Том 6. Письма
Шрифт:
… перепечатка стихов немного нечестность…— Речь идет о повторной сдаче в печать стихотворения Есенина «Кручина» (подробнее — п. 46 и коммент. к нему).
… мережковские ~ начали трубить обомне~ Я имел право ~ взять любого из них за горло ~ Но я презирал их…— Есенин, бесспорно, ощущал, что петербургская литературная элита смотрит на него свысока. В. Чернявскому запомнилось негодующее восклицание поэта о З. Гиппиус: «Она меня, как вещь, ощупывает!» (Восп., 1, 207). Сама же Гиппиус с раздражением писала вскоре после его гибели: «Есенин стал со своей компанией являться всюду (не исключая и Религиозно-философского
«Недавно приехавший в столицу и уже знаменитый „пригожий паренек“ из Рязани, потряхивая светлыми кудрями, оправляя складки своей вышитой цветной рубахи и медово улыбаясь, нараспев, сладким голосом читал стихи: Гей ты, Русь моя, светлая родина, Мягкий отдых в шелку купырей.
Кто-то из строгих петербуржцев, показывая глазами на „истинно деревенский“ наряд Есенина, сказал другому петербуржцу, другу крестьянского поэта:
— Что за маскарад, что за голос, неужели никто не может надоумить его одеваться иначе и вести себя по-другому?
На это послышался ответ, ставший классическим и роковым:
— Сереже все простительно» (РЗЕ, 1, 160).
См. также статью Есенина «Дама с лорнетом» (1925) и коммент. к ней — наст. изд., т. 5, с. 229–230, 514–523.
… письмо со стихами в «Ж<урнал> д<ля> в<сех> »…— Это письмо Ливкина неизвестно, но его содержание пересказано Есениным в письме И. К. Коробову (п. 46 наст. тома).
«Сегодня ты, а завтрая»…— Слова арии Германа из оперы П. И. Чайковского «Пиковая дама» (финальная сцена): Что наша жизнь — игра! Добро и зло — одни мечты. Труд, честность — сказки для бабья! Кто прав, кто счастлив здесь, друзья? Сегодня ты, А завтра я! Так брось<те> же борьбу! Ловите миг удачи, Пусть неудачник, плача, Клянет свою судьбу.
* * * Что верно? — Смерть одна. Как берег моря суеты Нам всем прибежище она! Кто ж ей милей из нас, друзья? Сегодня ты, А завтра я! (в кн. «Пиковая Дама: Опера… Музыка П. Чайковского. Текст Модеста Чайковского», М., 1890, с. 65–66).
Не будем говорить о том мальчике ~ во мне к нему было некоторое увлечение…— Первый публикатор письма сделал к этому месту примечание: «Речь идет об одном молодом поэте, который в то время печатался в „Млечном Пути“» (журн. «Огонек», М., 1965, № 40, с. 9). Скорее всего, здесь Есенин говорит о самом Ливкине (если учитывать эти строки в контексте письма в целом).
… чтоб~ оттолкнуть подозрение на себя…— Оговорка Есенина; следовало бы написать — « отсебя» (выделено комментатором).
… выходил на кулачки с Овагемовым. — Федор Церонович Овагемов (псевд.: О. Овагемов) писал стихи и рецензии и печатал их в журналах «Млечный Путь» и «Вестник Шанявцев»; был слушателем Московского городского народного университета им. А. Л. Шанявского. Подробности упомянутого Есениным эпизода описал в своих воспоминаниях Д. Н. Семёновский (Овагемов выведен в них под фамилией «Николаев» [6] ):
«То ли в шутку, то ли всерьез <Есенин> ухаживал за некрасивой поэтессой, на собраниях
6
Подлинная фамилия фигурирует в черновом автографе очерка Д. Семёновского «Есенин» (Гос. архив Ивановской обл., ф. Д. Н. Семёновского; сообщено О. К. Переверзевым).
Через несколько дней девушка пригласила поэтов „Млечного Пути“ к себе. <…> Сидели за празднично убранным столом. <…>
Футурист-одиночка Федор Николаев, носивший черные пышные локоны и бархатную блузу с кружевным воротником, не спускал с нее глаз. Уроженец Кавказа, он был человек темпераментный и считал себя неотразимым покорителем женских сердец. Подсев к девушке, Николаев старался завладеть ее вниманием. Я видел, что Есенину это не нравится.
Когда поэтесса вышла на минуту <…>, он негодующе крикнул Николаеву:
— Ты чего к ней привязался?
— А тебе что? — сердито ответил тот.
Произошла быстрая, энергичная перебранка. Закончилась она тем, что Есенин запальчиво бросил сопернику:
— Вызываю тебя на дуэль!
— Идет, — ответил футурист.
Драться решили на кулаках.
Вошла хозяйка. Все замолчали. Посидев еще немного, мы вышли на тихую заснеженную улицу. Шли молча. Зашли в какой-то двор<…>. Враги сбросили с плеч пальто, засучили рукава и приготовились к поединку. <…> Дуэлянты сошлись. Казалось, вот-вот они схватятся. Но то ли свежий воздух улицы охладил их пыл, то ли подействовали наши уговоры, только дело кончилось примирением» (Восп., 1, 158, 159).
… в общем-то, ведь все это выеденного яйца не стоит. — Так кончается письмо, о котором Ливкин позднее писал: «Оно и обрадовало, и успокоило, и взволновало меня. Оно открыло мне многое в Есенине, его характере, поступках, отношении к окружающим, взглядах на литературу. <…> Казалось бы, после этого письма все встало на свое место. Но должен сказать откровенно, что я никогда не мог простить себе сам своего необдуманного поступка» (Восп., 1, 166, 167).
65. М. П. Мурашеву. После 29 августа 1916 г. (с. 85). — Хроника, 1, 100 (с неточностью); правильный текст — Есенин 6 (1980), с. 74.
Печатается по автографу (архив М. П. Мурашева; хранится у наследников, г. Москва).
Датируется по помете адресата над текстом записки («Сергей Есенин. Август 916 года») и по содержанию (см. реальный коммент.).
… я под арестом на 20 дней. — О нарушении воинской дисциплины, повлекшем за собой это наказание, В. А. Вдовин писал: «Главный хранитель Павловского дворца-музея А. М. Кучумов сообщил автору этих строк, что в 30-е годы в архиве Музея Екатерининского дворца (г. Пушкин) среди других бумаг хранилась объяснительная записка Есенина на имя полковника Ломана, датированная 1916 г., в которой поэт объяснял причины своего опоздания на службу. Содержание записки говорило о том, что Есенину грозило серьезное наказание за нарушение служебной дисциплины» (Есенин 6 (1980), с. 409–410). Судя по известным на сегодняшний день документам, это наказание Есенина за время его службы в Царском Селе было единственным. При допросе после случайного ареста в ночь с 18 на 19 окт. 1920 г. в МЧК Есенин указал точную дату, с которой он начал отбывать наказание, — 29 авг. 1916 г. (Материалы, с. 272), хотя и назвал другую его меру — не арест, а дисциплинарный батальон (там же). Указанная поэтом дата не противоречит содержанию комментируемой записки и помете адресата на ней; в силу этого она принята во внимание при датировке.