Том 7 (доп). Это было
Шрифт:
Не доходит до слуха?! До вандервельдова-то уха не доходит?! Не может быть. В одно ухо входит, а в другое выходит, – да! И «мнение»-то у Вандервельде в руках. Так – почему же? Просто: так Вандервельде – выгодно. Как и всем. В целях ли «опыта», в видах ли национально-экономических.
Я вчитываюсь в чувства – и вижу, как зарождается в космополитических русских рядах – национальное. Поздно, правда, но лучше поздно, чем никогда. И мы выучиваемся понимать «икру». А если и тут не научимся, научит нас сам народ, которому и на «смазку» не предлагают. Когда западные социалисты так легкодушно бьют в обе щеки крестьян и рабочих русских, – оставим интеллигенцию и буржуазию, – не признавая русского и признавая грузинское; когда на глазах живьем закапывают народ («600»), русские социалисты начинают говорить с достоинством, с чувством ответственности перед единственным, без чего быть нельзя, перед кровным, национальным!
Но почему
На Западе хорошо известны спустярукавство, рознь при однофронтовье, конец Колчака, «корниловское дело», когда сама судьба протягивала России руку человека казацкой крови, русского демократа, хотя бы даже – диктатора! Начетчикам идеологий куда важней «ортодоксия», чем сам народ.
Кажется, можно было бы убедиться, что «форма» недорога народу. Не пошел народ защищать республику. Ему, младенцу, важно было схватить, пусть – чужое. Он подрастал, но его сбили с роста, подшибли ноги, отшибли память и отемнили душу. И хоть теперь открываются глаза, и сердце томится болью, – все еще взглядывают на небо. Все еще держатся за «формы». Отсюда – нетерпимость, язвительные статьи, слова… Не затрудняются ставить на одну доску с… «кремлем» – писателей, говорящих сердцем и опытом духовным. Пишут о «крепкой спайке взаимного притяжения», о «порядке, который обеспечивал бы центростремительные, а не центробежные навыки населения»… Да, нужна «спайка». Но нужно сознать себя, прежде всего, не социалистами, республиканцами или монархистами, а – русскими!
Когда я говорил о «Душе Родины» и о «Путях мертвых и живых», я исходил не из политики и честолюбия: я шел от чуемой мною души народной. Народ я знаю. Дух слова-мысли его я знаю. Думы его я знаю. Революции я не делал, но я не порвал с народом. Как и большинство, я много перестрадал. Я ездил в далекую Сибирь за политическими каторжанами, и видел многое, – и понял, что именно таким и представлял я себе народ. Мне приходилось и говорить перед толпами, и с первых же дней я знал, что будет страшное: знал я народ, знал и деятелей, какими они будут. Отношение народа к большевизму мною давно показано: Е. Кускова, быть может, вспомнит и мою сказочку – «Панкрат и Мутный», – в ее газете, декабрь 17 года. Ей же я говорил в редакции: «Идет ужас… но на мужика нарежутся!» Она, как будто, и соглашалась… Нарезались, но не вплотную. Нарезались бы вплотную, если бы не «спутанность идеологий» у очень многих. Вплотную – впереди будет, и – неизбежно. Глаза открываются – у всех.
И вот, вглядываясь в народ отсюда, я говорю: не формы нужны народу! В народе, как бы он ни был дик, здоровое есть зерно, есть в нем – национальное, чувство спайки – и на своем, – есть и есть! Он хочет – и будет жить. Не «форма» ему нужна, а жизнь. «Форма» по жизни будет.
И о «цепях рабства» надо перестать. Кто всерьез верит, будто в годы перед войной все еще позванивали «цепи рабства»?! Позванивали они, по памяти, – и для разжигу – в речах и «гимнах». Эти «цепи» внушались, да. Повторял их народ – с усмешкой, как «пот и кровь». Это была уже бутафория. Одни повторяли ее, как «знамя», другие – пускали, как «подливку». Мы знаем по точным цифрам, что народ богател, учился, торговал, прибирал к рукам землю, производил с возрастающей быстротой, и рос. И все-таки – «цепи рабства»! Народ жил, и – по-своему – счастливо. Это Европа прекрасно знала. И точила зубы. Теперь – грызет. Цепи рабства! Это же – «проторенная дорожка», пустое словоизвержение, доселе еще звучащее. Как и другое: слава Богу, с монархией навсегда покончено! Как покончено, – не задумываются над этим. И было ли нужно народу – покончить так?! Птичье гнездо разорить, лучшей части народа, – жалко, а кончить бойней!.. И – навсегда! Слишком самоуверенно. Да, навсегда, если прикончили Россию. Но ей еще суждено быть, и будут формы, которые народ укажет. Но пусть народ, а не подсказчики за народ.
Да, необходима спайка.
(Русская газета. 1924. 1 июля. № 34. С. 2–3)
Дикое поле
Совсем недавно мир с тревогой смотрел на возрастание русской силы. Рост просвещения, городов, промышленности. Высококультурные хозяйства, – хотя бы знаменитая полтавская «Карловка». Десятки образцовых экономий, откуда истекали на округу – отборные семена, приемы обработки, племенной скот, заработки. Склады орудий, железа, удобрений; агрономы, опытные поля, ссыпные пункты, мелиоративный кредит, школы, сельскохозяйственные общества, журналы… – все ширилось. По иным земствам завершался план всеобщего обучения. Колонии получали культуру. Глубже вскрывались недра. Исследование окраин дарило сокровищами бездонными…
Что произошло – мы знаем. За семь лет Россия обращена в дикое поле, в колонию для проходящих, на все вкусы, – от хищников до «благотворителей». Русский народ, тысячами глоток призывавшийся к братству без аннексий и контрибуций, еще не сознавший в себе национально-здоровое, втаскивается в ярмо с клеймами всех народов. Русские недра ныне доступны всем, у кого деньги и дерзость – шарить.
Концессии… Признающие рабовладельцев России мечтают о барышах. Это – белые нитки во всех переговорах. Ими хотят опутать русский народ, и этому делу помогают даже идеалисты. Благородные речи отзвучали. В соперничестве и спешке говорят прямо: выгодно! Нефть, хлеб, лес, сырье… – надо спешить, пока вход свободен: случится может, что скоро замки повесят! И все спешат. Колонизаторы приглядываются и входят…
Одним из первых, зоркий к пустынным далям, привычный к риску, пытавшийся водрузить свой флаг на полюсе, – Нансен. Пытливым глазом он усмотрел чудесно открывшееся – Дикое Поле, доселе неведомое географам. В голодный год он совершил экскурсию, присмотрелся и заарендовал, пока что, два изрядных, когда-то культурных имения: «Аркадию», под Саратовом, и другое – у Екатеринослава.
Он получил землю русских людей, быть может убитых его же контрагентами. Исследователь стран пустынных, когда-то восхищавший нас описаниями «вечной ночи», открыл выморочное русское добро, политое русской кровью. Путешественник и на сей раз мог бы прикрыться благородством: он является пионером, несет культуру дикому краю, научит дикарей земледелию, наконец – даст заработать населению, погибающему от голода. Эти концессии он получил не за громкое только имя, он не раз выражал громкое восхищение творцам «великого опыта», – и не ошибся целью. Без «опыта» вряд ли бы он открыл Дикое Поле и мог получить концессии. Без «опыта» население не нуждалось бы ни в его обучении, ни в его заботах: агрономы, школы, имения – учили и показывали наглядно; поля призывали золотом. Русские агрономы, техники и рабочие всегда находили приложение своим силам.
Теперь послушаем шведского инженера Седергрена, управляющего концессиями, что получил Нансен: это так поучительно («Руль», № 1131, 23 августа с.г.).
Он получил право работать своими машинами и орудиями – шведскими. Он получил привилегию ввозить их в Россию для концессий – беспошлинно. Его агрономы и монтеры, в числе пятидесяти, – шведы. Он слишком национален! Не из любви к голодному русскому народу взял он концессии. Русские агрономы и техники, умирающие с голоду на своей земле, ему не нужны. Впрочем, они могут пойти к нему – рабочими. От щедрых раздатчиков чужого предупредительно даны были Нансену семена в нужном количестве и исключительное право – полная свобода в эксплуатации всех угодий, в найме рабочих и проч. Он пользуется благоприятнейшими для плантатора условиями, когда русский рабочий доведен до отчаяния, когда свыше миллиона безработных, и рабочие руки можно иметь за плату во много раз меньшую, чем в Швеции, чем в былые года в тех же имениях. Великий путешественник и член европейских Лиг является в новой роли: плантатора, с русскими рабами.