Том 7. Произведения 1856-1869 гг.
Шрифт:
С этим словом голос его оборвался, и он, как стоял, со всех ног ударился оземь.
Скоро Дутловы выехали в поле и, оглядываясь, уже не видали толпы рекрут. Проехав верст пять шагом, Игнат слез с отцовской телеги, на которой заснул старик, и пошел рядом с Илюшкиной.
Вдвоем выпили они штофчик, взятый из города. Немного погодя, Илья запел песни, бабы подтянули ему. Игнат весело покрикивал на лошадь в лад песни. Быстро навстречу промчалась веселая перекладная. Ямщик бойко крикнул на лошадей, поровнявшись с двумя веселыми телегами; почтальон оглянулся и подмигнул на красные лица мужиков и баб, с веселою песней трясшихся в телеге.
НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ И НЕОКОНЧЕННОЕ
[ВАРИАНТЫ К «ПОЛИКУШКЕ».]
* № 1.
После слов:Старик Семен Дутлов, стр. 22, строка 13, — в ркп I. следует незачеркнутая, но выпущенная в ркп. II характеристика Дутлова:<былъ мужичекъ невысокой, съ кривыми отъ работы ногами, съ <раздвоенной> подстриженной полусдой бородой и съ тонкими спокойными, но не изнуренными чертами лица. Вся фигура и одежда его носила отпечатокъ акуратности и довольства, разчетливо[сти]. Онъ былъ мужикъ степенный, молчаливый и разсудительный>. Церковный староста, который 30 лтъ не пилъ вина и не бранился дурнымъ словомъ, былъ мужикъ еще свжій несмотря на свои 56 лтъ — вс зубы были цлы и волосы не сдли <,только плшивили съ середины,> и густыми прядями висли около лица — только по морщинкамъ звздочками около глазъ, вглядвшись ближе, можно было видть, что онъ не молодой парень, и больше всего по его одежд. Армякъ на немъ былъ старенькой, обшитой тесемочкой и кожей на рукавахъ — новый и ладно и полно скроенный, но длинный стариковской и старика мужика богатаго и богобоязненнаго. Лапти были ужасно большіе, крпкіе, съ подосланнымъ цлымъ беремемъ соломы, но прилажены акуратно. Анучи
* № 2.
После слов:по колчужкамъ дороги, стр. 27 строка 34,— в ркп. I зачеркнуто:Въ изб Дутловыхъ стояли ужъ два станка и дв бабы сидли зa <пряжей> тканьемъ, одна Игнатова собирала ужинать. Старуха сидла въ снцахъ, ожидая мужиковъ. Игнатова хозяйка была худая курносая крикливая баба, она варила и хлбы ставила и всегда бывала дома. Васильева молодайка была толстая глупая работница. Сама ничего не догадается, а что велишь, все сдлаетъ, и голосу ее никогда слышно не бывало. Третья молодайка, Илюшкина, только недавно взята была изъ другой деревни, зa 100 рублей куплена. Эта была первая красавица, игрунья, щеголиха и псенница по всей деревн. Чернобровая, румяная, съ полными загнутыми губами, вздернутымъ носикомъ и масляными, блестящими задирающими длинными черными глазками, съ звучнымъ голоскомъ, напоминающимъ горлицу, стройная, живая, сильная <и говорить> бойкая. Немножко задира сорница, но не распутная, дурной нравственности и любящая безъ памяти своего Илюшку. Счастливая была баба. Мало того, что мужъ ее очень любилъ, что Василій съ ней все игралъ и шутилъ, такъ что его дура даже ревновать стала, что старикъ и старуха ей потакали, жалли ее, въ работу гд полегче посылали, хоть она и ни отчего не отказывалась, сосди да и вс на деревн страхъ любили Аксинью. Безъ нея хороводъ не въ хороводъ, бабы не поютъ, ребята не играютъ. Старики, бывало, не пройдутъ мимо, чтобы не пошутить съ ней. И каждому знаетъ что сказать, всякой невстк на отмстку, доброму доброе, дурно[му] — такое же. Старуха свекровь была бабочка тихая, богомольная, носила блый платочекъ съ черной кромочкой, всегда къ ранней обдн ходила и ко всмъ ласкова была. Только одну старшую нвстку не любила. Да и кто ее любилъ, окромя мужа, ядовитую бабу? Мужа она какъ будто приворожила, что хотла, то надъ нимъ и длала. И добро бы баба хорошая была, а то грошъ цна, а Игнатъ то по деревн первый молодчина былъ. — Орелъ, — косая сажень въ плечахъ, курчавой, лицо блое, чистое, только сердитъ бывалъ часто и не разговорчивой, грубой. — И то все больше отъ жены. Кром бабъ въ изб были еще дти Игната и Василья.
Окончание этого отрывка не дошло до нас, так как следующие в рукописи I листки 36— 39 не сохранились и не были перенесены в рукопись II (копию С. А. Толстой). Дальше, на листке 40, начинается с полуфразы следующий, хотя и не вычеркнутый, но не перенесенный в рукопись II, отрывок:
дв тройки. «Чтожъ, говоритъ, купите некрута, да какъ исдлаетъ коленцо этакимъ манеромъ — уморилъ. Я, говоритъ, не дорого возьму. «А что просилъ?» спросилъ старикъ. Игнатъ переглянулся съ женой. И[люшка] взглянулъ на Акс[инью], которая подавала чашку съ квасомъ, «Тысячу рублевъ, говоритъ, разв не стою, еще, говоритъ, угощу покупателя такъ, что три дня не проспится. 500 рублевъ въ недлю прогуляю. Попомни жъ, говоритъ, спроси въ зеленомъ трактир Фуфайкина Гришку». «Чтожъ, Никитычъ, коли что, оброни Боже, — сказала старуха, — пропадай оно все богатство, чмъ дти- ща лишиться. Разв не одолемъ». Старикъ вздохнулъ. «На то Божья воля, — сказалъ онъ. — Къ слову говорится», — вмшался Игнатъ. — отъ слова не сдлается. Гджъ намъ 1000 рублевъ,— онъ усмхнулся, — легко-ли дло 1000 рублевъ. Гд ихъ возьмешь. Продай все, да хуже Шинтяка (самый бдный мужикъ въ деревн), да и то не одолешь. Не мы одни, матушка, не первые, не послдние. Извстно, когда бы богачи были, какъ Ермила или что, отсыпалъ бы и шабашъ». — «Что робть-то, — сказалъ Василій, — коли что, я пойду право, офицеромъ сдлаюсь, бабу въ офицершу призведу, шляпку надну». «Дуракъ былъ ты, дуракъ глупый и есть, — сказалъ старикъ строго». «Чему оскаляешься?». «Какже ты говорилъ, — все приставала старуха, — 1000 рублевъ много денегъ?» «Тройку продать, вотъ и тысяча рублевъ», вдругъ сказалъ Илюшка. «Да поди об продай, не наберешь». — «Да что жъ, ничего и не нажили мы, столько годовъ работамши». — «Нажили, тебя женили, да двухъ лошадей купили, да хлба на 12 душъ покупали». — «И батюшка столько годовъ жилъ, не скопилъ ничего?» — «Что скопилъ, такъ его, а не наше еще, погоди. Что было, отдали Игнату, — сказалъ старикъ, — а <теперь что есть возьми, только ста рублевъ нту> мое дло теперь Богу молиться, къ концу готовиться. Игнатъ знаетъ. Онъ вамъ хозяинъ, его и слушай. Да что напередъ говорить». И старикъ всталъ и сталъ креститься. «И то, — подхватилъ Василій, — двку отдать, вотъ что», сказалъ онъ, толкая сестру. Аксинья вдругъ заговорила: «Ты смйся, шилава, ты знаешь, что безъ зубъ не возьмутъ, а онъ хозяинъ, а людямъ на смхъ». — «Да что тужить напередъ, что тужить, — говорилъ старикъ влзая на печь. — А то хозяина старшаго брата отдать. Что жъ жеребій кидать другой разъ?» — «Извстно, что жеребій», подхватила Аксинья. «Полно пустяки молоть то, коли идти, такъ извстно что мн, это порядки извстные. Что толковать. Правду батюшка говоритъ, что напередъ загадывать. Бери постель, пойдемъ спать». И скоро лучина потухла въ Дутловой изб, но долго еще не спали ни Игнатъ съ Прасковьей <они шептались и радовались горю>, ни старуха съ старикомъ. Больше чмъ чорная кошка пробжала между братьями, они и жены ихъ ненавидли другъ друга. <Жалче всхъ была> Старуха не спала долго, она чуяла сердцемъ, что чтото не доброе длается вокругъ нее, что мужъ скрываетъ отъ нее, что хотятъ отнять у нее любимаго ея сына и что могли бы спасти его, коли бы хотли. Старикъ былъ потерянъ, денегъ у него точно не было, хозяйство было все въ рукахъ. Игната, который говорилъ, что невозможно выручить 300 рублей на рекрута, но ежели бы даже и возможно было спасти сына, разоривъ домъ, старикъ бы задумался; теперь же Игнатъ, подъ вліяніемъ котораго онъ находился, доказалъ ему, что это нельзя. Игнатъ былъ раздраженъ на брата, жена уврила его, что отецъ хочетъ отдать Иль все и что Илья съ Аксиньей подводятъ старшаго брата. Одинъ Илья съ Аксиньей не былъ золъ, онъ былъ слишкомъ молодъ и счастливъ, обнявшись лежали эти сильные здоровые молодые люди и спали спокойнымъ и счастливымъ сномъ. Когда счастье въ рукахъ, несчастью не врится. Несчастье нестолько въ самомъ факт несчастья, сколько въ убжденіи, что человкъ несчастливъ. Старуха еще не знала, но ужъ она въ воздух чуяла этотъ знакомый ей запахъ несчастья, ужъ она знала, что такое терять и плакать и убиваться. Илья и Аксинья, напротивъ, онъ зналъ по всему, что не миновать ему идти, и разсказалъ это жен, но они оба не понимали того, что это значитъ, и старуха, проходя съ вечера въ снцахъ, мимо двери клети, постояла, послушала, какъ счастливо гогочутъ голоса молодой четы, и покачала головой. А Аксинья до той поры смялась и щипала мужа, что и она и онъ сами не слыхали, как заснули. —
* № 3.
После слов:хлынувшими ему в голову — стр. 50, строка 11— в рукописи II зачеркнуто:Новый штрубъ купить, поставить рядомъ?... Нтъ, теперь семья меньше стала, солдатка уйдетъ, и въ одной просторно будетъ, еще тройку собрать, работника нанять. Ненадежны работники нынче, добро свои ребята сами хозяева здили — а работникъ, какъ у Ермилы, въ мсяцъ тройку загоняетъ — хозяйское не дорого. Живой товаръ... лучше повременить... И онъ опять начиналъ считать, переводя серебро на ассигнаціи, чего онъ никакъ не могъ сдлать хорошенько. — В крынку дло то лучше будетъ. Какъ старики наши длывали. Тамъ уже есть три бумажки по 25 р., да 10 по три, да цлковыхъ 46 — два вынулъ вчера — да золотыхъ 38 штукъ. И эти туда, а тамъ подойдетъ дло — купить что, взять легко, положить мудрено. Вотъ Богъ дастъ, думалъ онъ, попади жребій сыну, вс бы отдалъ, а теперь почитай столько еще приложу. И онъ опять считалъ, считалъ и ничего не могъ хорошенько добиться толку — все пальцевъ недоставало, и губы все шевелились, и онъ шагалъ, хорошенько не разбирая куда и не оглядываясь
* № 4.
После слов:не переставала выть — стр. 53, строка 6— в ркп. І зачеркнуто:Она была худа и блдна, совсмъ другая женщина посл этихъ двухъ дней. Такъ она успла уходить себя. «Ну, баба, вотъ гд не думали не гадали», сказалъ старикъ радостно. «Что Аксинья?» — спросила старуха.— «Её деньги точно».— Дутловъ помолился и сталъ сть. — Надоумилъ
* № 5.
После слов:сидела в избе на лавке, ожидая времени ехать в город проститься с мужем, стр. 55, строка 7,— следует вариант окончания рассказа, имеющийся в обеих рукописях (в ркп. I он обрывается на словах:он остановился как останавливаются пьяные). Приводим его по ркп. II.
Это бездйствіе среди работающихъ бабъ и блдное лицо, еще боле замтное изъ за краснаго платка и новаго сарафана, поражало больше воя. Она какъ будто ужъ распростилась со всми, и вс ужъ ей были чужіе. Старикъ веллъ Игнату хать съ молодайкой, а самъ торопился, такъ что и не позавтракалъ, а взявъ только хлбушка въ полотенце, одинъ слъ на кобылу и похалъ. Но прежде чмъ хать въ городъ, онъ зашелъ къ Егору Михайловичу. «Я, Егоръ Михайловичъ, хочу малаго выкупить, прикажите?» — «Чтоже, передумалъ?» — «Передумалъ, Егоръ Михайловичъ, жалко, братнинъ сынъ, жалко. Богъ съ ними, съ деньгами. Грха отъ нихъ много. Жили безъ нихъ — и проживемъ. Записочку пожалуйте». «Чтожъ, ладно, — сказал Егоръ Михайловичъ и написалъ ему записочку къ знакомому поставщику рекрутовъ. Только скоре ступай, въ 12 часовъ ставка». Напрасно говорилъ это Егоръ Михайловичъ; старикъ зналъ это и былъ весь не свой отъ безпокойства. Онъ котомъ ввалил ъвъ телгу и всю дорогу гналъ рысью, только одну горку далъ шажкомъ выдти. Такъ что брюхо кобылы въ одно утро все пропало. Онъ пріхалъ не къ купцу, не къ правленью, а прямо въ синій трактиръ, къ хозяину котораго была дана записка. «Ну, что, старикъ, аль сына ставишь, — спросилъ хозяинъ. — А нашего малаго нанимали; должно нынче покончимъ. Просимъ 400 рублей, 380 даютъ. Гд малый-то?» — «Еще спитъ, все гуляетъ. Ужъ 23 цлковыхъ пропилъ. Надолъ. Вотъ и мужикъ идетъ». — «Бери 400», вдругъ сказалъ Дутловъ, выставляя руку. «Что такъ? А магарычи твои?» — «Ну не грши, сказалъ Дутловъ.— Хозяинъ оттягивалъ руку. — Не грши, умирать будемъ,— повторилъ Дутловъ. Другой мужикъ подходи лъ.— Ладно, чтоль? Только бъ въ врности было?» — «Ну молись Богу». Они ударили по рукамъ. Давай бумагу, бери задатокъ. Дутловъ уже зналъ вс порядки, прежде для своего сына совтовался съ писцомъ. Разбудили заспаннаго Алёшку, онъ тотчасъ же потребовалъ рому и требовалъ, чтобы старикъ выпилъ. Но Дутловъ отказался. Дали бумаги, старикъ пошелъ къ знакомому писцу Ивану Ивановичу, привелъ его съ собой. («Батюшка И. И., ужъ ты не обмани».) И. И. сказалъ, что все въ порядк, только надо въ ставку. — Старикъ пошелъ въ правленье и ждалъ у крыльца. Алешка зароблъ. Черезъ 1/ 4часа вышелъ Алешка съ хозяиномъ, солдатскій обстриженный лобъ. «Слава теб, Господи», сказалъ Дутловъ и досталъ деньги. Первыя онъ отсчиталъ Ильичевы деньги и вздохнулъ легко, когда деньги эти перешли въ руки купца, потомъ пошли добавочныя цлк[овыя] бумажки пчельныя, плотничныя, извозныя и т. д. Эти онъ долго считалъ, наконецъ, отсчитавши, махнулъ рукой и, получивъ квитанцію отъ И. И., пошелъ на квартиру купца. Илюшка стоялъ въ комнат съ хозяйкой. Онъ злобно посмотрлъ на Дутлова и замолчалъ. Молодайка плакала, закрылась. Илюшка бойко и нагло смотрлъ на дядю, какъ будто онъ ужъ усвоился съ солдатствомъ. «Пріхалъ порадоваться, какъ за сына пле- мянникъ идетъ?» — «Илюха,— сказалъ Дутловъ, чуть не плача, подходя,— не грши». — «Илюха, что ты?» Молодайка уставилась. «Вотъ она». — «Кто она?» — «Квитанца!» — «Чья квитанца?» — «Илюха, виноватъ я былъ передъ тобой, и ты Аксинья! Вы меня простите, Христа ради,— и старикъ поднялъ полу кафтана, чтобы не запачкать и поклонился имъ въ ноги,— попуталъ меня бы нечистый, да спасибо, я въ чувства пришелъ, пропадай они, пропадай деньги эти». — «Что ты, батюшка, что ты?» И они поднимали его, хотя и не понимая въ чемъ дло, но чувствуя, что старикъ былъ откровененъ съ ними. «Я купилъ некрута и поставилъ его, вотъ она!» Илюшка долго не зналъ, что сказать. Но тутъ мать его, узнавъ новость отъ Игната, вбжала и бухнулась на шею сыну. «Родный ты мой,— завопила она,— слава теб Господи, выкупилъ онъ тебя. Спаси его Христосъ», И они вс стали въ ноги кланяться ему,— «Вкъ теб слуга, рабъ твой,[3] что хочешь изъ меня длай». Старикъ плакалъ и не зналъ, что сказать. Имъ тсно было съ своей радостью въ изб, они пошли на дворъ, купецъ похвалилъ даже. «Что, братъ, деньги, такого малаго не купишь за деньги». Илюшка горлъ, закладывая лошадь, но наконецъ все устроилось, и они похали. Штофчикъ водки незабытъ былъ, купленъ, и выпито немного. Кобыла оправилась, въ задк сидла молодайка, старикъ съ Ильей и его братомъ лежали въ середин, мальчишка правилъ, мать съ Игнатомъ хали сзади. Отъ водки ли, отъ радости, только имъ казалось, что ихъ сотни въ телгахъ, и голоса ихъ были такъ громки. Баранки высовывались. Прозжая мимо однаго домика, они замтили рекрутовъ и солдатъ кружкомъ и однаго рекрута пляшущаго съ штофомъ водки въ рукахъ; онъ плясалъ ловко. Илья остановился; рекрутъ чувствовалъ, что на него смотрятъ, и это придавало ему силы, но не видалъ никого. У него брови были нахмурены, и пьяное лицо было напряжено, только ротъ остановился въ улыбку, балалайка трепала, а онъ заботился, чтобъ то на каблук то на носк; мальчишки тутъ же были, помирали со смху, большіе серьезно любовались. Хозяинъ тоже стоялъ съ видомъ, что вамъ это в диковину, а я знаю твердо. Онъ узналъ Дутлова. «Вотъ мужикъ, за котораго пошелъ», сказалъ онъ. Алёшка остановился. «Гд? Алёшка, другъ любезный, — закричалъ онъ и побжалъ къ телг. — Хозяинъ, водки». Онъ всхъ угостилъ виномъ, бабы не пили. «Хозяинъ, пряниковъ». Баба съ пряниками пришла. Они схватили весь латокъ. Баба закричала. «Не бось, заплачууу! — и высыпалъ его въ телгу. — А матушка которая?» — «Эта». — «И ей пожертвую. Хозяинъ, дай полотенце». — Два полотенца и платокъ ку[пи]лъ. «На теб. Вотъ». Онъ остановился, какъ останавливаются пьяные, какъ будто вспомнилъ гд онъ, и что онъ. «Вотъ вамъ. И Алёшка пропадетъ — не пропадетъ Алёха». «Спасибо, родные, зачмъ это, спасибо, вишь простой малый какой». «А что, матушка есть у тебя? Какъ звать-то тебя?» «Алехой. Матушка, — онъ засмялся ужасно, — матушка есть. Вотъ за васъ я иду, вотъ я васъ одарилъ, только вы для меня сдлайте ради Христа Божескую милость. Позжай ты въ село Водное, и тамъ спроси старуху Аниканову — такъ спроси, и скажи ты старух этой самой, что молъ Алёха твой, значить А...ле...ха! Нтъ, не говори ничего, — голосъ его задрожалъ,— музыканъ валяй!» Онъ сталъ плясать ловко, стукая. «Прощай, дай Богъ теб», заговорили Дутловы. «Узжайте вы къ дьяволу». — «Охъ! — заговорила старуха, — что ты!» — «Пошли, что стоите, пошли, пошелъ!» Илюх что то загорлось, онъ погналъ во весь духъ, телги застучали. «Пошелъ, — стиснувъ зубы кричалъ Алёха, — я васъ, міроды, лапотники, черти». И съ этими словами онъ перешелъ въ плачъ, въ вой и, какъ стоялъ, ударился объ землю и заревлъ. А Дутловы остановили шагомъ, водка дйствовала, Илья заплъ, бабы подтянули. И тройка прохала, красныя лица, платки, прозвучала псня, прокричали они на ямщика, и ямщикъ поддалъ поглядывая, а чиновникъ посмивался. Старикъ дремалъ. Дти ликовали.
** [ИДИЛЛИЯ.]
[ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ]
ОНО ЗАРАБОТКИ ХОРОШО, ДА И ГРХЪ БЫВАЕТЪ ОТЪ ТОГО.
1.
<Петръ Евстратьичъ теперь большой человкъ — управляющій. Легко сказать, надъ двумя деревнями начальникъ, какъ баринъ, повелваетъ. Одинъ сынъ въ купцахъ, другой чиновникъ, за дочерью, сказываютъ, 5 000 приданаго далъ; да и самъ живетъ въ хол, какъ баринъ, каждый годъ деньги въ Москву посылаютъ. — А такой же нашъ братъ — изъ мужиковъ взялся, Евстрата Трегубова сынъ. Да и не Евстрата сынъ оно; вдь только по сказкамъ числится Евстратовымъ сыномъ, а настоящее дло вотъ какъ было. — Извстно, чей бы бычокъ не скакалъ, а теля то наше.
И мудреное дло, какъ этотъ грхъ случился. Не мало въ т поры народъ дивовался. Тогда народъ проще жилъ, и такія дла за чудо были.
Бабушка Маланька, Петра Евстраточа мать, и теперь жива, съ братомъ Ромашей живетъ. Сынъ къ себ сколько звалъ — не хочетъ. Я, говоритъ, мужичкой родилась, мужичкой и помру, грха меньше; покуда силишка есть, брату подсобляю, внучатъ покачаю, кое что по домашнему приберу; а Петруша сильный сталъ, съ сильными грха больше. Такъ и живетъ, отъ сына гостинцы получаетъ, благословенье ему въ письм посылаетъ, и радость ея вся, что въ праздникъ бленькимъ платочкомъ повяжется, чистенько приберется, костыликъ возьметъ, къ ранней обдни сходитъ, a посл полдней кого грамотнаго зазоветъ къ себ, велитъ бумажку почитать. На бумажк сонъ пресвятой двы Богородицы списанъ, ей богомолочка прохожая пожертвовала; а ужъ пуще всего любитъ, кто ей псалтырь почитаетъ. Въ милостын тоже у ней отказа нтъ, и переночевать всякаго человка пуститъ, и къ усопшему сама безъ зову идетъ. Зато-то бабушку Маланьку, нe за сына, а за добродтель ее, и старый и малый въ деревне, вс теперь почитаютъ.
Что молодость то значитъ. Теперь бы бабушка Маланька сама себя не узнала, какой она была лтъ 40 тому. Тогда ее не бабушкой звали, а — Маланька Дунаиха, за то что она первая хороводница, плясунья, игрица первая по деревн была. Худаго за ней и тогда, до этаго случая, ничего не было, только веселая бой-баба была. Изъ деревни она была не изъ нашей, а изъ Малевки, сосваталъ ее Евстратовъ отецъ за сына, по знакомству ли, или что невстъ своихъ не было, только чужая она. Старикъ еще въ пор былъ, на сына другую землю принялъ и жилъ исправно; лошадей головъ 8 было съ жеребятами, дв коровы, пчелки были (и теперь у нихъ ведется та же порода). Барщина была по Божьему, м`yки не было; свекровь хозяйка настоящая была, одна за троихъ работала; кром того солдатка, ихняя сестра, съ ними жила, подсобляла. Такъ что молодайка нужды не видала.>