Том 5. Письма из Франции и Италии
Шрифт:
– За Dogana di sale [147] .
– Поедем к нему.
Смертельно не хотелось мальчику ехать, однако он поместился на козлы с кучером. Сцена эта была неподражаема, он свой парус надел, как русские попы носят ризу, что его очень мало покрывало, между тем дождь ливмя лил. Он раза два хотел сойти, но кучер из нашего отеля, зная в чем дело, не пускал его.
Лаццарони думал, что я его отдам в полицию и, совершенно как зверь, косился и посматривал на меня. Дома я застал Спини, и, поручив ему моего однопарусного приятеля, которого убедил, что в полицию не отдам, поехал к Тофано.
147
Соляной
Тофано был очень рад, что портфель нашелся, и тотчас предложил схватить лаццарони.
Я отказался.
– Мы ему ничего не сделаем, а только пугнем тюрьмой, он завтра все расскажет. Полиция теперь не так страшна, как вы думаете… мы начинаем бояться народа, а не народ нас… – прибавил префект, смеясь.
– Я ему обещал, граф, что не отдам его.
Тофано не настаивал, но сказал, что если мне покажется что-нибудь подозрительным в доме старика или он откажется отдать, то что он тотчас распорядится, а пока лаццарони оставит в покое.
Спини, я и молодой человек отправились к старичку за Dogana di sale; он указал в вороты большого полуразвалившегося дома, мы въехали на вонючий и нечистый двор. В окнах болтались грязные рубашки, тряпье; дом был похож на 3апущенные казармы, на оставленную фабрику.
Мы взошли в довольно темные сени; на площадке и в коридоре лежали на камнях, по которым текла какая-то темная, непрозрачная и подозрительного свойства жидкость, несколько лаццарони; все лежало на голых камнях, и все было одето вроде моего юноши, который отправился за стариком, сказав нам, чтоб дожидаться его тут.
Хилый мальчишка лениво встал с полу и, почесывая голову, подошел ко мне, растопырил ноги и стал рассматривать меня с величайшей подробностью.
Старик, лежавший неподалеку, толкнул мальчишку ногой, так что тот отскочил шага на три; старик грубо прикрикнул:
– Пошел к чорту, ну что лезешь, 'e un padrone! [148]
Но из угла послышался сиплый голос другого старика:
– Siam anche noi padroni – viva l’uguaglianza! [149]
148
это – барин (итал.). – Ред.
149
Мы тоже господа, да здравствует равенство! (итал.). – Ред.
– Viva! – отвечал я демократу.
– А что, нет ли с вами сигар?
– Есть, – и пять-шесть человек бросилось на меня. Сигары было три.
Явился старик. Его физиономию, его речь, его движения я никогда не забуду. Это типическое лицо. Во-первых, он был довольно чисто одет, вроде итальянского моряка; низенький, плечистый, с небольшими сверкавшими волчьими глазами, он как-то смотрел и не смотрел, мало говорил и все наблюдал, что делается. По его недоверчивому, пытливому взгляду, по бездне морщин на лбу и щеках, по обдуманности, с которой он говорил, по огню, который иногда прорывался из глаз, – можно было догадаться, сколько страстей кипело тут и сколько борьбы, постоянной борьбы с обществом, он вынес, – борьбы отчаянной из-за куска
Старик начал говорить на неаполитанском наречии, которое и итальянцам трудно понимать, говорил, что молодой человек вечером на улице в угле нашел портфель, что они было так его оставили, но увидели объявление и послали его в посольство. Может, говорил он, и были другие бумаги, кто их знает.
Лица наши ободрили его. Он стал говорить на чистом итальянском наречии.
– Двадцать пять скудов я прибавлю, – сказал я, – к тому же по векселям денег получить невозможно, я уже писал, и кто явится с ними, будет непременно арестован.
– Разумеется, с такими векселями арестуют, и поделом – как же можно, грех какой… Мне не нужно ваших 25 скудов, за рюмку хорошего коньяку я отдал бы вам. Да где же взять бумаги, знаете, какое дело, тут ребятишки… Братцы, – продолжал он, обращаясь к своим товарищам, постланным на грязном полу, – а слышите, 25 скудов прибавки, что, не поискать ли где – видите, какой добрый барин.
– Где искать через пять дней? – отвечал подземный хор, как в «Роберте».
– Негде искать, – сказал старик.
Спини рассердился и заметил:
– Мой друг с вами церемонится, вот я сейчас отправлюсь к префекту, я знаю теперь ваш вертеп, – непременно надобно повальный обыск сделать, тогда и не то отыщется.
Старик отвечал ему смиренно:
– Что же, мудрено ли обидеть бедных людей, siamo miserabile gente [150] , беззащитные. Воля начальства, и повальный обыск можно сделать – мы люди маленькие.
Это была самая торжественная минута старика: говоря смиренно эти слова, у него было в лице больше нежели ирония, презрение к нам. В переводе его слова значили: сунься, сунься с полицией, много найдешь.
150
мы – люди несчастные (итал.). – Ред.
Товарищи его начали что-то поговаривать меж собой. Спини попробовал, с ним ли пистолет; пистолета не было, мы были довольно далеки от двери, и между нами и дверями было еще человек пять вновь взошедших лаццарони. Спини посмотрел на меня, я ему ответил сквозь зубы:
– У меня ничего нет. Легкая улыбка пробежала по лицу старика, и волчьи глаза сверкнули.
– Что вы это в самом деле толпитесь, – сказал он, – люди пришли толковать о деле, всякому своего жаль. Видите, какая беда, векселя пропали… Что тут лезть, искали бы лучше, вместо того чтоб болтаться. Ce sont de braves gens, – заметил он мне по-французски, – mais des paresseux [151] .
151
Это – славные люди, но лентяи (франц.). – Ред.
Старик торжествовал, он видел минуту нашей робости после угрозы. Ах, эти волчьи глаза!
– Ну окончимте, – сказал я ему. – Вы можете быть уверены, что денег по векселям не получите, это одно упорство, что вы не отдаете. Я даю сто скуди молодому человеку и 25 вам, если принесете. Если нет, вы не пеняйте на меня: дело это известно полиции. Я даю вам срок подумать до завтрашнего дня.
Старик кланялся, уверял, что не знает, что и делать, проводил нас до коляски, жалел и ничего не обещал.