Том 7 (доп). Это было
Шрифт:
Сашка сделал губами – ф-фу! – и побрел покорно. Я чувствовал, что все дело во мне, что я должен собрать всю волю и отыскать выход, выход – во что? В то, во что я уже не верил?., что мне было совсем не нужно? И все же, я прикидывал, как овладеть полковником. Этот гигант с наганом был не по силам мне одному, но надежда на Сашку была слаба, а казначей едва стоял на ногах.
– Идемте, идемте! – торопил полковник. – Они сегодня не ели и потому немного возбуждены, – показал он на дом, откуда слышался вой. – Надо же поступаться во имя высшего! К тому же я все более убеждаюсь, что это дурная привычка – есть каждый день…
Он почти бежал на своих длинных ногах, верткий, упругий силач-спортсмен, увлекая движением. А, все равно… Жизнь давно стала на голову, и никто не мешает. Сейчас нас захватят немцы, свяжут полковника, нас… Ведь и нас коснулось разгулявшееся безумие… Почему же – безумие? Одно стоит другого! Там – в клочьях живое мясо… здесь… полковник Бабукин проводит свою «систему», по-своему! Одно стоит другого! Алло!..
Мы прошли за полковником в тихий парк, за чугунную бурую решетку. Чудесна она была, слитая из зверей, – медведей, волков, кабанов, рысей, лисиц и оленей в дебрях, за которыми гонится человек… Какая чудесная работа! Шутник художник показал таки силу человечью! Голый человек в дебрях порол брюхо кабану, давил за язык медведя, катался по земле с рысью, в обнимку плясал с волками… Чудесной силы была свитая из зверей решетка!
Вышли к боковому фасаду замка, в заросли бузины, сирени и волчьих ягод…
Полковник ткнул в куст наганом:
– Вот… Одинцов не преодолел – и выкинулся! – ткнул наганом полковник кверху. – Но… без жертв не обходится… Прибрать! А Гудёнку взяли из водоёма?
Прохоров задергал бровями:
– Никак нет, ваше высокоблагородие! Охотников не находится…
– Ослы! Что ж вы, настой из Гудёнки будете лопать? О-слы!.. Ослы не поймут того, что если один идиот отравленный вваливается в бассейн, то они все отравятся, если не вынуть вовремя! Два неприятных случая… Но что все это в сравнении с тем, что могло случиться!..
Я слышал его болтовню, но слова не доходили до недр. Я не мог отвести глаз от точки, в которую обратилась, к которой теперь свелась для меня вся жизнь: куст бузины, и в этом кусту… ноги! Синие, тощие, жилистые, с желваками и шишками, с кривыми ногтями, – ноги неведомого зверя… Они смотрели грязными пятками – в небо!
– Не преодолел Одинцов! – мрачно сказал полковник.
Подштанники сползли, и болтались тесемки. Голова застряла в кусту, у корня, под накрывшими полами халата. Казалось, что кто-то, шутя, полез за птичьим гнездом и для общей потехи стал в кусту на голову, болтая пятками. Но пятки были недвижны, мертвы. То был знак поставленной на голову жизни. И очень удачный знак!
– Почему же не помогли? оставили? – спросил я полковника спокойно.
– Не говорите чушь, капитан… Теменем, на острый пенек! Желал бы я вам попробовать!.. – что-то соображая, сказал полковник. – Следствие я закончил… Вон, из того окна!
– Вертится… – застонал казначей, – мне дурно…
Он сел в крапиву, на чемодан, и закрылся руками.
– Спокойствие! Подтяните нервы, небабиться! – крикнул полковник. – Готовьтесь к жертвам! Прибрать!
– Дура-а-ак!.. – раздался сверху злой и писклявый крик, похожий
Из верхнего этажа высматривало остренькое лицо, похожее на хорька, дразнилось, высовывая язык.
Полковник погрозил наганом, – и лицо спряталось.
– Неприятная частность, но, в общем, успех громадный! Все неспособное к жизни нового духа – отвеется… Останутся совершенные, которые пойдут… до конца! Стойте… он… опять это он, несчастный… – тревожно вдруг зашептал полковник, прислушиваясь, и его лицо посерело. – Умейте владеть собой… это он… слишком резко воспринимает идею… односторонне… ищет убить… Зверя! Начитался этого Апокалипсиса и… извращает мою систему… Придется положить из нагана…
Он поправил в нагане, – поставил «огонь», должно быть. Я схватил его за руку…
– Полковник…
Полковник рванулся, обжег глазами… и я услыхал режущий холодком, подкрадывающийся голосок за кустами:
– Могу по-брить… могу по-брить…… – и мелко-сыпучую, равнодушную, гнусную брань-бормотанье.
От этого мертвого голоска и равнодушной брани веяло жутким до тошноты: неотвратимым, постыдным.
К нам подбирался тропкой коротконогий, большеголовый, с водяночным лицом-волдырем и выкатившимися пустыми глазами. Глазастый нарыв какой-то. Он приседал, кривлялся, сыпал мелко похабной бранью, а глаза были неподвижны, как выпуклые стекляшки. Подкрадывался к нам с бритвой, с жестом привычного парикмахера.
– Дойду, достигну в душу… – через зубы, как сонный, сыпал-цедил волдырь.
Полковник заметался на месте, размахивая наганом:
– Скажите ему «мерси»! – в панике зашептал полковник. – Мешает… распугал всех… унес у этого негодяя… Галь-ске… тот раз… не могут отнять бритву…
– Могу по-брить… могу по-брить…….. – подкрадывался волдырь, водя по воздуху, как бы поддерживая двумя пальцами чей-то подбородок, а другой рукой, крадучись, подводил бритву.
Я отступил перед этим мертвым лицом в усмешке, перед слепою смертью. Она вежливо и упрямо искала жертву, – слепо и гнусно-вежливо… Позади меня шарахнулся казначей и упал со стоном в крапиву, – я слышал, не сводя глаз с поблескивающей холодком бритвы.
– Мерси!., мерси!!. – закричал я, стыдясь мучительно беспомощности ли своей или подлой насмешки над человеком…
Это было магическое слово, это «мерси»! Слово великой силы! Оно – творило! поставило, как бы, стену! Волдырь ткнулся об эту стену, подался, его синие губы раздвинулись в улыбку, в улыбку черепа, и… он присел, вытянув ногу назад, делая как бы реверанс.
– Не стоит благодарности из такой малости…
Он произнес это очень значительно, как Великий Жрец, Понтифекс Максимус, поклонился галантно, как парикмахер, и, стыдливо запахивая полы халата, задом ушел в кусты.
Сашкин голос шипел мне в ухо:
– Взять их, ваше высокобродие…
– На р-руку! – крикнул полковник подходившему к нам солдату, которого Прохоров толкал в спину. – Кто тебя снял? Прохоров?…
Солдат глядел исподлобья, тупо, суясь руками. Он был страшно худой, долговязый, – как говорится, растяпистый. Он бесцельно совал руками, вихлялся, как резиновый прут, и жевал пустым ртом: испортилась в нем машинка.
– Кто тебя снял? – повторил полковник.
– Сево-о?.. нисево… – шепеляво сказал солдат. – Себа не давай… Давай себа!..