Том 9. Лорд Бискертон и другие
Шрифт:
— Да нет! У клетки он сделал мне предложение.
— А-а, понятно! — облегченно вздохнул Сигсби. Мечтательное выражение затуманило глаза Молли. Ее губки сложились в нежную улыбку, как будто она вновь переживала тот чудесный в жизни любой девушки миг, когда мужчина, которого она любит, позвал ее отправиться с ним в рай.
— Вы бы видели его уши! — хихикнула она. — Они стали — ну абсолютно малиновыми!
— Не может быть! — тоже хихикнул Сигсби.
— Прямо алыми! А когда он попытался говорить, то только булькал.
— Вот бедняга! Поистине недотепа… Молли, сверкая
— Как ты смеешь обзывать моего Джорджа недотепой?
— А как ты смеешь называть этого недотепу своим Джорджем? — парировала миссис Уоддингтон.
— Потому что он и есть мой Джордж! Настоящий ягненочек! Я его люблю! И выйду за него замуж.
— Ничего подобного! — Миссис Уоддингтон трясло от ярости. — Ты что, воображаешь, я позволю тебе губить жизнь? Он — жалкий охотник за приданым.
— Нет!
— Он — нищий художник.
— Он страшно умный и сумеет продавать свои картины за большие деньги.
— Ха!
— А кроме того, — вызывающе добавила Молли, — когда я выйду замуж, я получу жемчужное ожерелье, отцовский подарок маме. Я продам его, и этих денег нам хватит на долгие годы.
Миссис Уоддингтон готова была возразить — и без сомнения, возражение это было бы весьма метким, как любое, слетавшее с уст этой дамы, но ее перебил страдальческий стон.
— Ну что еще, Сигсби? — раздосадовано спросила она. Судя по всему, он сражался с бурным волнением, таращась на дочку выпученными глазами.
— Ты сказала… Ты хочешь продать ожерелье? — заикаясь, пролепетал он.
— Ах, да успокойся ты, Сигсби! — оборвала миссис Уоддингтон. — Какое это имеет значение? При чем тут жемчуг? Эта заблудшая девушка намеревается броситься в объятия убогого мазилы, бренчащего на гавайской гитаре…
— На гитаре он не играет, он мне говорил…
— …когда могла бы выйти замуж за превосходнейшего человека, с прекрасным старинным титулом, который…
Миссис Уоддингтон запнулась. В памяти ее всплыла сцена у мадам Юлали.
Молли живо воспользовалась заминкой и ринулась в контратаку.
— За лорда Ханстэнтона я не выйду! Даже если бы на свете не было других мужчин…
— Знаешь, солнышко, — тихо проговорил Сигсби, — лично я на твоем месте ожерелье продавать не стал бы.
— Ну что ты, непременно продам! Когда мы поженимся, нам понадобятся деньги.
— Вы не поженитесь. — опомнилась миссис Уоддингтон. — Любая разумная девушка отвергла бы этого обтрепанного, убогого типа. Да ведь он настолько труслив, что даже не осмелился прийти сюда и объявить мне эту ужасающую новость. Все спихнул на тебя…
— Джордж не смог прийти! Его арестовали.
— Ха-ха! — торжествующе воскликнула миссис Уоддингтон. — И за такого субъекта ты собираешься выйти замуж! Арестант! Хулиган!
— Нет, тут дело в том, что он очень добрый, — возразила Молли. — Он был очень счастлив, что мы обручились, и стал раздавать прохожим доллары. Это было на углу 59-й стрит и Пятой авеню. Через две минуты собралась толпа до Мэдисон-сквер и образовалась пробка. Транспорт встал на несколько миль, вызвали полицейских, Джорджа увезли на патрульной машине, а я позвонила Хамилтону Бимишу,
— Мистер Хамилтон Бимиш и мистер Джордж Финч! — объявил от дверей Феррис. По выразительной интонации, с какой он произнес эти имена, любой смышленый слушатель сразу смекнул бы, что Хамилтон Бимиш — почетный гость, а объявить о Джордже его просто вынудили, мистер Бимиш приказал, сокрушив его сквозь очки ледяным взглядом.
— Вот и мы! — сердечно сообщил тот. — Как раз вовремя, чтобы поучаствовать в оживленной семейной дискуссии.
Миссис Уоддингтон уничтожающе взглянула на Джорджа, который пытался укрыться за столиком с откидной крышкой, осознавая, что вид у него непрезентабельный. Ничто так не отражается на внешности, как арест и путь в тюремную клетку с отрядом нью-йоркской полиции. Воротничок болтался, на жилетке не хватало трех пуговиц, а правый глаз приобрел неприятный оттенок — благородный полицейский, остро уязвленный тем, что Джордж разбрасывает доллары, и уж совсем распалившийся из-за того, что разбросал он все без остатка, от всей души врезал ему, когда они ехали в патрульном фургоне.
— Никакой дискуссии нет, — сказала миссис Уоддингтон. — Вы же не предполагаете всерьез, что я разрешу своей дочери выйти замуж за такого человека?
— Ну-ну-ну! — пропел Хамилтон. — Сейчас он, разумеется, не в лучшем виде, но умоем, почистим — и вы его не узнаете! Какие у вас возражения против Джорджа?
Миссис Уоддингтон растерялась. Хоть кого спроси так вот, врасплох, — а почему ему не нравится слизняк, змея или черный таракан, и тот затруднится с ходу разложить по полочкам свои предубеждения. Антипатию к Джорджу она считала вполне естественной, само собой разумеющейся. В сущности, она возражала против Джорджа, потому что он — Джордж. Ее оскорбляла его сущность как таковая. Но видя, что от нее ожидают аналитического подхода, она напрягла мыслительные способности.
— Он… художник.
— Микеланджело тоже был художником.
— А это еще кто?
— Очень знаменитый, даже великий человек. Миссис Уоддингтон вздернула брови.
— Я абсолютно отказываюсь вас понимать, мистер Бимиш. Мы обсуждаем этого молодого человека с синяком под глазом и с грязным воротничком, а вы уводите разговор в сторону, на какого-то мистера Анджела?
— Я просто хочу напомнить, — холодно отвечал Хамилтон, — что звание художника не всегда порочит человека.
— А я не хотела бы, — еще холоднее парировала миссис Уоддингтон, — говорить на подобные темы.
— К тому же и художник-то он — препаршивый.
— Ну, в этом я не сомневаюсь!
— Понимаете, — поправился Бимиш, чуть покраснев из-за того, что допустил вульгаризм, — рисует он так плохо, что его едва ли можно назвать художником.
— Вот как? — воскликнул Джордж, в первый раз подав голос.
— А я уверена, что Джордж — один из лучших художников! — вскричала Молли.
— Нет! — прогремел Хамилтон. — Он — любитель! И весьма слабенький!
— Вот именно! — подхватила миссис Уоддингтон. — А значит, надежды сделать деньги у него нет.