Том 5. Стихотворения, проза

Бальмонт Константин Дмитриевич

Китайская греза

Вэй-Као полновластная царица. Ее глаза нежней, чем миндали. Сравняться в чарах с дивной не могли Ни зверь, ни рыбка, ни цветок, ни птица. Она спала. Она была девица. С двойной звезды, лучившейся вдали, Два духа легкокрылые сошли. Душистая звездилася ложница. И с двух сторон к дремавшей подойдя, Кадильницу пахучую качали. Цветы на грудь легли, их расцвечали. И зачала от этого дождя. И, сына безболезненно рождая, Она и в нем была звездой Китая.

Занавес

Китайский красный занавес так ал, Что у меня в глазах как бы круженье Багряных птиц и призраков служенье Огням заката на уступах скал. Здесь Демон Крови краски подыскал. Вулкан свое готовил изверженье, Не совершил и передал внушенье Тому, кто этот замысел слагал. Лазурно-изумрудные деревья. Густые гроздья голубых цветов. И облачков закреплены кочевья. И шесть десятков зеркалец, для снов Той нежной, чья свершилась греза девья, Кому весь этот свадебный покров.

Спор духов

Спор духов перешел уж в перебранку, А кто хитрей, все не был спор решен. Тогда, чтоб разум был заворожен, Дух Юга людям показал испанку. Дух Севера зажег мечту-светлянку. Дух Запада, замыслив гордый сон, Спаял всех музыкальных гудов звон. Но дух Востока, дунув, создал танку. Пять чувств, как пятицветную печать, Сгустив и утончив необычайно, Умея сердце научить молчать, И чуть шептать, чтоб расцветала тайна, Велел японец танке зазвучать, – Пять малых строк поют, горя бескрайно.

Страна совершенная

В Японии, где светят хризантемы, Как светят в небе звезды в час ночей, В Ниппоне, где объятья горячей, Но где уста для по целуя немы; Где все холмы, как части теоремы, Размерны; где, виясь в полях, ручей Есть часть картины; где поток лучей Златыми явит и стальные шлемы; В Нихоне, в Корне Света, где и свет Как будто не природно безучастен, А с мыслью вместе и сердцам подвластен, – Я видел сон, что каждый там поэт, Что миг свиданья полнопевно страстен, За страстью же – раскаяния нет.

Яванский сад

О, Бейтензорг! Пышнейший в мире сад, Где сонмами мерцают орхидеи, Меняя до несчетности затеи, Размеры, облик, краски, аромат, Где демон ночи, притаившись, рад Заслышать, как шуршат в лианах змеи, И чуют задремавшие аллеи Всех запахов ликующий набат. Я там бродил в ночах с моей желанной, И ящерица гекко, точно гном, Кричала «Гекко!» где-то за углом. Вся жизнь земная чудилась мне странной, Я сам себе казался чьим-то сном, Одна любовь являлась необманной.

Светлянки

В холодных странах светят светляки, В те ночи, что назначены светящим, Фонариком зеленым и дрожащим Они в траве лелеют огоньки. В ночах яванских рдеют вдоль реки Крылатые светлянки, и по чащам Скользят напевом, глазу говорящим, Сближаются как странные зрачки. По выдыхам земли обильной, мглистым, Где баобаб объем раскинул свой, Они игрой вздыхают лучевой, Оркестром переливно-серебристым. И смотрят с неба звезды в этот рой, Что власть нашел быть молча голосистым.

Цвета драгоценного

Он жертву облекал, ее сжимая. У дикого плененного козла Предсмертная в глазах мерцала мгла, Покорность, тупость, и тоска немая. Он жертву умертвил. И, обнимая, Всю размягчил ее. Полусветла, Слюна из пасти алчущей текла. А мир кругом был весь во власти мая. Насытился. И, сладко утомлен, Свой двухсаженный рост раскинул мглистый. Мерцают в коже пятна-аметисты. Его к покою клонит нежный сон. И спал. Голубовато-пепелистый, Яванский аметистовый питон.

Боро-Будур

Храм белых Будд. Гигант Боро-Б у дур. Террасы на террасах в слитном зданье. Расцветность глыб могучих, в обаянья Окрестных гор, чей цвет и сер и бур. И мудрый слон, и крепкорогий тур, Здесь возникают только в изваянье. Струится дух здесь в каменном преданье, И смена ликов – смысл змеиных шкур. Приди, земной, и погаси пожары, В которых медлят нищие цари. Найди в себе дневные две зари. Царевич отказался здесь от чары Царить вовне, чтоб быть царем внутри. Раскрой свой дух и белый свет бери.

Пляска колдуна

Один, ничьи не ощущая взоры, В ложбине горной, вкруг огня кружась, Он в пляске шел, волшебный Папуас, Изображая танцем чьи-то споры. Он вел с огнем дрожавшим разговоры. Курчавый, темный, с блеском черных глаз, Сплетал руками длительный рассказ, Ловил себя, качал свои уборы. Хвост райской птицы в пышности волос Взметался как султан незримой битвы. Опять кружась, он длил свои ловитвы. Я видел все, припавши за утес. И колдовские возмогли молитвы – Как жезл любви, огонь до туч возрос.

Островное созвездие

Загарно-золотистые тела. Здесь старики, как юноши, все юны. А женщины поют как гамаюны. И пляшут. Их душа в глазах светла. Здесь наши не звучат колокола. Циклон промчится. Прогремят буруны. И снова тишь коралловой лагуны. Все та же стройность, как века была. Здесь радованье медленной планеты. «Любовь тебе!», «Талёфа!» и «Тофа!», «С тобою мир!» – обычные приветы – Втекают в жизнь, как за строфой строфа. И в Вечности плывет твоя каноа, В созвездии, зовущемся Самоа.