Том 8. Дживс и Вустер
Шрифт:
— О, разумеется! — откликнулся я. — Вне всяких сомнений! Я мигом заплачу!
Я несказанно обрадовался, что дело уладилось за столь разумную плату. В море лиц я подметил Дживса, сидящего в задних рядах. Не подвел, старина, пришел-таки посмотреть на молодого хозяина в судный час.
— Послушайте, Дживс, — выкрикнул я, — у вас пятерки не найдется? Я тут немного поиздержался.
— Тишина в зале! — заревел какой-то придирчивый субъект.
— Все в порядке, — успокоил я, — мы просто утрясаем кое-какие финансовые детали. Так найдется, Дживс?
— Да, сэр.
— Молодчина!
— Вы приходитесь другом подсудимому? — спросил судья.
— Я состою на службе у
— Тогда заплатите штраф секретарю,
— Хорошо, ваша честь.
Судья холодно кивнул в мою сторону, будто давая понять, что с меня можно снять кандалы, водрузил на место пенсне и продолжил заседание, кинув на беднягу Сиппи самый отвратительный взгляд, который только приходилось видеть стенам полицейского суда на Бошер-стрит.
— Дело подсудимого Леона Троцкого, имя которого, — начал он, снова взглянув на Сиппи, — как я склонен думать, вымышленное и ненастоящее, — куда серьезнее. Он признается виновным в злоумышленном нападении на полицейского с применением насилия. Показания последнего свидетельствуют о том, что подсудимый нанес ему удар в область живота, причинив острую боль, а также иным образом препятствовал исполнению служебных обязанностей. Я, конечно, понимаю, что в ночь после ежегодных Гребных гонок между Оксфордом и Кембриджем власти делают определенные послабления, но на подобный акт буйного хулиганства, совершенный подсудимым Троцким при отягчающих обстоятельствах, мы не можем смотреть сквозь пальцы, равно как не можем и смягчить наказание. Он приговаривается к тридцати суткам тюремного заключения среднего режима без права замены штрафом.
— Нет, минуточку… это же… эх, черт подери! — запротестовал бедняга Сиппи.
— Тишина в зале! — замычал придирчивый субъект.
— Следующий, — объявил судья. На этом дело и кончилось.
Сложилось все самым злополучным образом. Моя память сохранила лишь смутные обрывки произошедшего, но, кажется, случилось вот что.
Хотя обычно я человек до спиртного мало охочий, есть в году один день, когда, отложив все дела, я позволяю себе немного расслабиться и тряхнуть стариной, как в былые дни. Я имею в виду день ежегодных соревнований по гребле между Оксфордским и Кембриджским университетами, или, скорее, ночь после них. Только тогда вы и сможете меня увидеть «под мухой». По такому случаю, признаюсь вам без утайки, я здорово набрался, и посему, когда я натолкнулся на старину Сиппи напротив «Эмпайра», настроение у меня было куда как добродушным. Поэтому мне будто ножом по сердцу полоснуло, когда я заметил, что обычно жизнерадостный Сиппи, этот отчаяннейший из гуляк, был словно в воду опушенный. Словно в душу его закралась печаль.
— Берти, — обратился он ко мне, когда мы прогуливались по Пиккадилли, — сердце мое под гнетом печали, жаждет слабейшей надежды. — У Сиппи были способности к сочинительству, но нужды насущные он удовлетворял в основном за счет денежного вспомоществования своей старой тетки, живущей в деревне, и речь его частенько принимала литературную направленность. — Но вся беда в том, что надежды нет никакой, даже малейшей. Я попал в передрягу, Берти.
— Что случилось, приятель?
— Завтра мне придется на три недели поехать к совершенно никчемным, скажу более — положительно чешуйчатым друзьям моей тетки Веры. Это она все устроила, и пусть проклятие племянника покроет волдырями каждую луковицу в ее саду.
— Кто же эти дьяволы? — поинтересовался я.
— Некие типы по фамилии Прингл. Последний раз я их видел, когда мне было десять лет от роду, с тех пор я вспоминаю о них как об отвратительных прыщах
— Плохи твои дела. Тут, пожалуй, упадешь духом.
— Весь мир, — заключил Сиппи, — стал серым. Как же мне стряхнуть проклятую депрессию?
И вот тогда меня осенила блестящая мысль, одна из тех, что посещают человека ближе к полуночи после Гребных гонок.
— Знаешь, старина, — выложил я, — тебе нужна полицейская каска.
— Берти, ты серьезно?
— Я бы на твоем месте перешел улицу и раздобыл вон ту касочку, видишь?
— Да, но в ней полисмен. Ты что, не видишь?
— Какая разница? — возразил я, не в силах следовать его логике.
На мгновение Сиппи погрузился в раздумья.
— Ты абсолютно прав, — согласился он наконец. — Странно, что мне раньше в голову не пришло. Ты и впрямь советуешь раздобыть эту каску?
— Да, чего там.
— Что ж, я пошел, — чрезвычайно приободрился Сиппи.
Вот как было дело, и теперь вы понимаете, почему, покидая скамью подсудимых свободным человеком, я испытывал страшные угрызения совести. В двадцать пять лет, когда вся жизнь еще впереди, и все такое, Оливер Рэндолф Сипперли сел в тюрьму, и все по моей вине. Это я, как говорится, затянул в болото столь утонченную натуру. И вот теперь возник вопрос: как мне загладить вину?
Очевидно, перво-наперво нужно связаться с Сиппи. Может, у него есть последние пожелания или что-нибудь в этом роде. Я немного пооколачивался вокруг, навел справки и наконец оказался в маленькой темной комнатушке с побеленными стенами и деревянной скамьей. Сиппи сидел на скамье, обхватив голову руками.
— Как дела, старик? — спросил я тихо, словно боясь потревожить больного.
— Я погиб. — Сиппи походил на сморщенное яйцо.
— Перестань, — успокаивал я, — все не так уж скверно, хорошо, что ты сразу сообразил назвать вымышленное имя. Теперь про тебя в газетах ничего не напишут.
— Плевать на газеты. Меня беспокоит другое. Как я поеду на три недели к Принглам. Выезжать надо сегодня, а я сижу в тюремной камере с прикованной к ноге гирей.
— Но ты же не хотел ехать.
— Шляпа ты, брат. При чем тут хотел или нет? Надо ехать, и все тут. Если я не поеду, тетка разузнает, где я. И если до ее слуха дойдет, что меня посадили на тридцать дней, да без права замены штрафом, да в самое глухое подземелье обнесенного рвом замка, прощения мне не будет.
Я все понял.
— Дело такого рода нам самим не уладить, — помрачнел я.
— Нужно отдаться в руки высшей воли. Дживс — вот с кем надо посоветоваться.
Собрав кое-какие необходимые сведения, я пожал Сиппи руку, похлопал его по плечу и отправился восвояси, к Дживсу.
— Дживс, — начал я, проглотив живительную влагу, благоразумно приготовленную Дживсом к моему возвращению,
— у меня к вам важное дело; оно касается человека, к которому вы всегда относились с… на которого вы всегда смотрели как на… короче, что-то я сам не свой сегодня, — мистера Сипперли.
— Да, сэр?
— Дживс, мистер Влипперли здорово сип.
— Сэр?
— То есть мистер Сипперли здорово влип.
— В самом деле, сэр?
— И все из-за меня. Это я, в минуту ложного великодушия, желая лишь приободрить его и дать пищу для ума, посоветовал стащить с полицейского каску.
— Это правда, сэр?
— Нельзя ли без интонаций, Дживс? — попросил я. — И вообще, человеку с больной головой и так трудно рассказывать столь сложную историю. А если вы будете меня перебивать, я вообще потеряю нить. Поэтому сделайте одолжение, просто кивайте время от времени, и я буду знать, что вы следуете за мыслью.