Том 7. Дневники
Шрифт:
«Песня Судьбы», говорит он (прошло уже почти четыре года, — он не перечитывал), ему представляется, запомнилась, он чувствует, что из того впечатления, которое у него осталось, в нем может вырасти нечто свое, только я должен предоставить ему много свободы.
После его ухода я стал все больше думать, как же я отношусь теперь к этой «Песне Судьбы», прошедшей столько этапов и извне и во мне.
1908 год:я читал многим, мечтал о Волоховой — Фаине, думала и она об этом. Станиславский страшно хвалил, велел переделать две картины, и я переделал в то же лето в одну (здесь родилось «Куликово поле» — в Шахматове).
Немирович-Данченко
Когда я отослал рукопись, Художественный театр долго молчал. Наконец Станиславский прислал длинное письмо о том, что пьесу нельзя и не надо ставить. Я поверил этому, иначе — это поставило для меня точку, потому что сам я, отходя от пьесы, разочаровался в ней.
Весной 1909 года,перед отъездом в Италию, она была погребена в IX альманахе «Шиповника» под музыку выговоров Копельмана… разговоров с Л. Андреевым (и он, помнится, предлагал ставить пьесу). После Италии было лето, когда мысль и жизнь были порабощены и сжаты Италией, потом — черная осень, цынга с лихорадкой и юбилеем каким-то Маковского, дочулковыванье жизни, потом — смерть отца, наследство — и незаметное сжиганье жизни, приведшее в позднюю осень, в дни толстовской кончины, на тихую и далекую Монетную, занесенную чистым снегом. «Мусагет», безлюдье, бескорыстие и долгота мыслей, Пяст. К этому времени (1910 г.) — я решительно уже считал «Песню Судьбы» — дурацкойпьесой, и считал ее таковой до последних месяцев, когда стал ее перечитывать, имея в виду переиздание своего «Театра» (сначала в «Альционе», теперь — в «Сирине»). Перечитывая, опять волновался многим в ней.
Буду пытаться выбросить оттуда (и для печати и для возможной сцены) все пошлое, все глупое, также то леонид-андреевское, что из нее торчит. Посмотрим, что останется тогда от этого глуповатого Германа. Между прочим — NЯ: Мережковскиевсегда более или менее сочувствовали пьесе.
Сквозь все это — сквозь весь день — недомогание с моей милой, она не слушает, не слышит, не может и не хочет помочь, думается кажется, не обо мне, но о моем, не о Нашем.
2 декабря
Весь день вилась, увивалась тоска, бродил по пушистому снегу, обедал у мамы в глубокой тоске (архитектор Алексей Н. Бекетов, Мазурова Ольга Алексеевна). К вечеру, когда явился домой, выяснилось.
Она опять получила письмо, была расстроена. Господин Кузьмин пьет без нее. После длинного разговора — ясно ей: ей нужно уехать в Житомир без срока, «последняя влюбленность», чтобы я отпустил по-хорошему. После общего разговора я выспросил частности. В конце этой недели она, вероятно, поедет, милая.
3 декабря
Днем — масса телефонов, — сквозь писанье статьи к газетному вечеру. Воздух пронзительный, хоть кричи. У мамы был припадок вчера, когда я ушел. Может быть, грудная жаба.
Зонову — «Кармозина» (мама, тетя). Пяст — о себе и о политике. Женя — о библиотеке Сахарова. Тыркова — о сегодняшнем вечере, о ком бы писать. С Терещенко — о балете для газеты. С А. М. Ремизовым о том, что Терещенко огорчился, узнав, что я отложил пьесу.
Ее нет дома. Прислуга — в больницу.
Весь вечер — заседание в газете «Русская молва». Много народу, чтение статей, впечатление тяжелое, неясное и жесткое.
Мама больна, милая может уехать.
4 декабря
Свидание и разговор с М. И. Терещенко,которыми я волновался, были очень приятны и принесли много хорошего. Милое письмо от Пяста.
У мамы весь день — боль. Вечером к ней зашла Люба и облегчила ее боль.
5 декабря
Отдых, ответы на письма, маме полегче, я у нее днем, у нее О. А. Мазурова, которая завела несчастный и истерический разговор о своих детях и почему они маме не нравятся… Вечером — гуляю. Маленькая была днем у дантиста и купила себе каких-то гадких театральных книжек.
6 декабря
Я хотел думать о пьесе и быть собою. Г-жа Тыркова вызвонила меня, заставляет сокращать эту несчастную газетную статью. История статьи по крайней мере чрезвычайно поучительна и позорна.Все, что касается журналистов… должно быть исключено. Оставлено должно быть высокопарное рассуждение об искусстве, и это, как говорится в чрезвычайно любезном письме, нужно газете.Подумаю, посоветуюсь с А. М. Ремизовым.
Днем пришел милый Женичка. Завтра его рожденье — 33 года. О библиотеке Сахарова — какие поразительные вещи!
Вечером — и вчера и сегодня — уличные «миниатюры» с кинематографом, — живее многого театрального.
7 декабря
Расстройство нервов, полотеры. Ответ от Бори наконец — длинный, о романе и о «Путевых заметках». Письма. У мамы был доктор Грибоедов. Вечером мы с Любой в «Кривом зеркале», которое расстроило нас обоих.
У букиниста в Александровском рынке купил 50 книг по 20 коп. (в том числе — сороковых годов — русские).
8 декабря
Утром думал о пьесе, днем обсуждал ее с мамой и тетей. Письмо от Метнера. Маленькая — вечером у Веригиной. На религиозно-философское собрание непошел.
Писать отказы гг. Аверченке, Ляцкому и Бенштейну (А. М. Ремизов).
9 декабря
В «Русском слове» — объявление о выходе моих детских книжек. В «Русской молве» (№ 1) мое стихотворение и моя искалеченная статья. «Тропинка» — последний (и вообще последний) номер — с моими стихами. Днем приходил художник — рисовал меня очень плохо (для «Новой студии» — журнальчика). Длинный разговор по телефону с З. Н. Гиппиус. Журнал «Маски» — № 2. После всего этого — конечно, нервы, пора кончать день, а дня — не было.
Милая опять думает об отъезде, нежна со мной, уютненькая, миленькая, в красном капоте… Полк готовится к войне.
Вчера и сегодня — новый план «Креста и Розы».
Родственники милой — мошенники, тянут с нее деньги, а сами — не платят.
10 декабря
Пишу 1-е действие (третья редакция). Милая на репетиции «Евгения Онегина» («Музыкальная драма», позвала ее Шура Никитина, которая служит секретаршей в журнальчике «Новая студия», а муж ее — Бихтер — дирижирует в этой опере).