Том 7. Американский претендент.Том Сойер за границей. Простофиля Вильсон.
Шрифт:
Салли пристально следила за выражением его лица, пока он говорил; а говорил он так просто и искренне, что она чуть было не растрогалась и не поверила ему, но вовремя схватила за плечи свой слабеющий дух и встряхнула как следует: было бы неразумно дать сейчас волю состраданию и расчувствоваться, когда прежде надо еще выяснить несколько вопросов. Трейси тоже наблюдал за ней, и то, что он прочел на ее лице, несколько оживило угасшую было в нем надежду.
— Ах, если бы существовал такой графский сын! Вот это был бы человек! Человек, которого можно любить! Боготворить даже!
— Но ведь я…
— Но такого никогда не было! Он еще не родился и никогда не родится. Подобное самоотречение — даже если бы оно объяснялось безумием и не принесло бы иной пользы, кроме хорошего примера, — могло бы указывать на величие души. И не только могло бы, а па самом бы деле
— Россмор, а я — виконт Беркли.
Опять он подлил масла в огонь. Салли была так возмущена, что долго не могла слова вымолвить.
— Да как вы смеете! Вы же знаете, что он мертв, и вы знаете, что я это знаю. О-о, ограбить живого, лишить его имени и чести ради эгоистической и временной выгоды — это уже преступление, но ограбить мертвого… Да это больше, чем преступление. Такую мерзость и преступлением не назовешь.
— Выслушайте меня… Одно только слово… Не отворачивайтесь… Не уходите… Не покидайте меня… Побудьте еще миг. Клянусь честью…
— Ах вот как — честью!
— Клянусь честью, я тот, за кого себя выдаю! И я докажу это, и вы мне поверите, я знаю, что поверите. Я принесу вам каблограмму…
— Когда?
— Завтра… Ну, послезавтра…
— Подписанную «Россмор»?
— Да, подписанную «Россмор».
— И что же вы этим докажете?
— Что докажу? А что этим можно доказать?
— Если вы заставляете меня сказать вам это, я скажу: то, что у вас, по всей вероятности, есть где-то сообщник.
Это был тяжелый удар, и Трейси даже пошатнулся.
— Вы правы, — уныло согласился он. — Я не подумал об этом. О боже, я просто не знаю, что делать; я все делаю не так. Вы уже уходите? И даже не пожелав мне «доброй ночи», не сказав «до свидания»? Ах, мы никогда еще так не расставались.
— О, я хочу бежать отсюда без оглядки и… Нет, нет, уходите скорее. — Она помолчала и добавила: — Впрочем, можете принести мне вашу каблограмму, когда она придет.
— Правда? Да благословит вас небо!
Он ушел, и весьма своевременно. Губы Салли уже начали дрожать, а теперь она и вовсе разразилась рыданиями и сквозь всхлипывания причитала:
— Ну вот, он ушел. Я потеряла его. Я теперь никогда больше его не увижу. И он даже не поцеловал меня на прощание, даже не попытался вырвать у меня поцелуй силой, а ведь он знал, что это наш последний, самый последний поцелуй… и я так надеялась, что он это сделает, мне и в голову не приходило, что он так поступит со мной после всего, что было между нами. Господи, что же мне теперь делать? Он такой милый, бедный, несчастный, добрый, простодушный лгунишка и обманщик, но… ох, до чего же я люблю его! — Помолчав немного, она продолжала: — И как он мне дорог! Мне будет так недоставать его! Так недоставать! И почему только он не может догадаться показать мне какую-нибудь поддельную каблограмму! Но нет, он этого никогда не сделает, ему это и в голову не придет: ведь он такой честный и простодушный! Разве может он до этакого додуматься? И с чего это он взял, что из него может выйти обманщик, — у него нет для этого никаких качеств, кроме, пожалуй, некоторой склонности к вранью. О боже мой, боже мой! Пойду лучше лягу и попытаюсь обо всем забыть. Ах, почему я не сказала, чтобы он пришел ко мне, даже если не получит никакой каблограммы! Теперь во всем виновата я сама: никогда больше я его не увижу. На что я, наверно, сейчас похожа — глаза заплаканные!
Глава XXIV
На следующий день, как и следовало ожидать, никакой каблограммы не пришло. Это было страшной катастрофой, ибо Трейси не мог предстать пред ясные очи своей любимой без этого документа, хотя документ этот и был заранее объявлен не заслуживающим доверия. Но если отсутствие каблограммы в первый день можно было назвать страшной катастрофой, то где найти слово, достаточно емкое, чтобы описать десятый день тщетного ожидания? Естественно, Трейси с каждым днем терзался куда больше, чем двадцать четыре часа тому назад, а Салли — больше чем двадцать четыре часа тому назад уверялась в том, что у него не только нет отца, но даже нет и сообщника, и, следовательно, он прожженный обманщик, — иного слова не подберешь.
Не менее тяжкими были эти дни и для Бэрроу, и для художественной фирмы. Все трое с ног сбились, успокаивая Трейси. Особенно трудная задача выпала на долю Бэрроу, поскольку он был избран в наперсники и должен был уверять
Бэрроу с первых же шагов отказался от мысли убедить Трейси, что у него нет отца, ибо это вредно влияло на больного и приводило его в настоящее исступление. Тогда Бэрроу прибег к противоположному методу и попытался убедить Трейси, что у него есть отец. Применение этого метода дало столь благоприятные результаты, что Бэрроу решил с должной осторожностью пойти дальше и попытаться внушить Трейси, что отец его граф. Идея оказалась блестящей. Тут Бэрроу осмелел и попытался внушить своему подопечному, что у него два отца, если это его, конечно, устраивает, — но того это не устраивало, так что Бэрроу пришлось уступить, и, отказавшись от одного отца, он стал уверять Трейси, что каблограмма непременно придет. Правда, сам Бэрроу был убежден, что она не придет, и оказался прав, однако в своих доводах он ежедневно делал ставку на каблограмму и только этим поддерживал жизнь в Трейси, — по крайней мере так ему казалось.
Не менее тяжкими были эти дни и для бедной Салли; она провела их главным образом у себя в комнате, обливаясь слезами. В результате мебель до такой степени отсырела, что Салли простудилась, а сырость, простуда и печаль привели к тому, что она лишилась аппетита, и теперь на нее, бедняжку, было просто жалко смотреть. Как явствует из вышесказанного, положение ее было и так весьма печально, однако все силы природы и обстоятельства словно сговорились, чтобы оно стало еще более печальным, — и весьма преуспели в этом. Так, например, на следующее утро после ее размолвки с Трейси Хокинс и Селлерс прочли в газетах сообщение агентства Ассошиэйтед Пресс, в котором говорилось, что за последние несколько недель вошла в моду новая игрушка-головоломка, именуемая «Поросята на поле», и что от Атлантического океана до Тихого все население всех Соединенных Штатов прекратило работу и занимается только этой игрушкой; что в связи с этим вся деловая жизнь в стране замерла, ибо судьи, адвокаты, взломщики, священники, воры, торговцы, рабочие, убийцы, женщины, дети, грудные младенцы, — словом, все с утра до ночи заняты одним-единственным высоко интеллектуальным и сложным делом, а именно: ломают голову, как загнать поросят в хлев; что веселье и радость покинули народ, — на смену им пришли озабоченность, задумчивость, тревога, лица у всех вытянулись, на них появились отчаяние и морщины — следы прожитых лет и пережитых трудностей, а вместе с ними и более печальные признаки, указывающие на умственную неполноценность и начинающееся помешательство; что в восьми городах день и ночь работают фабрики, и все же до сих пор не удалось удовлетворить спрос на головоломку. Хокинс положительно одурел от радости, но Селлерс соблюдал спокойствие. Такая мелочь не могла вывести его из равновесия.
— Вот так оно всегда и бывает, — сказал он. — Человек изобретает какую-нибудь штуку, которая может произвести революцию в ремеслах, принести горы денег и явиться благословением для всех живущих на земле, но кто станет этим заниматься или заинтересуется ею? А посему изобретатель остается таким же бедняком, каким и был. Но вот ты изобрел какой-то пустяк ради собственного развлечения, который ты бы, конечно, выбросил, если б тебе не посоветовали поступить иначе, — и вдруг весь свет начинает гоняться за твоей безделкой, и ты оказываешься богачом. Найди твоего янки, Хокинс, и взыщи с него деньги, — ты же знаешь, что половина их твоя. А мне надо подготовиться к лекции.
Это была лекция на тему о трезвости. Селлерс возглавлял Общество трезвости и время от времени читал лекции о вреде алкоголя, но результаты не удовлетворяли его, и он решил попробовать подойти к вопросу иначе. Подумав как следует, он пришел к выводу, что лекции его чересчур непрофессиональны, — этим и объясняется то, что им недостает огня или чего-то еще. Словом, заметно, что лектор говорит о пагубном действии спиртных напитков, а сам понятия об этом не имеет, зная все лишь понаслышке, поскольку никогда в жизни не брал в рот ни глотка. Теперь полковник решил, что говорить надо на основании собственного горького опыта. Хокинсу надлежало стоять рядом, отмерять дозы из бутылки, наблюдать за действием алкоголя, записывать результаты, — короче говоря, всячески помогать в подготовке к лекции. Времени оставалось очень мало, ибо дамы ожидались к полудню, — другими словами, ожидалось Общество трезвости, именовавшееся «Дщери Силоамские» . Селлерс должен был выйти к ним и возглавить процессию.