Том 7. Американский претендент.Том Сойер за границей. Простофиля Вильсон.
Шрифт:
— Только и всего? Забирайте ваши гроши и успокойтесь.
Возмущенным жестом Трейси решительно сунул руку в карман. Но… обратно ее не вынул. Краска постепенно исчезла с его лица. Окружающие взирали на него с возрастающим интересом, а кое-кто — с несомненным удовлетворением. Последовала неловкая пауза, затем он с трудом выдавил из себя:
— Я… меня обокрали!
Глаза у старика Марша вспыхнули, как у истинного испанца.
— Обокрали, значит! — воскликнул он. — Вот что вы запели! Старо! Слишком часто поют эту песенку в нашем доме, все поют — кто не может получить работу, хотя хочет работать, и кто не желает работать, хотя имеет ее. Эй, сходите-ка
Тут с лестницы стремительно скатилась одна из негритянок, — лицо ее, перекошенное от ужаса и возбуждения, так побледнело, что она из темно-шоколадной стала светло-кофейной.
— Мистер Марш, мистер Аллен удрал!
— Что?!
— Да, сэр, и начисто обобрал всю комнату; и оба полотенца прихватил и мыло!
— Врешь, мерзавка!
— Все точно так, как я вам говорю. И еще нету носков мистера Самнера и второй рубашки мистера Нейлора.
Тут мистер Марш, уже дошедший до точки кипения, повернулся к Трейси.
— Отвечайте немедленно: когда вы намерены со мной расплатиться?
— Сегодня, раз вам так не терпится.
— Сегодня, вот как! А сегодня воскресенье, и вы, насколько мне известно, без работы! Мне это нравится! Ну-ка, откуда же вы возьмете деньги?
Трейси снова вспылил. Ему захотелось показать окружающим, с кем они имеют дело.
— Я жду каблограмму из дому.
Старик Марш от изумления разинул рот. В первую минуту у него дух перехватило — таким грандиозным, таким удивительным было то, что он услышал. Когда же он вновь обрел способность дышать, то с ядовитым сарказмом произнес:
— Каблограмму, значит! Нет, вы только подумайте, леди и джентльмены, он ждет каблограмму! Он ждет каблограмму — этот мошенник, это ничтожество, этот жулик! От своего папаши, конечно? Ну, несомненно. Доллар или два за слово — о, это сущая ерунда, для них совершенный пустяк, ведь у него такой папаша. Он… м-м… по-моему, он…
— Мой отец — английский граф!
Окружающие попятились от изумления — попятились, пораженные таким нахальством безработного парня. Затем раздался взрыв громового хохота, от которого задрожали стекла. Трейси был слишком зол, чтобы понимать, какую он сделал глупость.
— Ну-ка, пропустите, — сказал он. — Я…
— Обождите минуточку, ваше сиятельство, — заметил Марш, склоняясь в низком поклоне. — Куда это ваше сиятельство изволит идти?
— За каблограммой. Пропустите меня.
— Извините, ваше сиятельство, но вы останетесь там, где вы сейчас стоите.
— Что это значит?
— Это значит, что я не со вчерашнего дня держу пансион. Это значит, что я не из тех, кого может провести сын какой-нибудь прачки, который вздумает явиться в Америку, потому что дома для него дела не нашлось. Это значит, что я не дам провести себя за нос и не позволю вам…
Трейси шагнул к старику, но тут между ними бросилась миссис Марш.
— Пожалуйста, мистер Трейси, не надо! — воскликнула она. И, повернувшись к мужу, сказала: — Попридержи-ка язык! Что он сделал, чтобы так с ним обращаться? Неужели ты не видишь, что он потерял разум от горя и отчаяния? Он не отвечает сейчас за свои поступки.
— Спасибо за вашу доброту, сударыня, но я вовсе не потерял рассудка, и если мне позволят такую малость, как дойти до телеграфной конторы…
— Нет, не позволят! — выкрикнул Марш.
— … или послать туда кого-нибудь…
— Послать! Нет, это уж слишком.
— Вот идет мистер Бэрроу, он сходит ради меня. Бэрроу!..
Со всех сторон тотчас раздалось:
— Знаешь, Бэрроу, он ждет каблограмму!
— Каблограмму от своего папаши, понятно?
— Ну да, каблограмму от восковой фигуры!
— Знаешь, Бэрроу, этот парень — граф; сними-ка шляпу перед ним да одерни куртку.
— Ну да! Он приехал к нам, правда, без короны, которую надевает по воскресеньям, — забыл в спешке и теперь телеграфировал папаше, чтобы тот выслал ее.
— Сбегай-ка за каблограммой, Бэрроу, а то его сиятельство немножко охромел.
— Да перестаньте вы! — прикрикнул на них Бэрроу. — Дайте человеку слово сказать. — Он повернулся и спросил сурово: — Что с вами, Трейси? Какую чепуху вы несете! Я думал, вы умнее.
— Никакой чепухи я не несу. И если бы вы сходили для меня на телеграф…
— Да перестаньте вы. Я ваш истинный друг и не оставлю вас в беде, я готов защищать вас и при вас и без вас, но когда речь идет о чем-то разумном, а сейчас вы совсем потеряли голову, и эта дурацкая выдумка насчет каблограммы…
— Я схожу и принесу ее вам!
— От всей души благодарю вас, Брейди. Сейчас я напишу, чтобы вам ее выдали. Вот. Бегите теперь и принесите ее. Тогда увидим, кто прав!
Брейди помчался со всех ног. И собравшиеся тотчас утихомирились, что бывает всегда, когда в душу заползает сомнение, опаска: «А вдруг он и в самом деле ждет каблограмму… может, у него и в самом деле есть где-то отец… может, мы поторопились и пересолили?» Гомон стих, а потом прекратились и шушуканья, перешептыванья, разговоры вполголоса. Толпа начала расходиться. По двое, по трое постояльцы уходили в столовую завтракать. Бэрроу попытался уговорить и Трейси пойти к столу, но тот сказал:
— Не сейчас, Бэрроу, немножко погодя.
Миссис Марш и Хетти ласково и мягко пытались убедить его позавтракать. Но он сказал:
— Я лучше подожду, пока вернется Брейди.
Даже старик Марш призадумался, не слишком ли он «перегнул палку», как он это назвал в душе, и, взяв себя в руки, направился к Трейси с явным намерением пригласить его к завтраку, но Трейси отклонил его приглашение жестом достаточно красноречивым и решительным. Затем в течение четверти часа в доме царила мертвая тишина, какой здесь никогда не бывало в такое время дня. Тишина эта была исполнена такой торжественности, что, если у кого-либо из рук выскальзывала чашка и звякала о блюдце, все вздрагивали, — настолько неуместным и непристойным казался этот резкий звук, словно в столовую с минуты на минуту должны были внести гроб, сопровождаемый плакальщиками. А когда на лестнице наконец послышались шаги Брейди, с грохотом спускавшегося вниз, это показалось и вовсе святотатством. Все тихонько поднялись и повернулись к двери, возле которой стоял Трейси, затем в едином порыве сделали два-три шага к нему и остановились. Тут в комнату влетел запыхавшийся Брейди и вручил Трейси — в самом деле вручил! — конверт. Трейси устремил победоносный торжествующий взгляд на собравшихся и смотрел до тех пор, пока они один за другим не опустили глаза, смущенные и побежденные. Тогда он вскрыл конверт и прочел телеграмму. Желтая бумажка выпала из его рук и полетела на пол, а он побелел, как полотно. В телеграмме было всего лишь одно слово: «Благодарю».