Том 5. Стихотворения, проза

Бальмонт Константин Дмитриевич

Зеркальность

В прерывистых и скорых разговорах, О сказочном, о счастье, бытие, Мне нравятся речения твои, В них искра, зажигающая порах. Что ты не замедляешься на спорах, А льешь свой ум, как вспевность льют ручьи Что выпеваешь душу в забытьи, – Люблю и слышу крыльев некий шорох. Как полубог Эллады Гераклит С усладой правду видишь ты двойную. Ты как бы зов: «Люблю, но не ревную». Ты словно лик загрезивших ракит: Вода зеркалит ветку вырезную, Другая ветка связь с землей крепит.

Художник

К сосцам могучей матери-земли, Протянутым всем подлинным и сущим, Припав, как сын, ты жадно пьешь сосущим Лобзанием и мед и миндали, И ландыши, что пьяно расцвели, Как свечечки по многотенным кущам, И яркий день, что жжет огнем нелгущим, И громкий смех, и тихий звон вдали. Ни раною, ни мыслью не отравлен, В размерности ты все вбираешь в сон Своих зрачков. Ты как бы сын племен, – Которым первый миг земли был явлен. Весь цельный луч в тебе сейчас прославлен, Хоть радугой еще не преломлен.

Различность

На слизистой спине немой медузы Изображен красноречивый крест. Цветы цветут среди проклятых мест. Различность любит странные союзы. Публичный дом не раз воспели музы. И разве там не тысяча невест? Взгляни в себя. Взгляни душой окрест. Связуют все таинственные узы. Не гений ли, не мощный ли Шекспир, Отвергнув жизнь средь королей и славы, Взлюбил, преклонный, малыя забавы? Познавши весь многообъемный мир, Любил играть он в шахматы. И в этом Он до конца высоким был поэтом.

Прозрение

За днями мелководия мечты Бывают дни – в сознаньи все напевней, И слышишь голос Мира, голос древний, Идущий из глубокой темноты. Приходит вдруг. Сидишь случайно ты. Пред малой деревенскою харчевней, Такой, что, может, нет другой плачевней, И чувствуешь безбрежность Красоты. Слепой скрипач пиликает убого. Куда ведет он жалкий свой смычок? В бездонность. Сердце чувствует намек. Мы все здесь в мире – в верной длани Бога. Он всем нам задал выполнить урок. Для каждого – лишь звездная дорога.

Далекое

Когда весь мир как будто за горой, Где все мечта и все недостоверно, Подводный я любил роман Жюль Верна, И Немо-капитан был мой герой. Когда пред фортепьяно, за игрой, Он тосковал, хоть несколько манерно, Я в океане с ним качался мерно – И помню, слезы хлынули струей. Потом я страстно полюбил Майн Рида, Но был ручной отвергнут Вальтер Скотт. Пропиш года. Быть может, только год? Мне грезится Египет, Атлантида. Далекое. И мой сиамский кот «Плыви в Сиам!», мурлыча, мне поет.

Сила Бретани

В таинственной, как лунный свет, Бретани, В узорной и упрямой старине, Упорствующей в этом скудном дне, И только в давних днях берущей дани Обычаев, уборов и преданий, Есть до сих пор друиды, в тишине, От солнца отделенной, там – на дне, В Атлантике, в загадке, в океане. В те ночи, как колдует здесь луна, С Утеса Чаек видно глубь залива. В воде – дубравы, храмы, глыбы срыва. Проходят привиденья, духи сна. Вся древность словно в зеркале видна, Пока ее не смоет мощь прилива.

Сибирь

Страна, где мчит теченье Енисей, Где на горах червонного Алтая Белеют орхидеи, расцветая, И вольный дух вбираешь грудью всей. Там есть кабан. Медведь. Стада лосей. За кабаргой струится мускус, тая. И льется к солнцу песня молодая. И есть поля. Чем хочешь, тем засей. Там на утес, где чары все не наши, Не из низин, взошел я в мир такой, Что не был смят ничьей еще ногой. Во влагу, что в природной древней чаше Мерцала, не смотрел никто другой. Я заглянул. Тот миг всех мигов краше.

Лунная вода

Взяв бронзовое зеркало рукою, И раковину взяв другой, Фан-Чжу, Он ровно в полночь вышел на межу, И стал как столб дорожный над рекою. Змеился лунный отсвет по ножу, На поясе. Зеркальностью двойною Он колдовал и говорил с луною. Шепнул: «И до зари так продержу». Но этого не нужно даже было. Струился влагой лунный поцелуй. Роса по травам и цветам светила. Цветы дымиться стали как кадила. И вот роса зовется Шан-Чи-Шуй, Что значит: «Колдованье высших струй».

Китайское небо

Земля – в воде. И восемью столбами Закреплена в лазури, где над ней Восходит в небо девять этажей. Там Солнце и Луна с пятью звездами. Семь сводов, где светила правят нами. Восьмой же свод, зовущийся Ба-Вэй, Крутящаяся Привязь, силой всей Связует свод девятый как цепями. Там Полюс Мира. Он сияет вкось. Царица Нюй-Гуа с змеиным телом, С мятежником Гун-Гуном билась смелым. Упав, он медь столбов раздвинул врозь. И из камней Царица пятицветных, Ряд сделала заплат, в ночи заметных.

Ткань

Склонившись, Китаянка молодая Любовно ткет узорчатый ковер. На нем Земли и Неба разговор, Гроза прошла, по высям пропадая. Цветные хлопья тучек млеют, тая, Заря готовит пламенный костер. А очерк скал отчетлив и остер, Но лучше сад пред домиком Китая. Что может быть прекрасней, чем Китай. Здесь живописна даже перебранка, А греза мига светит как светлянка. Сидеть века и пить душистый чай. Когда передо мною Китаянка, Весь мир вокруг один цветочный рай.