Том 5. Война. Земля родная. Алый мак. Фимиамы

Сологуб Федор Кузьмич

Олегов щит

Олег повесил щит на медные ворота Столицы цезарей ромейских, и с тех пор Олегова щита нам светит позолота, И манит нас к себе на дремлющий Босфор. Века бегут на нас грозящими волнами, Чтобы отбросить нас на север наш немой И скрыть от наших глаз седыми облаками Олегов светлый щит, блистающий звездой. Но не сдержать в горах движенья снежной лавы, Когда, подтаяв, вдруг она летит на дол, – И Русь влечёт на щит не звонкий голос славы, Но мощно-медленной судьбины произвол.

У Босфора

Опять, опять надеждой полны, Мы снова верою сильны. Гулливые,

плещитесь, волны! Свершайтесь, радостные сны! Грохочут пушки у Босфора, И уж свободны станут скоро Пути для наших кораблей На дали вольные простора, На голубую ширь морей, На то раздолье золотое, Полдневным солнцем залитое, Вдали от северной зимы, Где прежде было всё чужое, Где только гости были мы, – И наши станут эти дали И средиземный гул волны, О чём так долго мы мечтали, О чём нам снились только сны. Нет, пятому не быть столетью С тех пор, когда на горе нам Магометанской стал мечетью Царьградский и вселенский храм. Тебе, тебе, моя Россия, В мечте мерцая ярче звезд, Юстинианова София Опять святой поднимет крест, И древние воскреснут фрески, Свой свергнув известковый плен, И расточатся арабески В таинственном и ясном блеске С Софийских озарённых стен. Опять святой надеждой полны, Опять мы верою сильны. Плещитесь, голубые волны! Свершайтесь, радостные сны!

«Грустить ли о потерях?..»

Грустить ли о потерях? Нет, сердце мы утешим. Мы терем, новый терем, Из новых брёвен тешем. Среди дремучих боров, Благословенный Богом, Построенный соборно, Он высится чертогом.

«Есть вдохновенье и любовь…»

Есть вдохновенье и любовь И в этой долго длимой муке. Люби трудящиеся руки И проливаемую кровь. Из пламени живого слитый, Мы храм торжественный творим, И расточается, как дым, Чертог коснеющего быта.

«Ещё сражаться надо много…»

Ещё сражаться надо много, И многим храбрым умирать, Но всё ж у нашего порога Чужая разобьётся рать. В победу мы смиренно верим Не потому, что мы сильней. Мы нашей верою измерим Святую правду наших дней. Когда над золотою рожью Багряные текли ручьи, Не опозорили мы ложью Дела высокие свои. Да, не одною сталью бранной Народ наш защититься мог: Он – молот, Господом избранный! Не в силе, только в правде Бог. Разрушит молот козни злые, Но слава Господу, не нам, – Он дал могущество России, Он даст свободу племенам.

«Настали бедственные дни…»

Настали бедственные дни, Пришла и стала смерть на страже. Шипят зловещие огни, Поля, дома – в дыму и в саже. Протяжным плачем робких жён Звенят унылые селенья. Никто не будет пощажён. Напрасны слёзы и моленья, – Но к церкви Божьей все тропы В смятеньи гулком и великом. Один идёт среди толпы С холодным и спокойным ликом. Бесстрашный отрок, он глядит На всех печально, но бесстрастно, И равнодушно говорит: «Пускай умру, – мольба напрасна».

Бой-скоуту

Двух отважных расстреляли Беспощадные враги. Голоса их замолчали, Отзвучали их шаги, И на мир уже не взглянет Смелый взор, но память их Сохранять историк станет И поэта верный стих. Так не бойся вражьей мести, Милой жизни не жалей Для победы и для чести Славной родины твоей. Чтобы ты, не зная страха, Светлой жизни не берёг, Вот зачем тебя из праха В наши дни восставил Бог, И послал на поле брани, Чтоб и наш увидел век, До какой высокой грани Может прянуть человек.

Ночная встреча

Поднимаются туманы Над болотом и рекой, И деревья-великаны Зачарованы тоской. Я один иду дорогой. Притворяться надо мне. Я – мальчишка босоногий, В здешней вырос я стране. Там, где вражья рать засела, Обойду я город весь. Повторять я буду смело: Старый дед остался здесь. Лунный свет струится ложный. Всё, что встречу, словно бред. Вижу я в пыли дорожной Чей-то странный, зыбкий след. Пронизал мне холод кости, – Мёртвый воин под кустом. Не на дедовском погосте Он нашёл свой вечный дом. Страшно мне, что я случайно Наступил на мёртвый след. Сердце мне пророчит тайно Завтра много зол и бед. Но удастся ли мне, нет ли, Я назад не побегу. Не боюсь я вражьей петли, Кончу дело, как смогу.

Ночной приказ

Шаг за шагом, осторожно Я в полях чужих иду, – Всё тревожно, всё возможно, Всё в тумане и в бреду. Росы холодны и белы, Дрёмны росные кусты. Все забылися пределы Пустоты и суеты. Нет в душе иной заботы, Как, найдя укрытый лаз, Принести в другие роты Мне доверенный приказ.

Часовой

Я один на перекрёстке. Ночь безмолвна и грустна. Подо мною камни жёстки, Надо мной луна бледна. Резко крикнул ворон чёрный, Предвещающий беду. Я, спокойный и покорный, Чутко слушаю и жду. Слышу легкий, дальний шорох. Враг таится, знаю я. Вот в кустах он. Вспыхни, порох, В дуле меткого ружья!

Вражий страж

Он стережёт враждебный стан. Бесстрашный воин он и верный. В полях колышется туман. Часы скользят чредою мерной. Разведать путь приказ мне дан. Крадусь во мгле болотной и пещерной, Где запах злой, тяжёлый, серный. Ползу, как змей угарных стран. Вот близок он. Стоит. Заслышал шорох. Я весь прилёг к земле, в траву я вник. Я вижу блеск луны на вражьих взорах, Усы колючие и серый воротник. Вот успокоился. Идёт. Сейчас он ляжет. Но что пред смертью он мне скажет?

Осенняя могила

Осень холод привела. Листья на землю опали, Мгла в долинах залегла, И в лесу нагие дали. Долго бились и ушли, Там, где брошена лопата, Под бугром сырой земли, Труп германского солдата. Безвременник луговой, Распускает цвет лиловый Стебель тонкий и нагой Над могилою суровой. Где-то плачет, плачет мать, И жена в тоске унылой. Не придут они сломать Цвет, возникший над могилой.