Том 7. Американский претендент.Том Сойер за границей. Простофиля Вильсон.
Шрифт:
— Ховард, я следила за вашими словами и взвешивала их, а вы произносили их не думая, и они сказали мне больше, чем вам бы хотелось.
— Должен ли я заключить из ваших слов, что, пользуясь моим доверием, вы устраивали мне ловушки и, зная, что находитесь в полной безопасности, подстерегали ничего не подозревающего человека: а вдруг проговорится? Вы не могли так поступать! Скажите, что вы так не поступали! Да самый злейший враг не мог бы так себя вести!
Такого поворота дела девушка не ожидала. Неужели это было предательством с ее стороны? Неужели она использовала во зло оказанное ей доверие? При одной этой мысли щеки ее вспыхнули от стыда и раскаяния.
— Простите меня, — воскликнула она. — Я сама не знала, что делаю. Я так мучилась! Простите меня, вы должны меня простить: я так страдала, и я так жалею сейчас об этом. Вы ведь прощаете меня, правда? Не отворачивайтесь от меня, молю вас! Виновата во всем только моя любовь, а ведь вы знаете, что я люблю вас, всем сердцем люблю. Ах, я этого не вынесу!.. Боже мой, боже мой, как я несчастна, а ведь я вовсе не думала ничего дурного и не понимала, куда может завлечь меня это безумие и как я черню, унижаю самое дорогое мне существо… и… и… О, обнимите меня скорей! Вы мое единственное прибежище, мой приют и моя надежда!
Они снова помирились — мгновенно, искренне, безоглядно, и в душах их воцарилось полное счастье.
Тут-то им и следовало расстаться. Ио нет: коль скоро источник туч был обнаружен и теперь стало ясно, что вся дурная погода объясняется опасениями девушки, что Трейси пленен ее титулом, а не ею самою, он решил раз и навсегда покончить с этим пугающим ее призраком, дав Салли убедительнейшее доказательство того, что у него не могло быть подобных побуждений. А потому он сказал:
— Разрешите мне поведать вам на ушко один секрет — секрет, который я все время таил от вас. Ваш титул никак не мог меня прельстить. Я сын и наследник английского графа!
Девушка, не мигая, смотрела на него минуту, две, три, может быть даже десять, затем губы ее приоткрылись…
— Вы?! — произнесла она, и отодвинулась, продолжая в немом удивлении взирать на него.
— Ну да, я, конечно я. Что с вами, однако? Теперь-то что я сделал?
— Что вы сделали? Вы сказали нечто чрезвычайно странное. Вы сами должны это понимать.
— Может быть, — застенчиво усмехнулся он, — это и звучит странно. Но не все ли равно, если это правда?
— Если это правда! Вот вы уже и отказываетесь от своих слов.
— Да нет, ни одной минуты. Зачем вы так говорите? Я этого не заслужил. Я сказал вам правду. Почему вы в этом сомневаетесь?
— Просто потому, что вы не говорили об этом раньше, — мгновенно последовал ответ.
— О боже! — чуть не со стоном вырвалось у него: ясно было, что он понял, почему она так говорит, и признал справедливость ее укора.
— Мне казалось, вы ничего не скрываете от меня такого, что я должна была бы знать о вас, и вы не имели права скрывать от меня такую вещь, после того… после того… ну, словом, после того, как решили ухаживать за мной.
— Это правда, правда, признаю! Но были обстоятельства, которые мешали… обстоятельства, которые…
Она жестом отмела все обстоятельства.
— Ну поймите же, — взмолился он, — мне казалось, что вам хочется следовать путем честной труженицы, которая не видит в своей бедности ничего позорного, и я был в ужасе… вернее, боялся… того… того… Ну, вы сами знаете, что вы по этому поводу говорили.
— Да, я знаю, что я говорила. И помню, что во время нашего разговора вы спросили, как я отношусь к аристократам, и ответ мой должен был рассеять все ваши страхи.
Трейси помолчал немного. Затем совсем упавшим голосом произнес:
— Что я могу еще сказать в свое оправдание? Это была ошибка. Право же, просто ошибка. Ничего дурного у меня в мыслях не было, абсолютно ничего. Я не представлял себе, как это может потом обернуться. Такой уж я есть. Ничего не могу заранее предвидеть.
На минуту девушка была обезоружена, ко почти тотчас снова вспылила.
— Графский сын! Да разве графские сыновья работают и гнут спину, чтобы прокормиться?
— Увы, не работают! А мне хотелось, чтобы работали.
— Да разве графские сыновья станут отказываться от титула и переезжать в такую страну, как наша? Зачем им являться в приличном и трезвом виде к бедной девушке и просить ее руки, когда они могли бы пьянствовать, безобразничать и, погрязнув в бесчестных долгах, выбрать себе в жены дочку любого из американских миллионеров? И это вы-то графский сын! Тогда представьте мне доказательства.
— К счастью, я этого сделать не могу, — если вам нужны такие доказательства. Тем не менее я действительно сын графа и наследник титула. Это все, что я могу сказать. Хотел бы я, чтобы вы мне поверили, но вы, конечно, не поверите. А я не знаю, как убедить вас.
Она уже готова была снова смягчиться, но его последняя фраза привела ее в величайшее раздражение.
— Нет, вы меня просто из себя выводите! — воскликнула она, топнув ножкой. — Как же вы хотите, чтобы я вам поверила, когда вы ничем не можете доказать, что говорите правду? Вы не опускаете руку в карман за подтверждением, потому что у вас там ничего нет. Вы просто заявляете, что вы сын графа — и дело с концом. Кто же этому поверит? Неужели вы сами не понимаете, что это невозможно?
Он попытался подыскать какие-то доводы в свою защиту, немного помедлил и затем с трудом, запинаясь, сказал:
— Я расскажу вам всю правду, хоть она и покажется вам нелепой, — да наверно не только вам, а кому угодно, — и тем не менее это истинная правда. У меня был идеал — можете назвать это мечтой, придурью, если угодно, но мне хотелось отказаться от всех привилегий и несправедливых преимуществ, которыми пользуется знать и которые она силой или обманом вырывает у народа; мне хотелось избавиться от клейма соучастника в этом преступлении против права и разума, побрататься с бедными и униженными, самому зарабатывать себе на хлеб, и если уж подняться над окружающими, то благодаря собственным заслугам.