Том 8. Жизнь ненужного человека. Исповедь. Лето
Шрифт:
— Хворый он, Кузьма Ильич, хилый, видно, умрёт скоро. «Желаю, говорит, я, чтобы ты обвенчался с Настасьей». — «Ты, мол, желаешь, а я не могу — чем кормить мне её?» Говорили мы с ним долго…
— Долго… — повторяет Егор, кивая головой.
— Да! И он перечисляет: Мокей-де не хозяин, да и бездетен, Машка всё с полюбовниками промотает, а имущества у меня много…
— Много… — эхом отражает Досекин вкусно сказанное слово.
Варя, кусая губы, жмётся
Авдей снова встал на ноги.
— Ты не смейся, пожалуйста, Егор! — просит он вздрагивающим голосом. Ты пойми — мочи моей нету жить так! Когда-то что будет у вас, а жизнь идёт!
— Она идёт! — уверенно говорит Егор. — Она, брат, ни минуты не стоит, жизнь!
— Да! А Настя — в городе. Устал я, изголодался! Мать эта у меня — надо понять, братцы! Человек не скот, терпения у него мало!
— Ты рассказывай, коли хочешь, — предлагает Егор.
А Авдей медленно жуёт вялые слова:
— «Не связала бы её нечистая сила с тобой, говорит, была бы она замужем за хорошим человеком…»
— А ты чем не хорош? — тихо спрашивает Варя. — Он верно рассчитал — в твоих руках ничего не пропадёт.
— Он это тоже говорил, — подтверждает Авдей, — парень, дескать, ты трезвый, умный, мужик настоящий…
Егор тем же голосом продолжает:
— «Товарищей своих крамольных брось, иди лучше к нам, мироедам…»
Никин спохватывается и растерянно бормочет:
— «Остаётся, говорит, у меня одна Настасья, а кроме её — никого». И плачет. Я, братцы, понимаю, но — я решился…
Он стоит среди горницы длинный, угрюмый, с растрёпанными волосами.
— Вы подумайте — будут у меня книги, то есть деньги, будут и газеты у всех, книг купили бы, школу бы выстроили и — хорошего учителя при ней… Вы поддержите меня! А не будете вы мне верить — и я себе верить не буду!
— Пожалей его! — шепчет мне Варя.
— А теперь, — тянет Никин, — выдел этот… Двоит он человека…
— Брось-ка ты эти речи, Авдей! — говорит Егор, закуривая снова.
Но Авдей, должно быть, не всё рассказал и продолжает бессвязно:
— Плачет — для кого работал полста лет! Для чужого человека! Избу хочет нам ставить отдельную, земли даст пять десятин, пару лошадей, корову…
Он взмахивает правой рукой, пальцы на ней растопырены и загнуты крючками — это неприятно видеть.
— Я говорю — довольно уж, Авдей! — нехотя сказал Досекин. — Что у тебя будет и что будет с тобой — потом увидим.
Он встал, подошёл к нему вплоть.
— Не знаю, как другие, а я плохо верю в дружбу
— Братцы! Егор! — воскликнул Авдей, странно топая ногами.
— Подожди!
— Мы с тобой товарищи измала…
— Погоди! — тихо и твёрдо остановил его Досекин. — Ты запомни — если благодаря твоему языку хоть один человек когда-нибудь…
— Егор Петрович! — плачевно воззвал Никин. — Обидно мне…
И Варя шепчет:
— Жалко его…
А мне — не жалко.
Душа моя окутана сумраком и холодна. Глажу тихонько Барину руку, молчу, смотрю на лицо Егора и чувствую, как тяжело ему говорить.
— Ты понял, что я говорю?
— Эх, Егор!
— Пойми! Я тебе грозить не стану — зачем грозить? Ты знаешь меня, знаешь, что я упрям, задуманного не брошу, не доведя до конца. Вот и весь разговор!
Никин изломанно опустился на лавку и, вздыхая, ворчит:
— Обидел ты меня… а за что?
— Я не обижал тебя, нет! — говорит Егор, помахивая шапкой. — Я, брат, знаю — в эту минуту ты себе веришь. Только я уж не первый раз слышу такие речи и обещания, бывало это: выпадет человеку жирная кость, примется он глодать её и одичает. Было это!
— Увидишь! — пообещал Авдей и, помолчав ещё, тише добавил: — Я теперь несколько отойду от вас…
Егор опустил голову, тихо сказав:
— Конечно!
«Сейчас это кончится», — облегчённо подумал я. А по щекам Вари текут слёзы.
С минуту молчали. Потом Никин пробормотал:
— Он скоро умрёт, тогда увидите, как я…
— Ну, — молвил Егор, заглушая эти слова, — пожалуй, время спать!
И надел шапку.
Авдей Никин медленно поднялся на ноги, стал прощаться. Сжимая мою руку обеими своими, он просительно сказал мне:
— Разговори его, Егор Петрович, чтобы он верил мне!
— Ладно, — ответил я.
Мне показалось, что глаза его радостно заблестели, когда он увидел Варины слёзы.
Он ушёл, не спеша и с большим усилием отрывая от пола отяжелевшие ноги.
Егор остался и тотчас будто бы весело заговорил:
— Ну, дорогие товарищи, мне тоже надо идти, устал я сегодня…
Я взял его за руки, молча посмотрел в глаза; усмехнулся Егор и опустил голову, сильно встряхнув руки мои.
— Крепок же ты характером! — говорит ему Варя с ласковым уважением и удивлённо, с грустью, шепчет: