Томас Мюнцер

Штекли Альфред Энгельбертович

И в деревнях, где еще только начинались волнения, и в отрядах восставших ему приходилось сталкиваться с одним и тем же: крестьяне много говорили о своих нуждах, возмущались несправедливостью, они многое хотели бы изменить, но сомневались, законны ли будут перемены. Часть мужиков вообще была настроена только против новшеств и желала соблюдения старых обычаев. Одни требовали полного освобождения, не хотели платить никаких налогов; другие страстно ратовали за право по собственному усмотрению угощать вином соседей или, вступая в наследство, не отдавать лучшей одежки.

Волнения уже охватили большие районы. То там, то здесь крестьяне собирались в отряды. Чего они хотят? Божьего права!

О нем повсюду рьяно спорили. У крестьян не

было общей программы. Часто мысль о необходимости коренных перемен тонула в куче мелких требований, нерешительных пожеланий, личных обид, грошовых счетов. Десятки отдельных выступлений еще не были настоящим восстанием. Отсутствие программы, которая бы сплотила большинство крестьян, давало о себе знать на каждом шагу. Даже сойдясь в отряд, выбрав вождя и развернув знамя, мужики часто не знали, что же им делать. Как добиваться правды? Жечь поместья или ждать, пока господа, устрашенные поднимающейся бурей, согласятся на уступки? Как поступать с. господами — выгонять силой из замков или увещевать? Из отряда в отряд слали гонцов: «А вы что думаете с ними делать?» На сходках царила разноголосица.

С первых же дней своего пребывания на юге Мюнцер отдавал все силы тому, чтобы идеи народной реформации стали бы ясны крестьянам.

Суть божьего права — в признании главным принципа общей пользы. Осуществить этот принцип может только насильственный переворот.

Именно такое толкование божьего права и должно слить разрозненные крестьянские бунты в единый и всесокрушающий поток великого восстания.

Наконец и Гут дал о себе знать. Его и четверых подмастерьев, продержав в башне «два дня и ночь», выпустили на свободу. Печатники поклялись, что никогда больше не возьмутся за рукописи, которые не прошли цензуры. Хозяина они не выдали, сказали, что запретную книжку набирали и печатали без его ведома. А Ганс Гут так ловко повел дело: откуда, мол, ему, книготорговцу, разбираться в ученых спорах! — что сумел вырвать у магистрата возмещение убытков. Пусть мюнцерова книжка пришлась им не по вкусу, но почему он-то должен терять свои кровные денежки? Получив изрядную сумму, Ганс тут же уехал.

У Иеронима Хельцеля, печатавшего «Защитительную речь», все шло благополучно. Томас был очень доволен. Скоро виттенбергский ворон получит отменный подарок. Но радоваться было рано.

О Бальтазаре Губмайере Мюнцер постоянно слышал и от своих друзей-перекрещенцев и от крестьян, которые видели в «высокоученейшем докторе Бальтазаре» своего защитника и учителя. Взоры крестьян обращались к Вальдсхуту: там борются за право, там смотрят на мужиков, как на братьев, там не боятся ни небесных кар, ни военных приготовлений.

Когда Губмайер вернулся в Вальдсхут, его встретили так, «словно сам бог сошел к ним с небес», — восторженными криками, барабанным боем, великим ликованием. На радостях бросились к церкви, вытащили все иконы, побили лампады, а покрывала с алтарей и хоругви разорвали на куски и сделали из них помочи для штанов.

При той роли, которую играл в начавшемся движении смелый вальдсхутский проповедник, было очень важно, чтобы он не ограничился требованием религиозной свободы, а употребил бы свои силы на избавление народа от господского гнета. Губмайер был тесно связан с Цюрихом, с Цвингли, однако примкнул к перекрещенцам. Он высоко ценил работы Мюнцера, его учение о «внутреннем слове». Но убежден ли он в необходимости переворота? Сколько уже Мюнцер встречал людей, которых слова «применить силу» ввергали в трепет! А ведь это пробный камень: действительно ли человек хочет, не жалея жизни, добиваться справедливости или же он только любит порассуждать о ней, и поэтому сама мысль о настоящей борьбе пугает и отталкивает его? Губмайер, к счастью, не разделял убеждения цюрихских анабаптистов, что истинные христиане — агнцы, обреченные на заклание. Томасу нравилось, что он, опоясавшись мечом, наравне с другими горожанами нес стражу на стенах

Вальдсхута или, усердно работая заступом, помогал строить земляные укрепления. Мюнцер поехал к Губмайеру.

Беседы были откровенными и острыми. Они уважали друг друга, но это не помешало сразу же выявить расхождения. Ну, конечно, Губмайер, верный последователь Цвингли, не так резко, как Лютер, возражает против «плотского» понимания реформации, но и он не склонен смешивать борьбу за слово божье с борьбой за удовлетворение обыденных, земных нужд. Для него самое главное свобода проповеди, и в защиту этой свободы он готов обнажить меч. Он не хочет, чтобы светские власти вмешивались в дела религии. Народ может сопротивляться властям, но право на это дают ему не разорительные поборы и крайняя нужда, а лишь подавление слова божьего.

Не восставать, а единодушно «отвергать» тирана? Не слишком ли туманно? Подобное говорил ему и Эколампадий. Томас требовал ясности. В конце концов Губмайер согласился, что народ вправе силой отнять меч у безбожных тиранов. Но в его устах даже эти слова приобретали иное, чем у Мюнцера, звучание. Для Томаса «безбожным» правителем был всякий, кто угнетает народ, а Губмайер считал «безбожным» только такого князя, который противится богу. Жалобы крестьян на гнет и поборы не главное. Главное, чтобы никто не препятствовал правильно наставлять их в вере.

Общение с Мюнцером не прошло для Губмайера бесследно. Но доктор Бальтазар все еще во многом был верен своему другу Цвингли. Основа учения Мюнцера — мысль о великом, всеобщем, насильственном перевороте — так и осталась ему чуждой.

Необходимость общей программы была еще более настоятельной, чем нужда в оружии. Нельзя допустить, чтобы различные местные требования, сколь бы оправданными они ни были, помешали крестьянам ясно увидеть перед собой основную цель — завоевание власти народом. Мюнцер и его единомышленники прекрасно это понимали. Их программа была программой борьбы. Она не должна была заменять тех статей, в которые крестьяне разных районов будут сводить свои требования. Пусть эти статьи, возникающие из местных жалоб, останутся, но только им должно предшествовать введение, где изложены принципы, коих необходимо держаться всюду. Разумеется, когда народ захватит власть, все крестьянские чаяния будут удовлетворены.

Эта программа называлась «Статейным письмом». Речь шла не об одних крестьянах. Бедный и простой люд «городов и деревень» вопреки всякой справедливости задавлен великими тяготами. Дольше терпеть подобное бремя невозможно — или они обрекут себя и всех своих потомков на нищенский посох. Программа и план этого «Христианского объединения» заключаются в том, чтобы с помощью бога освободиться.

Мирный путь не исключен. Добиваться освобождения следует, «насколько это возможно, без применения меча и кровопролития». Однако надо помнить, что это, «впрочем, не может быть осуществлено без братского поощрения и объединения во всех делах, касающихся общей христианской пользы». Эти слова звучали предостережением тем, кто мечтал получить свободу, не пуская в ход оружия. Обойтись без насилия можно только в одном случае: если власть имущие, согласившись с принципом общей пользы, подчинятся народу. А если они будут противиться, тогда — именно этого требует общая польза! — необходимо совершить переворот.

«Статейное письмо» отвечало и на вопрос, как обходиться с господами. Замки и монастыри — источник и оплот всякого предательства, вреда и гнета. Их сразу же подвергают «светскому отлучению». Если монахи и дворяне добровольно отступятся от своих монастырей и владений, переселятся в обычные дома и будут просить о приеме в «Христианское объединение», их следует принять. Но община смотрит на них как на чужаков и зорко следит за ними. Община определяет, что по божьему праву полагается бывшим господам. Но горе нежелающим подчиняться: их подвергают «светскому отлучению» и изгоняют вместе с женами и детьми.