Томек у истоков Амазонки
Шрифт:
Альварес выругался. Хотел поднять нож, но Новицкий прыгнул на него и навалился всей тяжестью тела. Сжав друг друга в смертельных объятиях, враги покатились к краю сцены и рухнули вниз, в помещение оркестра. Послышался треск ломаемых пюпитров и стульев.
Томек и Слайм со свечой в руках подбежали к яме для оркестра. В тусклом свете трудно было различить, что происходит внизу. Потеряв нож, Альварес бросился на противника, как сумасшедший. Удары следовали один за другим, как молнии. Ежесекундно то один, то другой из борющихся падал на пол, подхватывался, пытался ударить. Кресла разлетались в куски, ломаясь
Несмотря на полумрак, Томек узнавал Новицкого по светлым волосам. Вдруг Альварес глухо застонал и резко согнулся, схватившись руками за живот. Томек побледнел, так как думал, что Новицкий ударил противника ножом. Однако в этот миг Новицкий коленом ударил Альвареса в лицо. Тот, словно отброшенный пружиной выпрямился и грохнулся оземь.
Новицкий тяжело дышал. Несколько мгновений он стоял неподвижно. Альварес пытался подняться, но не мог, так как совершенно обессилел. Наклонившись вперед, Новицкий стал опять подходить к нему. Только теперь он выхватил из-за пояса нож.
Альварес заметил это движение. Вытянул вперед дрожащие от ужаса руки.
– Не убивай меня!.. – хрипло крикнул он.
– Где Смуга? Говори! Что ты с ним сделал?
– Не убивай, я ничего не знаю о Смуге…
– Лжешь, подлец! Ты предупредил своих сообщников, что Смуга поехал за ними на Укаяли!
– Это неправда! Я не знал, что он туда поехал!
– Лжешь!
Новицкий наклонился над Альваресом, который, ошалев от ужаса, внезапно крикнул:
– Подожди, письмо! Есть доказательство!
– Какое письмо?
Дрожащими руками Альварес стал копаться в кармане брюк.
– Уже знаю, знаю, письмо в кармане куртки! Проверьте, это письмо от Варгаса.
– Посмотри-ка, Томек, есть ли у него в пиджаке письмо, – приказал Новицкий.
Томек принес куртку Альвареса и стал обыскивать карманы. В одном из них он нащупал конверт.
– Читай, – потребовал Альварес.
– Письмо написано по-испански, – сказал Томек, заглядывая в бумагу.
–Я не знаю испанского…
– Давайте мне, – вмешался капитан Слайм. – Подержите свечу!
«Ла Уаира, 10 сентября 1910 года, – читал Слайм, сразу же переводя текст на английский язык. – Уважаемый Альварес, я никогда не представлял, что человек так хорошо разбирающийся в делах, может вести себя, как старый дурак. Мало того, что ты тайно нанимаешь моих людей для расчетов со своими конкурентами, ты еще причиняешь мне неприятности. О нападении на лагерь Путумайо я узнал от некоего Смуги, который появился в Уаире в августе, чтобы захватить хорошо тебе известных Кабрала и Хозе. Смуга обвинял их в нападении на лагерь и в убийстве родственника своего компаньона Никсона. Кабрал и Хозе привели ко мне индейцев из племени сюбео, но не сказали мне, что взяли их из лагеря Никсона. Я не хотел ссориться с этим Смугой, который приехал ко мне не один. С ним был Уилсон, сотрудник Никсона и несколько индейцев. В последнее время у меня довольно своих неприятностей, поэтому я втихомолку выгнал Кабрала и Хозе. С ними я отправил пятерых доверенных индейцев из племени пира, чтобы они следили за действиями этих идиотов. Кабрал и Хозе укрылись в Гран-Пахонали. Я вернул Смуге сюбео, угнанных из Путумайо, но он потребовал выдать ему Кабрала и Хозе. Ему они нужны в качестве свидетелей против тебя. Как только он узнал, что эти двое укрылись в Гран-Пахонали,
Что там произошло в Гран-Пахонали, сам черт не разберет.
Ни Смуга, ни мои люди не вернулись до сих пор. Канули как камень в воду. Их, вероятно, убили дикие кампы, которые ненавидят белых, или, может быть, взяли их в плен и обратили в рабство. Есть дикие племена, которые считают почетным делом держать в рабстве белого человека.
Я не хочу, чтобы чужие люди ходили здесь, разнюхивая куда пропал Смуга. Повторяю: у меня довольно своих хлопот!
Поэтому держись от моих людей подальше, если не хочешь чтобы я нанес тебе визит в Манаусе. Варгас».
– Почему ты сразу не показал нам это письмо? – воскликнул капитан Новицкий, когда Слайм кончил чтение.
– Я только теперь вспомнил о нем. Ведь получил я его несколько месяцев назад, – ответил Альварес. – У вас в руках доказательство, что я неповинен в исчезновении вашего друга.
– Из письма можно заключить, что Смуга еще не погиб, – сказал Томек.
– Да, браток, это хорошие вести, – согласился Новицкий. – Возьми это письмо, оно может нам пригодиться.
– Что теперь делать с Альваресом? – спросил капитан Слайм.
– Я хотел отомстить за Смугу, но перед самой борьбой Томек начал отговаривать по-своему и, действительно, мне стало как то неудобно. Мы, выходит, привели его сюда, как вола на бойню! Мой папаша в Варшаве всегда говаривал: «не суди никого и тебя судить не будут». Раз мы теперь знаем, что Альварес не виноват в пропаже Смуги, так черт с этим Альваресом! Иди отсюда, но помни, если еще раз тронешь Никсона, то пощады больше не жди!
Обрадованный Томек соскочил со сцены, и крепко обнял друга.
– Хорошо, хорошо, ты добился своего, – ворчал Новицкий. – Однако пусть он отсюда уходит, пока я не раздумал! Помоги ему, браток, одеться, потому что, как я вижу, он немного обессилел.
– Ничего удивительного, кто бы справился с вами!
– Ты так думаешь? Ну поначалу он неплохо огрызался! Однако знаешь что? Давай перейдем на ты! Правда я, как будто старше тебя, но ты женат, а я холостяк. Кто знает, может быть ты скоро станешь отцом? Это сравняет разницу в годах!
Томек и Новицкий подали друг другу руки, после чего втащили Альвареса на сцену, потому что под ним еще подгибались колени. На лестнице они попрощались со Слаймом, который спешил на судно. Перед тем, как отпустить Альвареса, Новицкий схватил его за отвороты куртки и сказал:
– По твоей милости мы наделали в опере балагану. Займись ремонтом стульев и пюпитров. Я скажу Никсону, чтобы проверил и сообщил мне.
– Хорошо, сеньор, будет сделано, – послушно ответил Альварес.
– Ну, так поздравляю, послезавтра Новый Год! Лучше всего будет, если ты переоденешься Дедом Морозом, не будешь пугать людей синяками!
На вспухшем, покрытом ссадинами лице Альвареса появилось подобие улыбки. Выглядел он ужасно, и все ещё еле держался на ногах. Окровавленная сорочка висела на нем лохмотьями. Несмотря на это, он смотрел на своего погромщика скорее с восхищением, чем с ненавистью.