадут уже в воду), а ведь мы знали, что по ним тянутся экипажи–невидимки, которым эта дорога представляется изрядно длинной. И весь этот чудесный крошечный мир напоминает те «рельефные карты», на которые в точности нанесена местность со всеми ее возвышенностями и котлованами и другими особенностями, но только в сильно уменьшенном масштабе, причем скалы, деревья, озера и прочее окрашены в натуральные цвета.

По моим расчетам, обратный путь в Вэггис, или Фицнау, должен был отнять у нас целый день, а так как поездом туда не больше часа, то я и предпочел железную дорогу, тем более что хотел так или иначе ознакомиться с ней. Поезд пришел часов в десять утра, и вид у него был престранный. Котел локомотива стоит дыбом и вместе с локомотивом сильно отклонен назад. Два пассажирских вагона, оба с крышами, открыты с боков на все стороны. Они нормального устройства, только сидения отклонены назад. Благодаря этому пассажир сидит прямо, когда поезд движется круто под уклон.

Колея здесь трехрельсовая, средний рельс снабжен зубьями, за которые цепляется цевочное колесо локомотива, приводя поезд в движение при подъеме в гору и тормозя при спуске. Скорость движения в том и в другом случае от одной до трех миль в час. Локомотив всегда прицеплен к заднему вагону. При подъеме он толкает вагоны, при спуске тормозит. Спускаясь вниз, пассажиры сидят лицом к движению, поднимаясь — спиной.

Мы заняли передние сидения, и пока поезд ярдов пятьдесят шел по ровному месту, я ни капельки не боялся; но когда он ринулся вниз, у меня захватило дыхание. Как и мои соседи, я невольно откинулся назад, всей тяжестью навалясь на спинку сидения, хотя, разумеется, это было ни к чему. Мальчиком я не задумываясь съезжал с перил, но съезжать с перил на поезде так страшно, что по спине у вас ползут мурашки. Порой мы ярдов десять проезжали по ровному месту и разок–другой могли свободно вздохнуть, но сразу же за поворотом перед нами открывался круто уходящий вниз длинный рельсовый путь — и опять конец спокойствию. Казалось бы, прежде чем начать спуск, поезд должен

был бы из осторожности остановиться или хотя бы замедлить ход, но какое там — он преспокойно пер вперед, а дойдя до трамплина, нырял и катил себе вниз, невзирая ни на что.

Было что–то опьяняющее в этом жутком скольжении по краю пропасти, когда твои глаза неотрывно смотрят вниз, на ту далекую–далекую долину, которую я только что описал.

Станция Кальтбад стоит не на ровном месте, а на откосе, крутом, как крыша, И я заранее любопытствовал, как поезд здесь остановится. Но все оказалось просто. Поезд катил, как на санках, а подкатив, куда требовалось, стал — и вся недолга, — стал на самой круче; когда же обмен пассажирами и багажом состоялся, он так же сразу взял с места и пошел дальше. Этот поезд можно останавливать где угодно, по первому требованию.

Все это сопровождалось еще одним любопытным явлением, о котором рассказывать не стоит труда — достаточно взять ножницы и вырезать из рекламной брошюры железнодорожной компании соответствующее описание, не тратя чернил:

«В течение всей поездки, а особенно при спуске им находитесь во власти оптической иллюзии, действие которой может оценить только очевидец. Вам кажется, что все вокруг — кусты, деревья, сараи, дома — лежит на боку, как бы прижатое к земле чудовищным давлением воздуха. Все как бы съехало набекрень, а крестьянские шале и коттеджи словно летят куда–то кувырком. Явление это вызвано крутым наклоном пути. Сидящие в вагоне не замечают, что спускаются вниз под углом в двадцать — двадцать пять градусов (спинки сидений соответственно отклонены назад),— они принимают за норму горизонтальные плоскости вагона и все предметы вне вагона видят под наклоном в двадцать — двадцать пять градусов».

Добравшись до Кальтбада, вы уже исполнены доверия к этой дороге и больше не стараетесь облегчить локомотиву его труд, откинувшись на спинку сидения. Вы безмятежно покуриваете трубку и с неомраченным наслаждением взираете на картины по бокам и внизу. Никто не стоит между вами, видами и ветром, вы словно глядите на землю с птичьего полета. Впрочем, по правде сказать, есть местечко, где спокойствие на время изменяет вам, — это когда вы проезжаете через Шпуртобельский мост — хрупкое сооружение, переброшенное через ущелье на головокружительной высоте и парящее в воздухе, как осенняя паутина.

Все ваши грехи встают перед вами, пока поезд ползет по мосту, и вы готовы каяться и бить себя в грудь, — хотя, доехав до Фицнау, уже понимаете, что поторопились: мост вполне надежен.

На этом и кончается наше богатое событиями восхождение на Риги–Кульм, предпринятое, чтобы увидеть восход солнца в Альпах.

КНИГА ВТОРАЯ

Глава I

Путешествие через заместителя. — Экскурсия к горному проходу Фурка. — Озеро Мертвеца. — Истоки Роны.— Ледяные столы.— Гроза в горах.—Гриндельвальд.— Мертвые языки. — Отчет Гарриса.

Пароход за час доставил нас в Люцерн. Я решил залечь в постель и дать себе несколько дней полного отдыха, так как понимал, что человек, затеявший обойти пешком Европу, должен всячески щадить себя.

Здесь я вновь продумал намеченные нами маршруты и увидел, что они минуют такие места, как горный проход Фурка, Ронский ледник, Финстераархорн, Веттерхорн и многое другое. Обратившись к путеводителю, чтобы проверить, как он оценивает эти места, я убедился, что он ценит их весьма высоко и что без них путешествие пешком по Европе не может считаться завершенным. Это решило вопрос: я должен был их увидеть, ибо никогда ничего не делаю наполовину и ни в чем не терплю неряшества и безалаберности.