Том 7. Американский претендент.Том Сойер за границей. Простофиля Вильсон.
Шрифт:
Помолчав немного, он разразился новой тирадой:
— Словом, теперь ясно одно. Материализацию на этом надо прекратить. Если уж Гвендолен суждено выйти замуж за привидение, пусть выходит за приличное, средневековое, вроде этого, а не за какого-нибудь ковбоя и вора, в которого превратится эта протоплазма, если Селлерс станет продолжать свои опыты. Правда, если работы прекратятся, компания потеряет на этом пять тысяч долларов, но счастье Салли Селлерс стоит куда дороже.
Тут он услышал шаги Селлерса и взял себя в руки.
— Ну, должен признаться, я немало озадачен, — сказал Селлерс, садясь. — Он ел — в этом нет сомнения. Правда, не ел, а ковырялся в тарелке, как делают люди, у которых нет аппетита, но все-таки что-то глотал, а это уже чудо. Теперь возникает вопрос: куда девается то, что он заглатывает? Именно так:
Но как ни старался Селлерс, ему не удалось вызвать у Хокинса интереса к волновавшей его проблеме, — тот продолжал сидеть мрачный и подавленный. Наконец полковник затронул тему, которая заставила Хокинса насторожиться.
— Мне он начинает нравиться, Хокинс. Это человек поразительной силы воли, просто гигант. Под его внешней бесстрастностью таится самый смелый ум, какой когда-либо знало человечество, — это настоящий Клайв ! Да, я восхищаюсь им, восхищаюсь его характером, а ты знаешь, что за восхищением следует любовь. Мне кажется, что я его очень полюблю. И знаешь, у меня недостанет духу превратить такую личность в вора, будь то за деньги или за что-нибудь еще! Вот я и пришел просить тебя, не согласишься ли ты отказаться от награды и оставить этого бедного малого?
— В том состоянии, как сейчас?
— Ну да, не материализовать его дальше и не доводить до наших дней.
— Вот вам моя рука! Я согласен от всего сердца.
— Я никогда этого не забуду, Хокинс, — сказал старый джентльмен, с трудом удерживая голос от дрожи. — Ты приносишь мне великую жертву, и жертву для тебя нелегкую, но я никогда не забуду твоего великодушия, и, если буду жив, ты не пожалеешь об этом, можешь не сомневаться.
Тем временем в сознании Салли Селлерс произошел мгновенный и решительный переворот: она вдруг поняла, что стала иным существом, — существом более возвышенным и достойным, чем была еще совсем недавно; существом целеустремленным, а не бесплодной мечтательницей; существом, перед которым раскрылся смысл ее существования на свете, тогда как прежде она лишь с тревогой и любопытством над этим раздумывала. Перемена, происшедшая в ней, была столь велика и всеобъемлюща, что у нее возникло такое ощущение, точно она лишь теперь стала человеком, тогда как до сих пор была лишь тенью; стала чем-то, тогда как еще совсем недавно была ничем; приобрела цель в жизни, тогда как еще недавно лишь мечтала о ней; уподобилась воздвигнутому храму, где перед алтарем горит огонь и к сводам возносятся голоса молящихся, тогда как прежде это был лишь туманный архитектурный замысел, непонятный для глаз пришельца и ничего не говорящий.
— Леди Гвендолен!
Сейчас этот титул утратил для нее всякое обаяние, он оскорблял ее слух.
— Этот… эта бутафория принадлежит прошлому; я не желаю больше, чтобы меня называли так, — сказала она.
— Могу я называть вас просто Гвендолен? Вы позволите мне отбросить формальности и называть вас этим милым именем без всяких добавлений?
Она была занята изъятием из его петлицы гвоздики и водворением на ее место розового бутона.
— Ну вот… Так гораздо красивее. Ненавижу гвоздику… некоторые сорта. Да, конечно, называйте меня по имени без всяких добавлений… то есть… ну, не совсем без всяких добавлений, но…
Однако высказать свою мысль до конца она не смогла. Наступила пауза, — Трейси тщетно пытался понять, к чему она клонит; наконец у него мелькнула идея, которая и позволила ему выйти из затруднения.
— Дорогая Гвендолен!.. Я могу вас так называть? — радостно спросил он.
— Да, частично. Но… Не целуйте вы меня, когда я говорю, а то я забываю, что хотела сказать. Вы можете называть меня только первым словом, но не вторым. Гвендолен — это не мое имя.
— Не ваше имя? — В этом вопросе прозвучало безграничное удивление.
Тут девушку охватило предчувствие недоброго, в душу к ней закрались подозрение и страх. Она отвела от себя руки Трейси и, испытующе глядя ему в глаза, сказала:
— Отвечайте мне искренне, по чести. Вы хотите жениться на мне не из-за титула?
Удар был столь сильным и неожиданным, что Трейси мог бы проскочить сквозь стену и вылететь на улицу. Самый вопрос, как и вызвавшее его подозрение были столь нелепы, что Трейси был сражен и ошарашен и даже не смог рассмеяться. Затем, не теряя драгоценного времени, он принялся уверять девушку, что пленился ею самой и полюбил ее, а не ее титул и положение; что любит он ее всем сердцем и не мог бы любить больше, если б даже она была герцогиней, или меньше, если б она была бездомной сиротой, без роду, без племени. Салли внимательно, настороженно, с надеждой смотрела ему в лицо, ища на нем подтверждения его слов. Когда же он кончил свою речь, в душе ее воцарилась радость — буйная радость, которая, впрочем, никак не отразилась на ее лице: оно было все так же спокойно, невозмутимо и даже предусмотрительно строго. Салли готовила Трейси сюрприз, решив подвергнуть серьезному испытанию его бескорыстие. Вот что она сказала, неторопливо поднося к запальному шнуру огонь и выжидая, пока он — слово за словом — пробежит по нему, чтобы закончиться неминуемым взрывом, последствия которого ей было любопытно увидеть:
— Выслушайте меня и не сомневайтесь в том, что я вам скажу, ибо я скажу вам истинную правду. Ховард Трейси, мой отец такой же граф, как и ваш!
К ее великой радости и тайному удивлению это не оказало на него никакого действия. Но на сей раз он не опешил от удара и воспользовался моментом.
— И слава богу! — восторженно воскликнул он, заключая ее в объятия.
Салли не хватало слов, чтобы выразить свое счастье.
— Благодаря вам я теперь самая гордая девушка на земле, — сказала она, уткнувшись головкой ему в плечо. — Я считала вполне естественным, что вас мог ослепить мой титул, хотя, быть может, вы и сами этого не сознавали, но ведь вы англичанин. Мне казалось, что вы обманываетесь, считая, будто любите меня бескорыстно, и обнаружите, что это вовсе не так, когда обман рассеется. А потому я горжусь, увидев, что мое признание ничего не изменило и что вы любите меня ради меня самой, только ради меня самой… О, я так горда, что этого не выразишь словами!
— Только ради вас самой, моя любимая! Я ни разу не бросил ни одного завистливого взгляда на графский титул вашего отца. Это чистая правда, дорогая Гвендолен.
— Ну вот, опять!.. Вы не должны меня так называть. Я ненавижу это фальшивое имя. Я же сказала вам, что меня зовут не так. Меня зовут Салли Селлерс, или Сара, если вам так больше нравится. Отныне я отказываюсь от всех мечтаний, иллюзий, фантазий и не желаю больше их знать. Я буду сама собой — такой, какая я есть, честной, естественной, свободной от предрассудков. Я сброшу с себя всю эту мишуру, глупость, претензии и буду достойной вас. Между нами нет ни на гран неравенства: я бедна, как и вы; у меня, как и у вас, нет ни титула, ни положения в обществе; вы — художник, своим искусством добывающий себе на пропитание, я тоже живу своим заработком, только более скромным. Хлеб наш — честно заработанный: мы живем своим трудом. Рука об руку пойдем мы отныне по жизни до могилы, всячески помогая друг другу, живя друг для друга, слив наши помыслы и цели, надежды и чаяния воедино, неразрывно связанные друг с другом до конца. И хотя в глазах общества мы люди маленькие, мы постараемся всемерно возвыситься благодаря честному труду, который позволит нам заработать себе на одежду и пропитание, и благодаря безупречному поведению. К счастью, мы живем в стране, где это ценится, где все люди одинаковы и, слава богу, различаются лишь по своим личным достоинствам.
Трейси попытался было вставить слово, но она жестом остановила его и продолжала свою речь:
— Я не кончила. Мне ведь еще надо сбросить с себя последние остатки искусственности, избавиться от ненужных претензий и начать с вами честную жизнь, став для вас достойной подругой. Мой отец искренне считает, что он граф. Пусть считает! Это доставляет ему удовольствие и никому не причиняет вреда. Об этом мечтали его предки задолго до него. Это было предметом помешательства многих поколений Селлерсов, я сама чуть не последовала их примеру, но, к счастью, во мне эта мания засела неглубоко. А сейчас я распрощусь с ней раз и навсегда. Сорок восемь часов тому назад я в глубине души гордилась тем, что являюсь дочерью вроде бы графа, и считала, что спутником моей жизни может быть лишь человек такого же ранга, но сегодня — о, как я благодарна вам за вашу любовь, которая исцелила мой больной ум и вернула мне здравый смысл! — я могу поклясться, что ни один графский сын на земле…